Дверь без стука распахнулась, зашла сестра в идеально отглаженной форме, сливаясь со стенами. Поставила на тумбочку поддон со шприцом и уставилась на меня. Я лишь проследил взглядом за ней. Она была выучена движениям до идеала, как робот. И я не мог видеть ее лица под белой маской. Шприц вошел под кожу быстро, почти без боли; все это время я смотрел в пустые глаза медсестры, которые не отрывались от меня. Я чувствовал себя в ловушке, опустошенным до самого конца; только тонкая оболочка.
Сестра ушла, я почти не заметил как, а потом опустил взгляд на свои руки. Рукава всегда подвернуты до локтей, чтобы было легче делать укол. Десятки следов от инъекций. Их уже сделали так много, что новые уже не заживают. Вены распухли от такого количества препаратов, но я не могу их остановить, они продолжают колоть и колоть, просто потому что хотят. Нет никакой проверки, нет снижения доз и периодичности; они просто колют меня без передышки.
И я ничему не могу сопротивляться.
На этот раз в дверь постучали и лишь потом ее открыли. Я едва повернул голову, чтобы посмотреть, кто зашел на этот раз. Я должен был удивиться, но не чувствовал даже сквозняка из коридора. Темноволосый врач стоял у порога, выжидающе смотря на меня. Я практически вздрогнул от его непроницаемого взгляда, но не смог.
— Идем со мной, — приказал Аой. Да, его звали Аой. Он никогда не называл своего имени, но я узнал его, подслушав разговор других врачей в больнице. Что от меня нужно заведующему лаборатории? Моя кровь? Зачем ему черная, как густая смола, кровь?
Но я не мог сопротивляться, никому из них, из этой пятерки. Я свесил ноги и встал, комната вокруг на секунду покачнулась и расплылась, но затем снова стала до боли четкой, как незабываемый кошмар. И, забыв надеть больничные тапки, я пошел за ним. Аой придержал дверь, чтобы я не врезался в нее плечом и левой ступней. Я нужен им целый и чистый.
Я не чувствовал грязь под ногами. Либо ее не было совсем, либо мои органы чувств уже отключились. Я не чуял запах медикаментов, не чувствовал запах хлорки. Я просто видел перед собой спину в белом халате и шел. На нем были медицинские перчатки. Они были на нем постоянно. Я ни разу не видел, чтобы он их снимал, я не видел, как он достает и надевает новую пару, я не видел, как дезинфицирует шприцы. Но от него постоянно воняет медикаментами (настолько сильно, что временами я не могу не чувствовать этого шлейфа, идя за ним), пластиком и кровью.
Когда железная ледяная дверь открылась плавным движением руки Аоя, я съежился от холодного воздуха, вырвавшегося из лаборатории. Что-то там внутри шумело. Сделав шаг внутрь, я заглянул за плечо врача и увидел, как еще один химик — Кай — проводит экспертизу, а шум издает центрифуга с пробирками.
Аой, будто бы забыв про меня, направился к холодильнику. Я опасно озирался на металлические капельницы и штыри, на которых весели пакеты с кровью. Они были везде. Насыщенный кровавый цвет замыливал глаз, и я начинал бояться этого места, холодного металлического короба с идеальной системой вентиляции. Здесь даже инструменты издавали звуки намного громче. И я понимал, что я не слышу, как бьется мое собственное сердце.
Кай, не переставая по капле добавлять реактив из пипетки в колбу, обернулся к двери, посмотрел куда-то сквозь меня, заметил Аоя и вернулся к своим занятиям. Я застыл, медленно рассматривая каждую деталь вокруг; я помню тот темный макияж вокруг их глаз, неестественно бледные лица. И холод, проходивший через всего меня.
Брюнет захлопнул холодильник, и я заметил в его руке пакет с кровью. Он поднял его чуть вверх, чтобы просветить от восьми операционных ламп под потолком, сверил наклейку с информацией на пакете. И именно в этот момент я задрожал, увидев отблеск его глаз.
Я отшатнулся, услышав скрип колес. Не заметил, как врезался в неимоверно холодную дверь. Скрип снова повторился. Я знал, что это инвалидное кресло, но я не видел его, не мог понять откуда исходит звук, он звучал прямо в моей голове. Пустое инвалидное кресло катится по пустому коридору отделения. И никого нет, кроме меня.
Я очнулся только когда перед носом что-то отвратительно завоняло. Я не чувствовал свои пальцы, они впились мертвой хваткой в чьи-то плечи, облаченные в белый халат. Только через какое-то время я понял, что держусь за Кая, пока он сует мне под нос что-то из своих препаратов.
Послышался чей-то короткий крик, потом прибежали санитары и уволокли меня под руки. Я смотрел перед собой, когда меня вытаскивали из этого холодного места, и видел каменные лица двух врачей-химиков. Я не мог увидеть их глаз среди всего черного макияжа, но я чувствовал, что они довольны таким результатом.
Кай снова включил центрифугу, поместив туда пробирку с темной, практически черной жидкостью; потом дверь перед моим носом захлопнулась. Я не мог сопротивляться.
***
Уруха смазывал инструменты. Все были выложены в идеальный ряд и блестели от натирки, как будто они были новые; но я-то знал, что все эти инструменты повидали тысячи больных. Таких же больных, как и тот парень из Буйных; таких же, как и свихнувшихся Тихих; таких же потерянных для мироощущения, как и любого из Лежащих. Таких же пациентов, как и я. Они все — я.
Я сидел и наблюдал за тем, как санитар медленно вкатывает в кабинет инвалидную коляску. На ней сидит женщина. И я не пойму, сколько ей лет, может быть двадцать, может быть сорок. Она была в прострации, ее лицо быстро промелькнуло перед моими глазами и так же быстро исчезло из памяти. Одна из сотен, которых я видел, и такая же, как и остальные, с одной и той же целью. Избавиться от плода.
Уруха снял очки. Часть его волос светилась синим и фиолетовым, но только я это видел. Только я видел, как он с презрением смотрит на своих пациенток, которых привозят во второй раз. Не соблюдали режим, за что и поплатились осложнениями. Я чувствовал, как рентгеновский снимок на стене дрожит от неощутимых порывов ветра, стараясь освободиться от ловушки специальной лампы.
***
Хирург-гинеколог мыл руки, смывая кровь с перчаток. Красные потоки стекали в сточную трубу, он был один. Женщину увезли. Я сидел на его стуле у рабочего стола, Уруха не обращал на меня внимания. Я снова посмотрел на снимок, находящийся далеко от меня, и попытался протянуть к нему руку. Черный лист упал на пол, и Уруха резко обернулся. Осмотрелся, но никого не увидел. И, успокоившись, закрыл кран и встряхнул руки, избавляясь от излишков воды.
Уруха все же поднял снимок и начал его разглядывать, потому что раньше до него не добирался. Грязные инструменты все еще лежали на столе; на потолке горела хирургическая лампа; ни один предмет не отбрасывал тени. Врач, не веря своим глазам, медленно снял очки, а потом посмотрел на свой стол, где лежала груда бумаг. Он смотрел сквозь меня.
И думал о том, как этот снимок мог существовать.
***
Я застал Уруху за разговором с Рейтой. Они что-то бурно обсуждали, а Уруха тыкал в пластического хирурга бумагами и рентгеновскими снимками. Я стоял неподалеку, но не осмеливался подходить ближе: Рейта бы меня заметил, его красные глаза всегда прожигают во мне огромную дыру.
И когда они говорили, Уруха вдруг замолчал, а Рейта повернул голову, и его цепкий взгляд схватился за меня так, как будто он знал, что я нахожусь рядом, как будто видел меня сквозь стену. Гинеколог же попытался проследовать за взглядом Рейты, но не мог понять, что тот увидел, и вертел головой, пытаясь усмотреть хоть что-то странное.
Хирург не спускал с меня взгляд своих красных глаз. Его новая маска меня пугала. Но я не смел сделать и шага в сторону. Потому что тогда и он не мог сделать и шага.
Он крутил в руках огромные хирургические ножницы, клацал ими. Это был знак для меня. Для всех нас, таких же, как и я. Этот человек ни за что не будет церемонится.
***
Я ощутил, как холодный воздух пробирает до костей. А потом почувствовал, как что-то царапает меня по щеке. Я открыл глаза, отшатнувшись. Руки заинтересовался реакцией и подробно записал на белый лист, прикрепленный к темной поверхности деревянного планшета. Осмотревшись, я понял, что нахожусь на диване в комнате отдыха. Сюда попадают только те, у кого проблемы с психикой. И те, у кого есть шансы эти проблемы устранить.
Анестезиолог покрутил стетоскоп, висящий на его шее. И этот врач не снимал перчаток. Никогда.
Руки поправил очки и еще раз просмотрел бумаги. Я не сомневался, он перечитал их сотни раз, пока я был без сознания. Но мне нужно было время привыкнуть, и он мне его давал. Этот врач кроме всего был неплохим психологом и наблюдателем. Он мог предугадать поведение любого пациента и — самое главное — ход его мыслей.
Я попытался замереть, смотря в одну точку, но взгляд его карих глаз постоянно сбивал меня, мягко вытаскивал из той пустоты, в которую я хотел окунуться и спрятаться. Он делал это намеренно. Я был нужен ему. И я не знал, почему.
Руки посмотрел на меня и слегка улыбнулся, доверительно. Но я лишь переместил взгляд: мое лицо не могло выражать эмоций. А он и не считал это проблемой. Он что-то хотел получить, осторожно извлечь у меня. Как будто что-то опасное и быстрое охраняет это нечто, потому действовать быстро — лишь один из способов покончить с самим собой.
Мы начали разговаривать один на один. И Руки даже не представлял, что́ я мог ему дать. Тогда он действительно испытал то, что чувствовал когда-то я.
