#np avriel and the sequqias ─ hey ya!
чжинхван перебирает пальцами рукав его рубашки, с дрожью мнет мягкую ткань, переживая эти абсолютно новые, прежде ему не известные чувства. нежность? трепет? сухие теплые губы, дрожащие ресницы, фарфоровая кожа. чжинхван открывает глаза и закрывает их снова, когда юта тычется носом ему в щеку. ─ прости, ─ шепчет он и в этот момент кажется самым настоящим на свете. ─ не извиняйся, ─ выдыхает чжинхван, перекладывая одну руку куда-то ему на лопатки. он приподнимается, и холодное одеяло соскальзывает ниже, на его голые колени, а они с ютой просто смотрят друг другу в глаза, меняются этими сонными взглядами, немыми вопросами. пока юта вдруг не начинает тихо смеяться. ─ эй, что такое? ─ чжинхван легонько толкает его в плечо. ─ я выгляжу нелепо, да? устало, измученно, и в итоге, наверное, попросту никак. юта отрицательно качает головой. ─ нет, ─ выдыхает он, ─ нет, ты выглядишь вполне нормально. чжинхван недоверчиво хмурится. ну, конечно, будто юта мог сказать что-то другое. он снова падает на кровать, заворачивает себя в кокон из одеяла и отворачивается к стене, потому что внезапно жутко-жутко боится. сохранять зрительный контакт, молчать, (целоваться снова?), неловко перебирать край измятой подушки. чжинхван затаивает дыхание и надеется, что юта уйдет. в очередной раз спасет их от неловкости. ну, юта ведь так любит уходить. губы огнем горят от, пускай и недолгого, но поцелуя, и чжинхван не может найти этому причину. это просто он так давно ни с кем не был, или близость с (призраком?) отличается от близости с другим человеком? но с ютой они ближе, чем кто-либо на свете. их разделяют тонкие стены, сырые обои, паркет и стекла, но они рядом, спина к спине, плечом к плечу, запястьем к запястью. юта, подобно мотыльку, что бьется об лампочку ночью на кухне, видит чжинхвана любого. сонного, нездорового, раздетого, злого. обнаженного. чжинхван выбирается из-под одеяла минут через десять и видит юту, робким комочком свернувшегося на полу у его кровати. впервые за все время, глядя на него, чжинхван задается вопросом: «а что же мне с тобой делать?». любить и беречь? прогнать и забыть? чжинхван обнимает руками колени и долго всматривается в его лицо. юта открывает глаза, и они снова сталкиваются взглядами. чжинхван испытывает такое странное чувство, будто он плывет по безудержной реке, которая течением несет его невесть куда и больно бьет о скалы, и он ничего не может с этим сделать. ─ я хочу, чтобы ты прекратил ломать себя, ─ тихо говорит юта. ─ я ведь не поэтому здесь. нет, прогнать нельзя. забыть ─ невозможно. чжинхван улыбается ─ «я знаю», ─ ведь юта стал его волшебным спасением. таким, о котором можно услышать в песнях или прочитать в красивых сказках, в книжках с объемными обложками. отважный рыцарь, укравший принцессу из заточения в высокой башне. герой комиксов. они вместе курили, ели рамен, смотрели друг другу в глаза, сидя прямо напротив, и это казалось таким же важным, как семья или что-то, что происходит впервые и остается навсегда. ─ мне кажется, что я знаю тебя вечность. юта улыбается и качает головой, а чжинхван весь съеживается, будто от занесённого в квартиру сквозняка. спрашивает себя, не забыл ли юта закрыть окно, а потом следом еще спрашивает ─ когда это стало обязанностью юты? у него холодные пальцы, он ведет ими по щеке чжинхвана, осторожно очерчивает изгиб скулы и опускает руку к шее. на этот момент они застряли друг в друге. как юта застрял во времени. ─ вечность ─ слишком много. чжинхван хмурит брови. касается своей рукой его, будто пытается задержать подольше ─ юту, момент, жизнь. будто боится, что может упустить что-то, растерять, рассыпать как хрупкие бусы. юта улыбается понимающе. в руках чжинхвана так тепло, что только улыбаться. ─ мне без разницы. и ему действительно больше нет ни до чего дела. сказал ─ и все тут. больше ничего важного не осталось, кроме губ на запястье и сияющей в свете ламп неловкости, чего-то, что ломает кости и чему чжинхван никак не может придумать название. то ли ненависть, то ли любовь. как далеко и как близко. но, когда он закрывает глаза, он видит мир. весь мир, обозначенный пунктирным контуром, вмещающийся в такую до нелепости маленькую пустоту. и он не селится в юте, растерянном и хмурящем брови от незнания, а расширяется и расширяется. охватывает все ─ их двоих. от этого становится тепло, будто атлантический океан дыхнул в лицо гольфстримом. чжинхван прячет его (сохрани, пожалуйста) в коленях юты. ─ эй, ты чего? ─ пальцами в волосы, нежно и глубоко. ─ мне вдруг стало так хорошо, что плохо. так бывает? чжинхван почти видит ─ чувствует, ─ как он улыбается, продолжает массировать кожу головы, устраивается удобней. и на это мгновение ему кажется, что это то самое, о чем он мечтал, но был слишком напуган этим, не решался высказать кому-то. юте говорить не надо ─ юта понимает сам. он не отвечает. проезжается пальцами около уха и опускает руку на шею, плечи. тают вековые льды. разворачивается карта мира. ─ но ты ведь знаешь, что так не может продолжаться долго, ─ до тех пор, пока чжинхван не поднимает на него озадаченного взгляда, он об этом жалеет. ─ у тебя есть обязанности. чжинхван хмурится. юте хочется коснуться его лица еще раз, но он предупреждающе мягко отводит руку и снова возвращает взгляд. «что ты имеешь в виду?», читает юта. он вздыхает. ─ я помню юно. и помню, что ты еще не окончил университет. помнишь ли об этом ты? ─ слушай, я… ─ начинает чжинхван, но затыкается, стоит ему взглянуть в пытливые глаза напротив. строгие, но внимательные, проницательные, даже немного по-детски осуждающие. ─ я помню. я позабочусь об этом. юта тихо усмехается. ─ нет, это мне нужно заботиться о тебе, ─ он будто ставит чжинхвана в известность, а не спрашивает его разрешения. заботиться? то есть, нормально, тепло, по-человечески заботиться? чжинхван не помнит, как это. ─ так что возьми себя в руки, пожалуйста, ради меня, и получи этот чертов диплом. чжинхван не знает, что сказать. до появления юты в этом доме у него всегда была какая-то цель. хорошо выучиться, заняться саморазвитием, найти достойную работу, не стать разочарованием… для кого? кого заботят его проблемы, учеба, будущая работа и карьерный рост, если не его самого? а теперь чжинхван смотрит юте в глаза, и кажется, что он подведет его, если вдруг не станет лучшей версией себя. ─ ради… тебя? ─ тихо уточняет он. юта кивает. ─ ну, знаешь, я всю жизнь стремился быть для кого-то полезным, доказывать людям, что они чего-то стоят, что они важны, что они не пустышки, ─ он хмыкает. ─ после смерти эта цель почему-то не перестала быть менее важной, не потускнела, она все еще тлеет передо мной, как тот зеленый огонек из «великого гэтсби», помнишь? ─ зеленый огонек? ─ у чжинхвана внутри все как-то светлеет. ─ зеленый огонек на причале, ─ мечтательно повторяет юта каким-то хрипловатым полушепотом, и чжинхван невольно ловит себя на том, что будто крючком цепляется за его нежные-нежные (во всех смыслах) губы, к которым так хочется прижаться еще раз. особенно сейчас, когда с них слетают такие нужные и важные слова ─ ну, знаете, лекарство для души. ─ так что, ты понимаешь меня? чжинхван хотел бы вычеркнуть строки из списка одну за другой: закончить чертов университет. получить диплом. найти работу. устроить свою жизнь. стать лучше, чем он есть сейчас. он уходит на кухню, покурить (такое странное место выбрал, ну почему бы уже не курить прямо в постели, или на балконе, или выйдя на улицу, почему всегда на кухне…), и юта тенью плетется за ним, чтобы остановиться у незажженной плиты и сверлить взглядом пустые тарелки из-под рамена на столешнице рядом. чжинхван случайно ломает пополам три спички, прежде чем затянуться. ─ а я тебе нравлюсь? ─ спрашивает он, глядя на юту через плечо. ─ то есть, таким, какой я есть сейчас. «практически обнаженный и не имеющий ничего». ─ нравишься, ─ немедля кивает юта, но добавляет голосом строгой учительницы: ─ но я ведь хочу только лучшего для тебя, это моя цель, и вообще… чжинхван выбрасывает сигарету в окно, не успев сделать и двух затяжек, и резко подлетает к юте, обхватывая его лицо ладонями. нежное, кукольное, фарфоровое; кожа по мягкости ─ первый декабрьский снег. несмелый, тающий, робкий. и губы ─ распустившаяся среди снегов чайная роза. чжинхван прижимается к ним своими, вдыхая все недосказанные ютой слова. «просто люби меня таким, люби, люби, люби, люби…» ─ хорошо, ─ выдыхает он, отрываясь, и плавно скользит холодными ладонями вниз, на чужую теплую шею. ─ ладно. у юты в глазах будто звезды вспыхивают. мысленно чжинхван добавляет: «я сделаю это ради тебя». и уже видятся ему бессонные ночи над конспектами, японский в голове, тупо мешающийся с родным языком, напрочь вытесняющий его, бессонница, нервные срывы, панические атаки, баночки успокоительного и снотворного, ругательства, нервы, перепачканные чернилами ладони, резкий запах корректора, мятая бумага… но в то же время: теплое дыхание юты над ухом, его шепот, подсказки, советы, поцелуи украдкой в шею, когда чжинхван делает все правильно, его мелодичный томный японский ─ такой, какой нужно, такой, какого чжинхван и сам отчаянно пытается достичь. мечтал ли он когда-нибудь о подобном? мечтал ли он? а юта не говорит ему, что исчезнет, как только получит свое. тем же вечером он звонит юно. не понимает, зачем, но рука сама тянется за телефоном, сама набирает номер. юта сидит за столом, смотрит на него, сидящего на подоконнике в свете фонарей и ночных огней. кажется, что-то находит. ─ чжинхван? ─ да, это я, ─ он отвлекается от взгляда юты и затягивается еще раз. ─ я просто… позвонил тебе. ─ да, я заметил. ты куришь? с каких пор начал? или, вернее, продолжил? чжинхван усмехается. пепел падает на его голую ногу, и он щурит глаза от боли, но больше ничего не делает. думает, что это своего рода наказание за потраченное впустую время ни на что. юта срывается с места. ─ это не так важно, ─ мотает головой, наблюдает, как холодные пальцы аккуратно стряхивают пепел с его икры, проводят пальцами вдоль, останавливаются на колене. ─ важнее… помнишь, ты пришел ко мне. когда это было? я потерялся во времени. ─ дня три назад, ─ хмыкает юно. чжинхван знает, что он чувствует себя сейчас победителем. ─ я не знал, что ты это сделаешь. не знал, что… что-то значу для тебя. юно молчит. юта оставляет холодные ладони на его коленях и опускает взгляд, будто не хочет нарушить их разговор ни малейшей мелочью. чжинхвана немного трясет от холода и пронизывающей откровенности, он уже в шаге от того, чтобы выключиться, оставить разговор незавершенным, и… а что и? на что он способен? что ему позволено? юта молчит и ничего не скажет на этот счет. ─ поверь, была б моя воля, я бы не пошел: еще время на тебя тратить. просто учитель к стене прижал. у него там какие-то виды на тебя, а я, вроде как, твой друг. усмехается. вспоминает горящий взгляд юно в тот день. все понимает. ─ конечно, верю, ─ юта выдыхает рвано, чжинхван сжимает трубку пальцами. ночь холодная и тихая. на столе две чашки от рамена (он до сих пор не верит, что уговорил юту поесть с ним), пачка сигарет и зажигалка. с нирваной. как-то подарили на день рождения. ─ спасибо, друг. ─ давай, ─ чжинхван слышит, как он улыбается. ─ возвращайся в строй уже. они прощаются. он поднимает глаза на юту. его уже согретые теплом ладони все еще покоятся на его коленях. ─ холодно, ─ утыкается носом в волосы. ─ тебе пора спать. на языке горчит дым, на глазах ─ почти слезы. он буквально не верит, совсем не верит, что ночь бывает так нежна. юта перемещает свою ладонь на его руку, аккуратно тянет на себя. ─ пойдем со мной? ─ просит чжинхван. обхватывает пальцами его запястье. ─ мне иногда снятся кошмары. юта улыбается. знает, что он лжет. ─ я побуду с тобой, обещаю. чжинхван засыпает ближе к середине ночи, когда они лежат лицом к лицу, обнимаются, а он шепчет что-то странное, возможно, на японском, возможно, на корейском. но юта улыбается. до тех пор, пока он может его обнимать, все хорошо. до тех пор, пока он может быть рядом с ним. наутро чжинхван находит только смятую простынь на другой части кровати. ему кажется, он прикладывает еще больше сил, чем до этого. что было у него тогда? вбитая в мозг потребность, обязанности, еще больше обязанностей, от которых шла кругом голова, очень призрачная цель. ради кого ─ черт его знает. что есть у него сейчас? юта. этим можно все объяснить. он позвонил своему учителю. попросил прощения и наврал что-то про деревню, отсутствие связи и родственников. сам и не припомнит, что наплел, но это, кажется, помогло. учитель навряд ли ему поверил, но дал исправить все, что чжинхван натворил (вернее, не натворил ─ бездействовал). чжинхван сидит над дипломом, конспектами и еще бог пойми чем. он почти забыл это. забыл чувство, когда посвящаешь себя целиком и полностью любимому делу, когда почти забываешь весь остальной мир, существуешь только ты (и японский). он начинает чувствовать себя кем-то. иногда юта приходит, тихо, словно тень, ставит кружку горячего чая с мятой, и чжинхван благодарно улыбается. целует его куда-нибудь в шею, отчего символ получается кривым и смазанным. разминает плечи и говорит что-нибудь, что: «ты хорошо справляешься», «измени здесь» или «ты устал?» чжинхван еще никогда не отвечал на последний вопрос положительно, но хочет узнать, что последует дальше. в остальное время юта или наблюдает за ним, или уходит на кухню покурить или поесть. но больше не исчезает. как-то чжинхван спросил его, куда уходит юта. ─ я никуда не ухожу, ─ улыбнулся он. ─ я просто перестаю быть для тебя видимым. чжинхван перевернулся на живот так, чтобы их лица были максимально близко. ─ то есть ты остаешься со мной, здесь? я просто тебя не вижу. ─ да, ─ он коснулся пальцами его щеки. ─ больше не исчезай, ─ шепотом. как-то интимно и лично. ─ хорошо. юта держит свое слово. иногда чжинхван потягивается, отвлекаясь от компьютера и работы, и бросает взгляд на него, лежащего на кровати, наполовину раздетого. он находит в этом тепло и уют, которые, кажется, давно позабыл. но рядом с ютой он ощущает себя живым. не просто человеком, а кем-то бо́льшим, кем-то со смыслом. он бросает ручку на стол ─ громко. юта дергается на кровати и приоткрывает один глаз, вопросительно поднимая бровь. вдох-выдох, пауза. ─ ты много учишься, ─ наконец говорит юта. «это все ради тебя», чуть не мычит чжинхван, даже приоткрывает губы, но вовремя одергивает себя. ─ до сдачи совсем немного осталось, ─ он трет глаза ─ устало ─ и поворачивает голову к юте. одеяло сбитым комком под ним, какой-то его кусок он обнимает руками-ногами, совершенно игнорирует подушку. смотря на это все, чжинхван задается вопросом, но он меркнет почти тут же, когда появляется много других мыслей. например, что юта очень красивый. совершенный. например, что чжинхван предпочел бы лежать рядом с ним всякому занятию. он смотрит на него. так, как умеет только он. чжинхван почти сдается. ─ иди сюда. ─ но… ─ ты хорошо потрудился, ─ улыбается, протягивает руку. ─ а теперь иди сюда. ему кажется, что он делает что-то невообразимое, но в голове не остается ни одной мысли. только какая-то слепая ─ почти глупая ─ верность. на уровне инстинктов. чжинхван встает и бухается рядом с ним, подминая под себя другой кусок одеяла. сразу становится тепло, приятно и легко дышать. а потом юта приближается, и дышать становится невозможно. будто раскаленным железом прожгли легкие или другую важную часть чжинхвана (например, сердце). юта действует мягко, он буквально создан из мягкости, будто крадется к нему на мягких кошачьих лапах. чжинхван теряет рассудок. чжинхван много чего рядом с ним теряет. кожа у юты нежная и холодная. дыхание ─ тоже. он опаляет им шею чжинхвана, кончиком языка касается участка кожи под ухом. очень горячо и очень интимно. дорожкой поцелуев от мочки до ключиц, переворачивая чужое тело, подминая под себя. чжинхвану хочется что-то сказать, но нечего. поэтому он тянется вперед, к губам, чтобы не было так позорно молчать, чтобы было маленькое детское оправдание. юта принимает его. до последних частиц души. касается телом тела, руками под футболку, холодными и до смерти нежными. дышит ему в губы, ловит каждый выдох, вдох ─ на грани безумия. чжинхван выгибается, запрокидывает голову, комкает простыни дрожащими пальцами и понимает ─ это его награда. и за труд, и за бездействие ─ вообще за все. и рай, и ад. руки юты, крепко сжимающие его запястья, непрерывный контакт глазами, долгий и трепетный, это странное проникновение под самую кожу одним только взглядом ─ плавное, бессловесное и робкое, точно как самое первое. этой ночью чжинхван впервые занимается любовью с призраком. призрак на рассвете курит (а странно ведь, да?), ворочается, смотрит то в запотевшее окно, то в стену, то в потолок, то на свои руки, куда угодно ─ но не на чжинхвана. а руки у него странно дряблые, истерзанные, все исполосованные какими-то шрамами; будто лишь на них отпечаталось целое почти столетие. чжинхван берет его пальцы и перебирает своими, рассматривает, гладит, прокладывает пунктиры по коже, которая готова в один момент слезть, как тонкая-тонкая молочная пленка. странно. ─ ты настоящий? ─ шепотом переспрашивает. снова, снова, снова. ─ правда же? чжинхвану очень трудно поверить в то, что его можно хотеть. что его можно любить. хоть в каком-нибудь из всех неисчисляемых смыслов. а юта улыбается и отправляет сигарету в полет сквозь маленький сереющий квадрат приоткрытой форточки. затем поворачивается набок и забрасывает на чжинхвана одну руку, за плечи притягивая его чуть ближе к себе, хоть и ближе, кажется, уже невозможно. он не отвечает на его вопрос; вместо этого говорит: ─ все будет хорошо. и чжинхван странно, но верит.─
так проходит месяц. или немного больше. проходит все то время, которое оставалось у чжинхвана в запасе, которое он собрал холодными ладонями, заботливо разложил по карманам своего любимого рыжего вязаного кардигана, рассортировал, запаковал, запрятал. и теперь ─ истратил. времени больше нет. есть остаток, который нужно прожить. и решения, которые нужно принять. чжинхван обещает себе, что все написанные конспекты он неминуемо сожжет, как только наберется смелости. ну или напьется. юта в его доме то заботливая хозяйка, которая прибирается в доме, пока чжинхван занудно что-то учит или пропадает на книжных рынках, то лучший друг, с которым можно вечерами покурить и послушать поздний майский дождь за окном, то любовник, в чьи объятия чжинхван может упасть и раствориться без остатка, когда ему плохо. юта ─ все, и юта ─ ничего. неуловимая материя, что просачивается сквозь обои и паркетные швы, кружится одиноким мотыльком под потолком, у блеклой лампочки, бьется об оконные стекла, но вылететь не может. юта ─ везде, и юта ─ нигде. чжинхвану правда кажется, что он сходит с ума. в утро перед защитой он чистит зубы на две минуты дольше, чем обычно, потому что нервничает и задумывается, нечаянно смывает в раковину всю пасту, а еще ему на виски давит жуткая головная боль, потому что прошлым вечером он ─ непредусмотрительно, глупо ─ напился. хотел выпить немного, чтобы не мучиться и сразу провалиться в сон, но случайно осушил целую бутылку какого-то дешевого коньяка, смешивая его с не менее дешевым лимонадом и закусывая гадкими желатиновыми конфетами. звучит как какой-то изощренный способ самоубийства. усыпанная старыми въевшимися пятнами домашняя майка противно липнет к еще мокрой после душа коже, отдельные прядки влажных волос, как иглы, лезут в глаза. чжинхван заходит на кухню, чтобы сварить себе кофе, но спотыкается взглядом о рассветный вид за окном. туман. кроны деревьев виднеются едва-едва, только тусклыми очертаниями. силуэты еще беспробудно спящих домов будто уплывают прочь по небу, смываясь моросящим дождем. гадость, а не погода. ─ доброе утро, ─ чжинхвану выстреливают между лопаток. он оборачивается и видит юту в дверном проеме. как впервые. как обычно. ─ готов? чжинхван не знает, что отвечать, поэтому просто подходит и глупо дышит ему в губы. юта улыбается. юта целует первым. пальцы все еще слегка подрагивают, он оправдывает это холодом, но юта какой-то слишком понимающий. поэтому кладет руки поверх его рук, вытаскивает турку ─ родительскую ─ и ставит на плиту. чтобы кофе не убежал, они целуются прямо там, теряясь в утренней мягкости; юта забирается руками под футболку, чертит полумесяцы, улыбается ему в щеку как случайно влюбившийся подросток. ─ ты будешь меня ждать? ─ чжинхван протягивает ему кружку и щурится от заглянувшего на кухню солнца. юта не отвечает ничего. только слишком по-особенному касается его пальцев. чжинхван верит, что пока у них есть время, поэтому можно поволноваться у стены аудитории, понервировать юно и заставить пройтись по возможным вопросам. юно не выдерживает. ─ защитишь ты все, не психуй, ─ и отходит на максимально безопасное расстояние. чжинхван почти не расстраивается. только, наверное, на самой защите. когда холодный пот трогает руки, а голову только мысли о юте. почему-то, стоя у проектора перед комиссией, он думает лишь о нем. после защиты научный руководитель хлопает его по плечу. ─ тема достаточно интересная, чжинхван, ты хорошо над ней поработал. но надо бы побольше внимательности. он провожает его непроницаемым взглядом, пока юно сзади хмыкает и почти впивается в его спину взглядом я-же-говорил. наверное, ему стоит почувствовать хотя бы свободу, освобождение от обязанностей, тяжесть которых он в последнее время не выдерживал. наверное, стоит хотя бы улыбнуться юно, чтобы хоть как-то поблагодарить за все. но он сбегает. не трусливо, не стыдливо, не пряча лицо в ладонях от счастья. дома его ждет юта. он пообещал. и все, что сводилось к этому моменту ─ защите ─ почти в одно мгновение потеряло смысл и опору, перестало существовать как отдельный и самый сложный период в его жизни, потеряло очертания. он покупал хлеб, пачку рамена и немного таблеток, чтобы заглушить синдромы осени и перестать просыпаться по ночам от кошмаров и собственных криков. он ждал. так долго ждал непонятно чего, пока оно не нагрянуло внезапными исправлениями красной гелевой ручкой поверх конспектов, немытыми тарелками из-под рамена и прокуренной кухней. наверное, тогда он еще не понимал, что он ждал этого всю жизнь. не защиты диплома ─ юту. замок открывается до поджатых губ трудно, будто специально, но он не придает этому значения. ровно до тех пор, пока не перешагивает порог собственного дома. и, кажется, что-то не так. он переминается с ноги на ногу, а потом, не снимая пальто, идет до кухни, чтобы найти там ни-че-го. ни кружки с чаем, оставленных случайно книг с высокой книжной полки его комнаты, ни упаковки из-под рамена, ни хлебных крошек, ни сигаретного запаха. ни юты. и пока паника стремительно не подкатывает к горлу, он проверяет спальню, потом коридор, потом снова кухню, зал, снова спальню, ванную, снова коридор и снова кухню, кричит: ─ юта! помня о том, что он умеет исчезать (только бы не из его жизни). ─ юта! ─ пока не охрипнет голос и не потеряется опора, пока не согнутся в усталости колени на холодный коридорный пол. ─ пожалуйста… но юта не отвечает.#np olafur arnalds ─ near light
чжинхван прижимается лопатками к стене, пока у него внутри все скручивает, как старую мокрую тряпку. это какой-то невроз, странная боль, которую невозможно объяснить; вязкая нетерпимость, непринятие, ненависть, хоть соскребай ногтями кожу. он хотел похвастаться, хотел услышать похвалу, хотел озвучить (чтобы и самому осознать), что, да, черт возьми, у него все вышло, вышло то, к чему он стремился так долго, пускай и не идеально, но без помощи юты было бы вообще никак. он всего лишь хотел сказать юте «спасибо». пускай даже без благодарного поцелуя. или сигареты одной на двоих. кстати о сигаретах. чжинхван включает на кухне блеклый электрический свет (одинокий мотылек бьется крыльями о пыльную лампочку); заглядывает в холодильник – пусто; в тумбочки со снеками ─ пусто; в свое сердце ─ пусто. ничего и никого. даже страшно. открывает пачку сигарет ─ пусто. а, нет. последняя осталась. поджигается, правда, с пятого раза. чжинхван залезает с ногами на подоконник, приоткрывает форточку ─ слушать, как дождь мелкими каплями бьется о стекло. смотреть, как гнутся к земле от сильного ветра древесные кроны. как несутся прочь машины по дороге вдали. и в какой-то момент он чувствует, что кто-то сверлит взглядом его затылок. но из принципа не оборачивается. хоть и хочет. только затягивается и выдыхает. затяжка ─ выдох. затяжка ─ выдох. затяжка ─ выдох. через пару месяцев все грустные песни о любви в этом мире будут напоминать ему юту. затяжка ─ выдох. затяжка ─ выдох. затяжка ─ выдох. но пока от него не остается даже хлебных крошек на столе.