Дожди направляет ветер

Рейн обернулся. Красивая женщина с длинными черными волосами и большими миндалевидными глазами, одетая в темно-синее платье. Она была очень красивой. Рейн узнал ее сразу же, хотя видел один-единственный раз во сне, и то лишь мельком. Нет… он видел еще однажды – вот около этого крыльца это было… давно… - Прощай, - сказала ему мама, на секунду прижав к груди, и повесила на шею подвеску в виде штурвала. – Забери с собой мою память и боль. Рейн ухватил ее тогда за палец и сжал, как умел сильно – он не хотел ничего забирать и не хотел расставаться, но мама положила его около мусорного бака и поднялась, став невообразимо далекой. - Я все обдумала, не держи на меня зла. Я знаю – однажды ты поймешь. Всю свою жизнь Рейн не хотел ее понимать. Она совсем не изменилась. Словно и не было между тем днем и сегодня долгих прожитых лет. - Надо же, - тихо повторила она и погладила Рейна по щеке. – Ты такой красивый вырос… Рейн отдернул голову и повернулся к ней всем корпусом, загораживая собой Иктоми и отца. Он почему-то не хотел, чтобы эта женщина…Мама! Его мама!.. видела их сейчас или прикасалась. Пока они были у него за спиной, пока они были – они были как бы его и с ним. Они у него были! - А Лео?.. – женщина, словно не заметив его жеста, заглянула ему через плечо. – Жаль… Рафаэль добился все-таки своего. - Что? – Рейн нахмурился, не сдвинувшись с места. – Он этого не хотел. Я знаю! Это Пурпурные Драконы… Караи раздраженно качнула головой. - Они здесь по моему приказу, - возразила она. – И это неважно сейчас. Сынок, если бы я знала, что ты… мне сказали, что ты погиб несколько лет назад. Рейн уставился ей в глаза, изо всех сил пытаясь затолкать в них жгучие горькие слезы и не показать ничего-ничего. Он хотел остаться один с отцом и Рафаэлем, разбудить… «Откачать, придурок! Мертвые не просыпаются, но, если сразу… как-то же… вот если клиническая смерть, врачи же могу…» - А до этого ты где была? – Рейн тяжело осел на колени, упираясь обеими руками в асфальт. Он ничего не мог сделать сейчас. Ему было плохо, страшно, холодно под этим отвесным ровным дождем, и почему-то до дури одиноко, хотя такое случалось с ним только в далеком детстве. Никто же никогда был не нужен ему, кроме ба. Но даже когда он был далеко от нее, ему не было одиноко. Что с ним происходит? - Я хотела забрать тебя, - Караи присела на корточки рядом с ним и сложила руки на коленях. – Хотела, чтобы ты рос в семье, но наши желания так часто не могут быть исполнены по чьей-то вине… Рейн кивнул, вытирая глаза. Вот уж это он знал лучше многих. - Ты оставила меня в этом приюте. Для этого тоже были причины, да? Мама… - Да, - Караи кивнула и очень осторожно, совсем невесомо, погладила его по сжатым в кулак пальцам. – Я не могла вырастить тебя одна – мы бы погибли оба, а твой отец… - Он спас меня сейчас, - Рейн отдернул руку, не поднимая глаз. – Это он из-за меня сорвался с лестницы, из-за этих твоих «по моему приказу». Караи коротко выдохнула сквозь зубы. - Да, он бы сам никогда не поступил так, как случилось. За него решил Рафаэль. Он отобрал у меня его любовь, а у тебя возможность вырасти в счастливой семье… Рейн вскинул на нее взгляд и уставился прямо в лицо, проигнорировав пролетевший мимо них большой автомобиль, обдавший холодной водой из лужи и резко затормозивший в тупике. - И ты поэтому решила, что такого урода стоит отдать в приют? Ты не подумала, как я там жить-то буду, красивый такой? Ты хоть знаешь, как это было, а? - Знаю, сынок, - Караи выдержала его взгляд, полный укора, боли и неизжитой за годы обиды, и поднялась на ноги. – Мы потом закончим этот разговор с тобой. А сейчас, я доделаю то, что должна была еще до твоего рождения. Рейн обернулся, поднимаясь следом за ней. Поперек переулка замер большой зеленый грузовик с распахнутыми дверями кабины, около отца и Иктоми Рафаэля стоял на коленях отец Эдит, внимательно прощупывая пульс, а рядом с ним сидела еще одна незнакомая черепаха в рыжей маске и торопливо распутывала какие-то провода. - Донателло! – мама шагнула в их сторону. – Я не буду возражать, если вы заберете Рафаэля и уберетесь восвояси, я даже прикажу не трогать вас своим людям, но Леонардо – мой! Я отвезу его в Цитадель, где его вылечат и нормально поставят на ноги. - Да уж спасибо, не нуждаемся, – отец Эдит даже глаз не поднял, оторвав зубами край упаковки тонкого странного шприца, как будто знал, как и что делать в этой ситуации. – Сами справимся, как и раньше. Ты ж только задумайся, Караи, - он вдруг вскинул оледеневший взгляд, от которого Рейну стало страшно. - А вдруг Лео на этот раз точно инвалидом останется, навсегда прикованным к кровати. Ты же не захочешь угробить свою жизнь рядом с немощным дряблым телом в вонючей сточной воде… Звонкая пощечина наотмашь оборвала его слова. Мама выкрикнула что-то на чужом языке сквозь зубы и сжала руку в кулак. Отец Эдит даже не дернулся, брезгливо скривившись, и вернулся к своему занятию. Рейн вздрогнул. Ему показалось, что он находится на краю какой-то важной для него тайны, чего-то такого, что помогло бы ему разобраться уже, наконец, кто же он, как появился на свет и почему родители оставили его. Что между ними произошло, почему Эдит говорила гадости об Иктоми Рафаэле и его отце. Это все было важно, потому что могло помочь перестать терзаться горой вопросов, что мучили его столько лет… Голова отца качнулась по асфальту, когда незнакомая черепаха осторожно подсунула под нее тонкую подушку и уперлась лбом в плечо Иктоми Рафаэля… Они как будто были единым целым. Таким, что если сейчас хоть один задышит, то и второй тоже… Но они не дышали… оба… их не было у Рейна совсем, хотя вот только десять минут назад они были и могли бы поехать с ним в резервацию жить к ба. «Важнее твоих вопросов сейчас помочь, если это возможно. А разбираться будешь потом – это-то никуда не убежит и не денется». Рейн довольно грубо дернул мать за руку, заставляя развернуться к себе и встретиться взглядами. Ему хотелось еще разок оглянуться и посмотреть, как там дела, как они оба… вдруг задышали все же… Но внутри родилось ясное и четкое понимание, что не это нужно от него сейчас – не глазеть, вытирая сопли и жалея их. Нужно задержать маму, чтобы она не мешала отцу Эдит и чтобы ее люди, стоящие столбами в переулке, не влезли. Сзади вспыхнуло и погасло что-то, сопроводив короткую команду: - Разряд! «Пусть он увезет их. Пусть только сделает так, чтобы они жили оба… А я сам разгребусь со всем – не судьба, видимо, мне…» - Давай закончим сейчас, мама, - Рейн скривился. – Я тебе без него не нужен оказался, да? То есть я - не желанный ребенок, а просто твоя козырная карта был? Разменная монета, чтобы удержать отца, да? А она – не сработала? Караи резко обернулась, забыв о Донателло, и уставилась на сына, невольно осознав, насколько их цвет похож на самый небесный в мире взгляд, который когда-то она так любила, и при этом заключен он в разрез ее глаз и ее собственные загнутые к бровям ресницы. - Все было не так, Крино, - отозвалась она. – Все было совсем не так. Если бы я не желала твоего рождения… я бы нашла способ не выпускать тебя на свет. Я не могла оставить тебя в клане, но приют обещал позаботиться о тебе… Рейн краем глаза заметил, что отец Эдит и второй осторожно подняли тело Иктоми Рафаэля и перенесли в машину. «Живой?.. Живой же?!..» Они на секунду исчезли и вернулись за его отцом. Мама нахмурилась и снова дернулась в их сторону. - Я не закончил! – Рейн загородил ей дорогу. – Ваши разборки ждали столько лет, что подождут еще немного. На, глянь, как обо мне там заботились! И скажи еще раз, что это по каким-то причинам. Он развернулся боком, демонстрируя старые шрамы от снятого когда-то карапакса. - Отлично, правда?! - Я платила Директору, чтобы ты ни в чем не нуждался, пока я не смогла бы забрать тебя! – закричала Караи, расширившимися глазами ощупывая изуродованную спину сына. – Я хотела, чтобы ты был в безопасности и подальше от них! Чтобы у тебя все было! Я ради тебя… Рейн засмеялся, дрожа всем телом, от разрывавших голову страхов за отца, за Иктоми, за себя самого, от незнания, живы они, или отец Эдит положил в машину два коченеющих трупа, а он даже не попрощался с ними. А еще от лютой, какой-то совершенно детской и дикой обиды на весь мир. Мама! Когда-то он мечтал, чтобы она была у него, как у всех детей, чтобы его тоже укладывали спать, как в книжках, целовали и поправляли ему одеяло, чтобы читали сказки, давали сироп от кашля и сладкий кусочек сахара за хорошо помытую посуду. А в выходные брали в кино. Он бы старался! Он бы все-все делал, чтобы она была! - Не буду! – Рейн бросает тряпку, которую ему в руки сунула воспитательница, и отворачивается. Она вольна убить его, но заставить мыть за всеми полы не сможет. Рейн не обслуга – он тоже хочет спать! Воспитательница как-то странно улыбается ему – холодно, страшно и в то же время чуть брезгливо и свысока. - Я кое-что расскажу тебе, чучело огородное, - говорит она. – Ты можешь ничего не мыть, я знаю, что заставить тебя не получится. Но я и не собираюсь это делать. Знаешь, почему Элис забрала мама домой навсегда сегодня? Потому что она была самая старательная в нашей группе – хорошо мыла посуду, протирала столы. Такая помощница, конечно же, достойна маминой заботы и любви. А такие, как ты… бездельники и лентяи, не могут на это рассчитывать. Рейн минуту недоверчиво смотрит на воспитательницу, взвешивая ее слова. - Другого шанса не будет, - тряпка застывает у него прямо перед лицом. - Ты же понимаешь, что такому, как ты, надо очень постараться, чтобы его захотела взять домой мама. Рейн знает, что это правда. Он урод. Мутант, как они его тут называют. Но даже у собаки и кошки есть мама. Если он постарается, очень постарается – будет и у него. - Я не знаю, кому ты там платила и платила ли вообще, - Рейн сощурился, чтобы глаза не блестели, и вытер нос простреленной рукой, даже не ощутив боли, так горело нутро. – Только этого явно не хватало даже на ужин. Я так хотел, чтобы ты пришла за мной… я этому сраному богу каждую ночь молился! Где ты была все эти годы?! Он сорвался на крик, размазывая по лицу непрошенные постыдные слезы, которые зачем-то перетекли через веки, когда память так кстати сунула картинку из детства. - Я сделал, как ты сказала! Я все-все сделал! Я же всю ночь… почему?.. Смех. Рейн зажимает уши, приседая на корточки, чтобы деться куда-нибудь. Мама не пришла за ним. А воспитательница дала нагоняй мокрой тряпкой, когда он спросил, когда его заберут, и сказала, что это была шутка. - Потому что ты зеленый уродец. И жив только милостью нашего Директора и Научного Центра. Ты серьезно такой идиот, что поверил, будто тебя могут усыновить?! Смех… Смех… Смех. Рейн вскидывает голову, глядя на них на всех вокруг. На воспитательницу, на детей, на нянечек. Им смешно. Им весело, потому что он сидит на вымытом до блеска полу и хлюпает носом. Им смешно, потому что он поверил, что у такого, как он, может появиться мама. Он сидит и бестолково плачет, пока они расходятся по своим делам. Он их ненавидит, потому что они правы! Потому что такого урода никто никогда не возьмет, как бы хорошо он ни старался быть послушным и добрым. Его даже родная мама выбросила около мусорного бачка, а не отдала, как многих тут. И она не умерла, как у других – просто избавилась. Хорошим быть бесполезно! Стараться – тоже! Значит, он будет злым! И пусть попробуют еще раз посмеяться! - Крино! – Караи подошла ближе. – Я не знала этого. Я хотела, чтобы наша семья… - Семья, это у них, мама! – закричал Рейн, зажмуривая глаза и оттолкнув ее в сторону. – Семья – у них! Когда любят свою дуру-дочь и ради нее на все готовы! Когда сына, пусть и урода, всегда поддержит отец, когда обнимут, если тебе хреново, и не бросят даже в самой страшной беде! И примут, как есть, со всем дерьмом! Это семья. Если ты этого хотела, какого ж черта-то ты меня выбросила?! Какого черта вы разборки свои устраивали за мой счет, пока ба надрывалась, чтобы меня прокормить?! Семья – это… это… Он свалился на асфальт и замотал головой. - Я всегда хотел, чтобы ты была у меня… мама… Караи села рядом и крепко обняла сына, зажмурившись, чтобы никто не увидел, как она плачет. - Я тоже… я тоже всегда этого хотела, родной. Она торопливо погладила его по голове, как будто они оказались в том дне, когда она оставила его. Как будто он все еще был тем крохой, которого она бросила около приюта, решив, что месть важнее всего. - Крино, сынок, - тихо-тихо выдохнула она. – Я хотела… - Почему папа Эдит сказал, что ты не стала бы заботиться о моем отце, если он вдруг бы… не смог бы ходить… Караи дрожащими руками погладила скулы и брови сына, чуть отстранив его, чтобы насмотреться, и прикусила губу. - Так случилось однажды… давно-давно, - тихо отозвалась она. – У меня не было выбора… Рейн нахмурился. - То есть ты и его бросила? – хрипло выдавил он после минутной паузы. – Я думал… Караи вздохнула и сцепила пальцы в замок. Вот как сейчас рассказать сыну, как горько и непросто далось ей решение уйти тогда от Лео, как было невыносимо сложно признаться себе и ему… И как потом вдвойне тяжелее было решить вернуться, когда она узнала, что… - Поздравляю Вас, миссис, - врач с улыбкой вручает Караи заключение, многозначительно поглядывая на кольцо у нее на безымянном пальце. – И вашего супруга тоже! Караи дрожащей рукой принимает бумагу и едва находит в себе силы кивнуть. - На таком раннем сроке сказать сложно, но уверен, малыш будет абсолютно здоровым! «Малыш!» – внутри все сжимается от ужаса. Каким он будет? Каким появится на свет смешение ее и Лео? Когда-то Караи мечтала стать с ним одним целым, до этого жуткого падения и его увечий. Но она не думала, что это может воплотится настолько буквально. «Слиться в одно целое» казалось просто красивой и очень важной игрой слов. «Я не справлюсь одна! Как его рожать? Где? Кто мне поможет? Как потом заботиться? Я же никогда не хотела так рано стать мамой…» Караи выбегает из клиники и, не разбирая дороги, несется прочь. Ей страшно, и ей кажется, что она уперлась в какой-то дурной зеркальный тупик. У нее не было мамы – ее вырастил отец… Она резко останавливается и упирается взглядом в витрину медицинского центра, из которого только что выскочила. В ней манекены на протезах и костылях, а в углу стеклянного куба в инвалидной коляске сидит мужчина с малышом на руках и улыбается ему, а за спинкой кресла стоит молодая женщина. «Это не жизнь – это же ад…» Караи подходит к витрине и кладет на нее ладонь. Но если вдуматься… вот если попробовать представить себе на минуту… Лео не сможет ходить с ней гулять, никогда не возьмет ее на руки и не поможет легко перескочить с крыши на крышу, но… Но он теперь не сможет и с братьями носиться по городу ночи напролет, не сможет тренироваться, заниматься, заботиться о своей семье. Он почти ничего не сможет… у него будет много свободного времени. Не обязательно именно ей приковывать себя к дому и ребенку на годы и годы вперед… Лео сможет укладывать его спать, кормить, играть… учить читать и ползать. Караи горько и косо усмехается своему отражению – у нее есть выход из этой ситуации. Она вернется к Лео, пусть и такому, каким он стал – надежнее мужа и отца не найти будет теперь. «Хотя он всегда был надежным». А потом, когда ее малыш станет сильным, научится бегать и не будет нуждаться в постоянном уходе… потом ей и ему будут открыты все горизонты… Караи делает шаг назад, все еще глядя на мужчину с ребенком в инвалидном кресле. - Я хотела, чтобы все сложилось иначе, - она снова осторожно обняла сына за плечи и притянула к себе. – Я вернулась, чтобы жить с твоим отцом, чтобы ты рос в семье, когда немного успокоилась, но Рафаэль… он не дал нам даже поговорить, и у меня не осталось выбора… Рейн зажмурился и уткнулся лбом ей в плечо, поддавшись тонким, но сильным рукам. - А теперь… ты теперь вернешься к нему, если он… если он живой, мама? Караи погладила его по длинным спутанным волосам, непривычно цепляясь пальцами за сегменты хитина на спине, сохранившиеся неровными кусками. - Крино, я думаю, что мы с тобой сами сможем построить свою жизнь – ты и я. Пойдем, родной, я смогу сделать из тебя достойного человека без их помощи. Рейн замер, вдумываясь в ее слова, и попытался представить, как это будет. Как у него будет нормальная мама, большой настоящий дом, наверное, даже школа и учеба, потому что, если она может приказать Пурпурным Драконам, она точно-точно заставит любого учителя принять его в школу и заткнет рот всем и каждому, кто посмеет хоть косо на него посмотреть. Ему не надо будет больше думать о том, что он станет есть, во что одеваться и где достать новое одеяло или денег на пиво – у него будет все… Вот прямо сейчас – надо только кивнуть… - Я тебе все дам, сынок, все, что захочешь, - мама еще раз погладила его по голове, больно проехавшись руками по зашитым ранам на загривке. Она не знала про них. - Ну, как ты дальше-то жить станешь один? Кому ты такой нужен кроме меня? Пожалуйста… Рейн задрожал и скрипнул зубами, ему показалось, что он вернулся на несколько дней назад в своей самое страшное прошлое, когда тоже можно было только кивнуть и было бы все. И у него снова не было сил спорить, особенно зная, что будет дальше, если он откажется. Хотелось кивнуть. Просто кивнуть и все. Все остальное будет само собой уже. Терять-то ему нечего. Нового с ним уже никто не сделает явно. Вот абсолютно точно. - Ну, подумай сам, - ласково шепнула мама и поцеловала в щеку, доламывая в нем последнее, что еще упиралось против. – Тебе невыносимо так будет одному… а я всегда буду рядом. «Невыносимо будет? – Рейн прижался скулой к ее теплым губам и закрыл глаза. - Да мне уже невыносимо. Не будет, а уже есть… Где ты была все эти годы? Где-ты-была?» Рейн сделал два глубоких вдоха и едва уловимо кивнул, сморщившись от очередного ласкового, но такого больного прикосновения к затылку.