Постоянство веселья и грязи

Никому бы не пришло в голову назвать Нору Марш чувствительной или сентиментальной. Скорее, напротив. Коллеги за глаза называли ее бездушной стервой, а муж, отслуживший в действующих частях больше пятнадцати лет, признавался, что завидует ее выдержке. Последняя слезинка скатилась по щеке Норы на похоронах матери, когда ей было пять. Именно тогда, глядя на взахлеб рыдающего отца, разом постаревшего лет на двадцать — сурового офицера, героя и почти полубога — она дала себе слово никогда больше не плакать. Тогда ей не хватило слов, чтобы объяснить — почему, даже себе самой. Повзрослев, она поняла: слабость уродует душу — и сделала эту фразу своим девизом. Она честно держала слово, хотя жизнь подкидывала немало поводов — от гибели напарников до мерзавцев, ускользающих от правосудия. Да только горе, обрушившееся на нее в Убежище, оказалось настолько огромным, что альтернативой маячила смерть от разрыва сердца. Нора выбрала жизнь, открыв слезам шлюзы. Пожалуй, она выплакала на полу у криокапсулы с телом Нейта весь запас слез, что накопился у нее за эти годы. А когда встала, вытерла лицо локтем и сняла обручальное кольцо с ледяной руки мужа, вскипела такой яростью и убойной силой, будто превратилась в ядерную гранату, выпущенную из «Толстяка». Нора почувствовала, что нестерпимо хочет уничтожить каждого, кто встанет на ее пути, и ко всем чертям разнести остатки этой планеты, чтобы вернуть Шона и покарать убийцу его отца. Она не ощущала себя настолько смертоносной с тех пор, как находясь на особом задании в Канаде, впервые примерила силовую броню. Ей тогда казалось, что каждый ее шаг сотрясает землю, и топни она посильнее — расколет земной шар до самого ядра. Жажда крови заставила ее нестись по разбитой дороге, сжав кулаки и захлебываясь воздухом. Но когда Нора добралась до места, бывшего ее домом, и встретилась с заржавевшим Кодсвортом, бессмысленно подстригающим давно мертвый кустарник, снова расплакалась, как глупая сопливая девчонка. Только не от скорби, страха и невыносимого одиночества, как там, в Убежище, а от всепоглощающей жалости к этому безобразному, навеки искалеченному миру, превратившемуся в собственный призрак. Едва она осознала причину своих слез, рыдания сменились истерическим смехом. Ее страна разрушена, ее муж мертв, ее сын похищен, а она не нашла ничего другого, как сидеть на трухлявом крылечке и оплакивать печальную картину? — Видишь, Нейт, я же говорила, что раскисну, когда уйду со службы, — простонала она под осуждающими объективами Кодсворта. — К черту все это. Добро пожаловать в будущее! Носового платка у нее не было, воды для умывания тоже. Нора опять вытерлась рукавом и глухо рассмеялась, осознав, сколь многих привычных когда-то вещей она теперь лишена. Все, что ей оставалось — как можно быстрее приспособиться и привыкнуть. Она не может вернуть прошлую жизнь и воскресить Нейта, но может жить дальше и идти к цели. В сердце снова проснулся гнев. — Мама спасет тебя, Шон, — хрипло произнесла она вслух. — Я уже иду, милый, — и зашагала по маячку в пип-бое в сторону Конкорда. Новый мир раскрывался во всей своей неприглядности и выглядел с каждым часом и с каждым шагом все гаже. Как только ей начинало казаться, что хуже быть уже не может, на горизонте появлялись какие-нибудь твари и доказывали, что у мерзости нет дна. Не то чтобы это стало для нее новостью. По долгу службы ей приходилось иметь дело с самыми разнообразными пороками. И хуже тех, за кем она гонялась, были только те, кому она отчитывалась. Нора старалась не думать о Шоне и том, как с ним обращаются чужие и недобрые люди. Она утешала себя: похитители не были обычными мародерами — слишком уж слаженно действовали, слишком уверенно обращались с техникой и, к тому же, прошли мимо исправного пип-боя. Ее сын был нужен им живым, раз они спустились в Убежище только за ним. Возможно, дело было в том, что это единственный нетронутый радиацией ребенок на свете. Утешение, честно говоря, было так себе. Но слабость уродует, а потому Нора нещадно подавляла тревогу. Пока она не могла действовать — ей нужно было изучить новую для нее реальность. Она вспоминала канадские уроки и усердно смирялась с грязью, плохой едой и отвратительными запахами, с кошмарами, прочно облюбовавшими ее сны, с прикладом винтовки, снова ставшим продолжением руки. С тем, как часто приходилось убивать — порождений отравленной земли и монстров в людском обличье. Последних она расстреливала без сожалений, с мстительной радостью — выполняя давнюю мечту. Деяния маньяков и серийных убийц, которыми она занималась в прошлом, меркли перед исступленными зверствами рейдеров, поехавших от наркотиков и соревнующихся друг с другом в жестокости. Закона, связывавшего ей руки, не было, а жизнь ценилась дешевле пригоршни дурацких бутылочных крышек в карманах. Впрочем, она и раньше была не особо драгоценна, а пресловутый закон, которому служила Нора, куда более рьяно защищал права истинных душегубов, чем доведенных до отчаяния бедолаг, вышедших на демонстрацию. Хорошо, что Управление криминальных расследований не привлекали для их разгона. «Но теперь — можно!» — пело ее сердце, когда она задерживала дыхание и плавно нажимала на спусковой крючок. Но радовали ее не чужие мозги, разлетающиеся маленьким уродливым фейерверком. А осознание, что она принесла этому миру капельку справедливости. Сноровка вернулась не сразу — со времен канадской гонки за психопатом, полакомившимся в числе прочих жертв сыном сенатора, по ее внутренним часам прошло чуть более двух лет. И она провела их в покое и комфорте. Поэтому ее тело быстро разукрасила такая вязь шрамов, какой не было и у Нейта, как следует опаленного горнилом войны. Спасибо стимпакам и мед-иксу, они помогали справляться с болью и раз за разом ставили на ноги. Смотреть вокруг и видеть сквозь руины образы довоенного Бостона было больнее. Нора умела скрывать боль, переключать мысли, делать хорошую мину при плохой игре, ее научили уверенно держать спину в любой ситуации. Теперь статус специального агента значил меньше, чем ничего, а ФБР рассыпалось прахом и ржавчиной — куда ему была и дорога. Но вскрывая шпилькой очередной замок или стуча по рассохшейся клавиатуре терминала, она поминала добрым словом своих проклятых наставников из Куантико, вдолбивших в нее навыки, ставшие вдруг такими полезными. Безумный галоп, в который она пустилась, едва выйдя из криосна, даже не думал притормаживать. В первые же дни ей на голову свалилось внезапное, как ящик водки на детском утреннике, звание генерала минитменов. Нора встретила эту ответственность с кривой улыбкой на лице и искренней радостью на сердце — как почти забытого друга в подозрительном и неприятном месте. Как способ не спятить и не скатиться в глухую ненависть. Способ этот был надежным и проверенным годами службы. «Я защищаю людей от еще худших чудовищ», — говорила она, отворачиваясь от окна, в котором брандспойты в руках закованных в силовую броню полицейских сменялись боевым оружием. И сама укрывалась этими словами, будто броней. Но позже Нора поняла, что сейчас все обстоит куда интереснее, и дело не в привычных словах о долге. «Волт-Тек» выдал ей билет в будущее — билет в один конец. В голове как-то всплыла фраза из прочитанной в детстве книжки: «Мы не выбираем времена. Мы можем только решать, как жить в те времена, которые выбрали нас». Она по-настоящему этого хотела — не просто выжить и найти сына, а попытаться чуточку улучшить мир. Опасный, кошмарный, испорченный — но дикий и свободный. Пожалуй, она начинала к нему привыкать. А потому раскрашивала будни, наполненные грязью и кровью, как умела. Учила Престона и Стурджеса довоенным песням, а матушку Мерфи — пасьянсам, играла с ними в карты на желание, обучала Псину цирковым трюкам, наряжала Кодсворта в смешные шляпы. Нора знала, что даже посреди кромешного ужаса можно найти время для радости. В конце концов, они с Нейтом встретились именно в объятой войной Канаде, во время погони за опасным преступником. Лейтенанта Нейта Марша выдали ей для охраны и сопровождения. Норе понравилась его галантность, ему — ее невозмутимость. Потом выяснилось, что у них масса общего — от прочитанных книг до излюбленных сортов пива, а главное — они оба любили пошутить. Когда Нейта комиссовали, он приехал в Бостон и сделал ей предложение. «Хай, Нора. Знаешь, я тут немножко умер, — сказал он, заявившись к ней в кабинет в звенящем медалями кителе и с букетом ее любимых копченых колбасок вместо цветов. — Пульс проверять не надо, это пока только для армии. Так что, хочу, чтобы меня вознесла на небеса гражданской жизни прекраснейшая из валькирий. Вознесла и осталась со мной». «Какие бойкие пошли нынче трупы, — заметила Нора, отрываясь от папки с делом очередного маньяка и невольно принюхиваясь к одуряющему запаху. — А Одина ты спросил? Вдруг у него на меня другие планы?» «Если Один начнет возражать — лишится второго глаза, — ответил он с ухмылкой. — А мне терять нечего». Раздумывала Нора недолго. Идея оставить службу преследовала ее с самого возвращения из Канады — увиденное там было слишком даже для нее. Ей требовался отдых. К тому же, она действительно влюбилась. Тем не менее, уход из ФБР дался ей нелегко. Нейт пропадал в Совете ветеранов и каждый раз возвращался домой мрачным и выжатым, как лимон, а она коротала дни, поглощая огромное количество книг — от робототехники до домоводства, и с некоторым недоумением вила семейное гнездышко. Оба чувствовали себя не в своей тарелке, и оба сделали это поводом для шуток. Смех и сарказм всегда облегчали ей жизнь — и в новом мире тоже. А со временем поводов для веселья стало еще больше, потому что у Норы появились друзья. Они и помогли ей понять: место, в котором она очутилась — ее дом. А в ее сердце еще остался уголок не только для ненависти, но и для любви.