Гаррошедрочерские драбблы

Иногда, когда больше нечем было заняться, когда другие дети прогоняли его или когда отец был зол и рыскал повсюду, ища, на ком бы сорвать гнев, Гаррош приходил на могилу матери. Он не помнил мать и не скучал по ней; но она стала первой, кого он убил, и тем вызывала в Гарроше смутное любопытство. Те, кто знали мать, говорили, что она была сильна, красива и яростна в битве; говорили также, что сын пошел в ее породу. Гаррош не верил. Ему казалось нелепым, что такую достойную женщину мог убить младенец. Без сомнений, она была слаба; будь мать сильной, она бы выжила, как выжили остальные. Камень, что стоял над ее костями, был серый с черными прожилками, и по форме напоминал ладонь с обрубленными пальцами. Он имел на поверхности беспорядочные сколы – после того, как мать закопали, отец, обезумев, напал на камень c топором. Гаррош, конечно же, не застал буйства, о чем иногда сожалел. Он любил, когда отец выставлял себя дураком, любил то чувство темного, злого удовлетворения, что зарождалось в груди от этого зрелища; любил наблюдать отца рыдающим или ослепленным яростью, любил страх и осознание в его глазах. Он любил видеть, как Гром страдает, как Гром раскаивается, как Гром пытается бороться с демонами, что бурлили в его отравленной крови – и раз от раза сдается, подчиняется, склоняется перед ними. Гаррош чувствовал собственное превосходство в такие мгновения, и воспоминания о них помогали ему позже – тогда, когда сам он, низведенный, растоптанный, размазывал по лицу кровь и сопли и умолял отца о прощении. Он знал, что Гром едва терпит его; он ненавидел противную дрожь, что охватывала его при звуке тяжелых шагов. Иногда, когда отец после пьянки спал беспокойным, с ревом и стонами, сном, Гаррош разглядывал семейный топор – смотрел, не смея коснуться; он представлял, с какой ужасающей силой влетит в плоть зазубренное лезвие, и гадал, что почувствует при этом, если успеет. Он придирчиво изучал заскорузлую кожаную обмотку на рукояти – останутся ли на ней пятна его крови, или же Гром сразу оботрет их? Он придумывал, что сделает отец с трупом – отдаст ли волкам, велит закопать или просто бросить у дороги? Он кусал себя за руку, чтобы приучиться к боли и не опозориться недостойным визгом; он нарочно задирал прочих детей и даже некоторых добродушных воинов, чтобы заработать шрамы – пусть тот, кто будет грабить его тело, увидит, с кем имеет дело. Это не помогало; он боялся, боялся, как самый жалкий из батраков, и страх этот не пропал даже после того, как отец в конце концов бросил его умирать, а сам ушел навстречу битве и славе. ...Тралл не должен был отдавать Гаррошу этот проклятый топор.