— Панди…
Волнение не утихает, но отпускает разум, позволяя Стеше соображать, понимать, что происходит и где она находится. И сообразить,
кто к ней идёт. Хотя бешенное сердце просилось в психушку и хотело заставить свою носительницу если не упасть в обморок, то потерять голову, Панди смогла его победить и завоевать своё сознание рациональным мышлением.
— Да?
От звука её голоса прошли мурашки. Её чёрные глаза смотрели прямо на Ёжика. Он ощущал, как этот взгляд смотрит ему в душу, парализуя её. Теперь он точно знает — у него не получится. Да, это кажется так легко — просто подойти и сказать. Но когда подходишь и понимаешь, что надо говорить
ту самую фразу, хочется убить себя об стену за то, что смел думать, будто
это так легко.
— Я… я хотел…
Только первые звуки, и они уже звучат глупо. По крайней мере, так кажется. Теперь закончилась прямая дорога, дальше — развилка. Можно пойти напролом и сказать то, что он планировал. А можно свернуть на дорогу лжи и завязать беседу на другую тему, которую он обдумал заранее. И… вдруг странный магнит, который тянул к первому пути переходит на второй, и Ёжик говорит:
— Я хотел попросить тебя помочь мне с гримом.
Ту только Панди заметила у него в руке красный карандаш для аквагрима.
По сценарию, герой Ёжика в первый раз появляется на сцене, убегая от погони. По задумке Карыча, его задела пуля, и на щеке должна быть рана. И Ёжику надо было её нарисовать.
Панди держалась просто отлично, с усилиями, но довольно стабильно держась больше рациональной своей стороны, чем влюблённой. Девушка выпустила свою внутреннюю актрису и чудесно играла роль человека, которому всё равно,
кто стоит сейчас с ней рядом. Она улыбнулась и кивнула. Внешняя оболочка не могла показать, как эта просьба её осчастливила — Ёжик сам подошёл к ней, заговорил, да и ещё попросил нарисовать рану на его щеке,
прикоснуться к нему. Панди чуть подвинулась, освобождая место рядом с собой, и сказала:
— Конечно. Садись.
Ёжик, еле управляя ватными ногами, сел рядом. От прикосновения её рук по телу прошла дрожь. Парню показалось, что она тоже вздрогнула, но он решил, что его воображение уж очень хочет его осчастливить. Но, в прочем, какая разница? Разве это важно
сейчас? Даже то, как глупо он вёл себя пару секунд назад, отступает на второй план, пока карандаш, ведомый рукой Панди, плавно идёт по его коже. Пока совсем рядом чувствуется её сосредоточенное дыхание. Пока она сама сидит рядом, в паре сантиметров. Неважно.
Но вот и закончен рисунок.
— Всё, — сказала Стеша, отдавая Иголкину мелок.
— Спасибо, — ответил он. Не в силах продолжить, он взял карандаш в руку. Надо было признаваться, сейчас или никогда. Потом будет очень глупо это делать, вот он — момент. Надо. Надо сказать. Сейчас…
Поглошённый своими раздумьями, парень не замечал даже, что Панди тоже не спешит убирать руки с мелка.
Молчание угнетало. Каждая молекула воздуха стала тяжелее и давила своей тяжестью, находясь даже на расстоянии. При этом каждая тяжёлая молекула, находящаяся рядом, давила на мельчайшие частички плоти. Эти частички изнывали от тяжести и боли. И мельчайшие компоненты, страдая, собирали вместе огромную тяжесть, тяжесть молчания. Само существование казалось пыткой, пока так тяжело было в этом коридоре. Скорее бы закончилась эта тишина! Хоть бы пронзило её слово, или звук, неважно!
И вдруг это случилось. Неясно, как и почему, но тишина была разорвана, хотя не было ни звука. У такого момента была какая-то своя магия, таинственность, неясность. Будто что-то невидимое, светлое и тёплое прошло по всем тем тяжёлым частичкам и облегчило их жизнь, сделав их существоваие летящим и весёлым, а не похожим на пытку.
Это была лишь одна простая мысль. Мысль, которую, как сказал бы Льюис Кэрролл, Панди и Ёжик «подумали хором». *
Я люблю тебя.
Магия момента продолжалась. Она была обманчиво долговечна, была опасность повестись на эту долговечность, поверить, что времени много, чтобы сделать что угодно. Этот волшебный миг будто постепенно давал силы, уверенность… Но на деле совсем скоро ждала глухая боль от того, что не получилось поймать момент, не получилось сорвать с языка и
вслух сказать нужные слова. Да, именно она и будет ждать Ёжика. Будет, если только он не…
— Слушай, я хотел бы кое-что сказать…
— Да?
Нет.
Это конец.
Пусть и верить в него не хочется…
Но это он. Это конец. Конец того самого волшебства. Ёжик чувствовал, как неумолимо уходят силы, уверенность… И вернуть их он был уже не в силах. Прежде чем парень успел это понять, как в голове понеслось…
Прости, Крош… прости, Нина. Извини, Панди… и… прости, я. С последней частичкой мысли, изчезли последние силы на то, чтобы сказать это
вслух. «Я люблю тебя» вновь думает Ёжик и окончательно забирает у Панди карандаш. Он вымученно улыбнулся и сказал:
— Я хотел… пожелать тебе удачи… на сцене.
Панди улыбнулась и кивнула.
— Спасибо. И тебе тоже. Удачи.
— Спасибо, — как-то печально выдохнул Ёжик. — И за грим. Я пойду, пожалуй.
Улыбка Стеши, до этого словно зажённая изнутри, погасла, но не исчезла. Девушка кивнула и достала телефон.
Затихающие шаги парня били по ушам. Говорят, «Carpe diеm»*. И так она и сделала — насладилась моментом, рядом с возлюбленным. Вот только какой смысл, если сразу после этого так больно? Ведь не суждено ей даже общаться с ним. Как же так? Она растворилась в магии нахождения рядом, а теперь… снова одна.
И некому рассказать, поплакаться в жилетку… Приходится всё держать в себе. Но она сама выбрала такой путь ещё в начале года… Но зачем по нему следовать? Неужели это так важно? Чушь, что у неё нет достаточно близких людей. Нет, они есть. Теперь у девушки появились друзья, а она… А она их не ценит, не доверяет им! Как так вышло? Как вышло, что Панли не доверяет Нине, которая душу ей раскрыть готова; Крошу, который перед ней снял маску самоувренного и упрямого козла; Барашу, чья гордая душа поэта видна в его стихах, сквозит в словах, живёт в поступках? Она им даже про родителей не сказала…
Не рассказала, как ночью услышала их ссору. Как отец назвал маму блудницей, как сказал, что Панди — не его дочь. Как поставил жену перед выбором — либо они разводятся, либо Стеша уезжает к дяде. И как через несколько дней мама сказала, что дядя Копатыч приглашает её на каникулы в Россию, как посоветовала взять побольше вещей… Она всё им расскажет. Скоро. При первом случае. Давно пора. А про Ёжика… Она потом подумает.
Этот учебный год много чего изменил. Но пора покончить с глупыми надеждами. Панди потратила почти семь месяцев на глупые страдания, которые в ей ничего не дали. Пора начать новую жизнь. Жизнь, свободную от Ёжика. А как это сделать, продолжая общаться с теми, с кем общается он и кто стал ей так дорог… Об этом она подумает потом. А сейчас надо бы настроиться на роль…
Но как, если так больно? Да, Фредди Меркьюри вещал, что шоу должно продолжаться, но… как у него это получалось? Забить на реальные чувства и отдаться поддельным. Разве это возможно? Хочется спросить «Must the show go on?»
Но ответ напрашивается сам собой: да. А как иначе? Она в главной роли, нельзя подвести труппу. Спрятаться точно негде. А если и получится, как она потом будет смотреть всем этим людям в глаза? После всего, что они сделали, она не может предать их. Нельзя.
***
Ёжик свернул в другой коридор, пытаясь подобрать себе слова. Ведь каждому было бы трудно описать такого идиота и труса, каким Ёжик себя считал. Но в голове будто был странный туман — только эти два слова в голову и приходили.
Он прошёл мимо Нины и Кроша, которые ожидали его здесь.
— Не смог, — коротко буркнул он им.
Парень не видел мгновенно погрустневших лиц друзей. Он не хотел их видеть, не хотел видеть ничего.
— Дружище… — начал было Крош, но Ёжик его оборвал.
— Не сейчас. Хочу побыть один.
И он ускорил шаг.
Как можно было так сплоховать? Неужели он и правда трус? Никогда им не был, теперь хоть поймёт, каково это. Оказывается, гадко. Мерзко. Противно от самого себя, противно быть тем, кем ты есть. Или это только у Ёжика так, у того, кто трусом быть никогда не хотел, но у того, кто знает, что он трус давно, возможно, таких чувств нет, а есть только… трусость. Иголкину было за это стыдно, но он всё бы отдал, чтобы быть только таким трусом. И от этого ненавидел себя он лишь больше. Он настолько трус, что боится своих же эмоций…
Прости, Крош.
Точно, трус.
Прости, Нина.
Смелости хватает только на мысленные извинения.
Прости… Панди…
Да, он испытал много мучений…
Прости…
…любя Панди…
Прости…
…но, оказывается…
Прости…
…что в итоге…
Прости…
…самое мучительное…
Прости, я.
Это ненавидеть себя в конце.
О, как сжигает эта ненависть! Кажется, кто-то забыл мясо в духовке? А, нет, это ненависть сжигает Ёжика Иголкина. Ему больно почти физически. Больно от самого себя, противно, мерзко…
Но сейчас не до этого. Надо отложить чувства на потом, а сейчас соредоточится только на тех, которые испытает скоро его герой. Ёжика Иголкина не должно существовать как личности на ближайшие часа полтора. А значит, он должен позволить ненависти к себе гореть в нём дальше, только перестать её чувствовать… Задачка не из лёгких. Но он справится. А если нет… Что ж, тогда кто будет так любезен подлить в пламя ненависти керосина? Театральная критика? Отлично, большое спасибо.
***
Лес и поля,
Горы, реки и моря,
Даже небо и земля
То не ты, то не я.
Пламя и лёд,
Неподвижность и полёт,
Непрерывный хоровод,
Уж умрёт, вот-вот умрёт.
Ведь не знает лес высоту небес
И не ведает река силу в облаках
И надежда вновь умерла, а любовь…
Ненавидит нас весна, раз пришла она.
Купол небес
Полон тайн и чудес,
Полон бездны и огня,
Только не для меня
Холод и зной
И стремленье и покой
Как снежинки и цветы,
То не я, то не ты…
И не знает лес красоту небес,
И не ведает река силу в облаках.
И надежда вновь умерла, а любовь…
Ненавидит нас весна, раз пришла она.
И не знает лес чистоту небес,
И не ведает река силу в облаках.
Ведь надежда вновь умерла, а любовь…
Наневидит нас весна, раз пришла она.
Да, не знает лес, сколько тайн у небес,
И не ведает река, сколько слёз в облаках…
Вот, как звучат мысли. Вот, как хотелось петь весь спектакль.
