Праздничный торт уже красовался своим двумя ярусами на столе. Гелиевые шары украшали задний двор, а вся атмосфера чётко и ясно давала ощутить признаки торжества. Немного взволнованная девушка надела сегодня новое платье и шныряла возле стола, норовясь утащить чего-нибудь вкусного, хоть мама и просила не кусовничать, но ей же можно, она же именинница. Поэтому не удивительно, что порой в миске с конфетами не доставало изначального количества. И вот, когда рука уже потянулась к очередной сладости, самой вкусной, внимательно высмотренной из общей массы, она подпрыгивает от испуга, услышав возле самого уха «бу-у-у».
— Дурак! — взвизгивает Нара, теперь намереваясь стукнуть кулаком по плечу смеющегося Юнги, увернувшегося от нападения подруги.
— Когда-нибудь, ты отрастишь себе большую задницу, Ли, так, что тебя будет любить только Кай, — продолжает он дразниться, высунув язык и наслаждаясь, как она пыхтит и поджимает губы. Им не впервой задирать друг друга, и это даже некий обряд, кто сильнее друг друга подколет.
— Тогда пускай тебе Кай откусит твою тощую, — и она совсем не побоялась замарать руки в сладости, которая потом будет неприятно липнуть и оставлять осадок грязи на коже, если вовремя не смыть, отхватывает кусок торта и, не жалея, размазывает крем по лицу довольного парня, ухмыляясь, как он шокированно вытирает бисквит и даже слизывает его с пальца, чувствуя присутствие банановой прослойки на языке.
— Ты нарвалась, Ли Нара.
Он уже так же запускает руку в торт, совершенно портя его внешний вид, пока Ли выставила руки перед собой и пятилась назад.
— Ты не посмеешь. Это мой день.
— Я тебе его просто украшу, — надвигается на именинницу, пока едва не споткнулась, зацепив пяткой кресло, и тут же пригнулась, когда кусок полетел в голову, и если бы вовремя не увернулась, он бы украсил часть лба и пряди распущенных волос. А так сейчас это безобразие смачно размазалось об стену, и им явно прилетит от мамы Нары, но почему-то именно сейчас их только всё больше подстёгивает озорство и вселившееся детское дурачество.
Но им всегда было комфортно именно вместе, поэтому данное поведение они могли показать только наедине друг с другом. А четвероногие друзья, брат и сестра по родству, под шум вбежали в комнату, радостно виляя хвостами, чтобы принять участие в потасовке, а также успеть немного урвать бисквитной сладости. Кай и Грета, когда-то названные под впечатлением от мультфильма Нарой и Юнги, лаяли веселью, что устроили их хозяева, закидывая друг друга сладостью, на которую теперь не поставишь свечки, и сами уже прилично измазанные кремом. «Неугомонная четвёрка», как называли их теперь родители. Шкодили, веселились, смотрели телевизор, отдыхали, что бы они ни делали, теперь эти дети и собаки стали как единое целое. Одна команда, которую если хвалить, то всех, и если ругать, то тоже всех, но зато ни разу не ставили под сомнение в верности решение родителей подарить своим детям собак. Редкая привязанность с понимаем буквально с полуслова.
— Сдаёшь позиции, Юнги, — выкрикивает Нара, выбегая из дома, а следом за ней и верный далматин Кай, который словно подбадривал хозяйку довольным лаем, когда она увернулась от рук парня и, подставившись собственной собакой Гретой, бухтя на пороге, поднимался на ноги. — Упс, бежим, Кай, — быстро добавляет девушка, заприметив знакомый злой огонёк в его глазах. Но ей так хорошо, даже несмотря на то, что испачкана в сладком креме, который Кай норовился слизать теперь с её кожи, и того, что мама устроит «неугомонной четвёрке» взбучку за испорченные стены и мебель. Ей хорошо, просто хорошо, потому что все те, кто ей так дорог, рядом и смеются вместе с ней. Две собаки, что дарили столько верности и радости, и Юнги, рядом с которым сердце билось как-то по-особенному. Она пока не знает ещё этого значения, но уже догадывается. И она искренне хочет, чтобы так было всегда… но…
«Жили долго и счастливо», как в сказке, не существует…
Ли Нара слишком увлеклась игрой… слишком. Но осознала это очень поздно, когда, выбежав на дорогу, она услышала громкий истерический крик Юнги, бежавшего к ней:
— Нара, машина!
Она тормозит, но слишком поздно, когда скрип шин прорезает слух вместе с гудком автомобиля так, что хочется зажать уши руками, а глаза расширяются от ступора и страха, который не даёт шанса сдвинуться с места. Сердце колотится с такой силой, что закладывало уши. Чувствительность затормаживается, и теперь всё видится как в замедленной съёмке. Когда-то она смеялась в таких моментах кино, а сейчас сама готова выплюнуть лёгкие от нехватки воздуха.
И лишь собака, искренне любившая свою хозяйку, наплевала на собственную жизнь, двумя прыжками сократила расстояние, передними лапами оттолкнула Нару, принимая основной удар на себя.
Нара открыла глаза, лёжа на асфальте, лишь когда услышала во всеобщей суматохе, как проскулил её лучший друг. Где-то там. На заднем фоне выбежали родители Юнги и её собственные. Они кричали и поднимали суматоху, бежали к ним. Она слышит крик страха матери за собственную дочь, но сама лишь коматозно смотрит на свою собаку. Кай, её малыш, что всегда ложился рядом и согревал, молча её поддерживая, когда болела или было грустно. Почему он не встаёт? Ну же, вставай, Кай!
Пожалуйста…
Но он последний раз посмотрел на свою хозяйку, не найдя в себе силы даже проскулить, пока алая кровь растекалась под его чёрно-белым телом. И его глаза закрылись… навсегда…
— Нет, — шепчет Нара, ощутив, как Юнги схватил за плечи и просит посмотреть на него. Чувствует, как мама в слезах и папой упали рядом с ней на колени, призывая о внимании, но она не хочет никого слышать, она там… рядом со своим другом… в крови. — Кай, — скрипит неестественным голосом. Хочет встать, но нога не слушается. Тогда поползёт. Будет ползти, сдирая ногти с корнями. Будет ползти, не ощущая резкой боли в ноге. Рука пачкается в крови своей собаки.
«Ну же, малыш, открой глаза».
Она слышит, как отец буквально вытащил из машины водителя авто за грудки, припечатывая его к авто, и орал в лицо, что убьёт его. Госпожа Мин сама кое-как сдерживаясь, пытаясь унять панику и слёзы, вызвала скорую, господин Мин, помогая отцу Нары удерживать грузного мужчину возле машины, ещё попутно вызывал инспекторов ДТП.
Госпожа Ли поглаживала сквозь слёзы дочку, прося её не двигаться до приезда врачей, пока она продолжала тянуться к собаке.
Юнги сидел рядом с Нарой, слабо удерживая ее за руку. Его Ли пострадала, а далматин, которого считал так же другом, отверженно отдал за неё жизнь. Это удар для неё… для него… для всех…
Пускай… Пускай это всё будет там, где-то далеко, Нара лишь трясётся ослабленным телом, а понимание доходит, когда Грета, скуля, обходила брата кругами и пыталась подтолкнуть его носом, прося на своём языке подняться на лапы, а потом легла рядом, уложив мордочку на тело брата, горько заскулила, так, что рядом с ней хочется так же выть от боли. Тогда она впервые увидела, что животные способны чувствовать потерю даже чувствительней людей, когда из собачьих глаз скатились слезинки, чуть задерживаясь в уголках, а потом и вовсе впитываясь в шерсть.
— Это моя вина, — голос Ли дрожал, когда её рука легла на обездвиженное тело четвероногого друга, а тело било в лихорадке, не чувствуя его дыхания. — Моя вина…
— Дочка, побереги себя, — всхлипывала мать.
— Нет! Это моя вина! Моя! — истерика вырвалась из души, когда её частичка утопилась в чужой крови, в той, в которой испачканы её руки. Она осознала, осознала всё, и теперь все внутренности разрывало на мелкие кусочки, а сердце и вовсе вырывали на живую. — Нет! Кай! Кай, вставай! Вставай, пожалуйста! — она кричала, выпуская всё в пустоту, образовавшуюся и засасывающую, как в бездну, её руки удерживают, пока истерика захватила, доводя до полуобморочного состояния.
Для кого-то смерть человека не значит НИЧЕГО… Для кого-то смерть собаки значит ВСЁ…
Машина припарковалась возле дома семьи Ли, и Юнги вышел из неё, хлопнув дверцей. Открывая заднюю, старается аккуратно, хоть и самому дико неудобно, прихватить спящую девушку на руки. Он перехватывает её поудобнее, выбравшись из салона, и двинулся в сторону белого дома. Поднявшись на крыльцо, носком ботинок стучит в дверь и облегчённо выдыхает, что не пришлось ждать долгого ответа, когда в прихожей зажёгся свет, а затем послышался сонный мужской голос:
— Кто там?
— Господин Ли, это я.
После щелчка дверь открылась, а отец Нары поправил очки на носу, стоило приметить Юнги с его дочерью на руках. Он хмурит брови, но с вопросом опережает госпожу Ли, укутывавшаяся в халат и вышедшая из спальни, даже не сняв бигуди, закрученные с вечера:
— О, Боже мой, что случилось? — женщина прикрывает рот ладонью, растерянно смотря на свою побледневшую дочку.
— С ней всё в порядке. Позвольте, я отнесу сначала Нару в её комнату, а потом уже отвечу на ваши вопросы, — Юнги дожидается утверждающего кивка господина Ли и проходит в дом, к лестнице наверх.
Мин слишком давно не был в её комнате и от этого даже немного нервничает. Помогая себе ногой, он зашёл внутрь. Комната освещалась лишь луной, чей свет по максимум просачивался сквозь занавески, но, даже несмотря на полумрак, приметил, насколько она изменилась. Некогда заполненная комната мягкими игрушками сейчас пустовала, сменив всё на книги. Сиреневые обои сменены на нежно-голубой, а стена, где раньше были их совместные фотографии, сейчас и вовсе словно не существовала, она была пустой, видимо, так же, как душа её хозяйки. Просто вычеркнула его, максимально отдаляясь. Намеренный шаг или вынужденный, Ли? А колкость отозвалась приятно в груди, но он прикроет глаза, стараясь не думать о вроде такой мелочи. Признаться, он ожидал увидеть кучу кубков и грамот, что получала она за заслуги вначале в школе, а потом и в институте, но ничего подобного не было. Ли Нара намеренно убирала всё подальше, чтобы это лишний раз не мозолило глаза — все заслуги давно не приносят внутреннего удовлетворения.
Мин Юнги мягко опускает девушку на застеленную кровать, поправляет собственную куртку, оборачивая вокруг её ног, и ещё дополнительно укутывает Нару пледом, заприметив его на кресле. Присев рядом с ней возле кровати на корточки, аккуратно убирает прядь, что выбилась из её спутанных волос и спадала на лицо. Тушь размазалась под её глазами, а губы сухие настолько, что образовались корочки, и всё равно Ли Нара для него прекрасна. Превратись она сейчас в зомби, желающего сожрать его мозги, или приобретёт вид после лихорадки — всё равно будет прекрасна. Честно, он не знал, почему испытывает такую зависимость от этой девушки. Сначала он думал, что это всё так, пустая привязанность, привычка, а потом сам же всё отрицал, чувствуя тугое сжимание сердце от одного её вида. Честно пытался выбрать другую, но отчётливо понимал, что ни одна её не заменит. Другие больше раздражали, чем привлекали. Хотя Ли Нара изрядно пила его кровь, но он сам отдавался. Пускай всё будет так, он признаёт свою зависимость, только пускай улыбнётся, хотя бы один раз, так, как умеет только она, чтобы каждая его клеточка встрепенулась и возликовала от восторга.
Так хочет быть сильной, но, глупенькая, тебе не надо быть такой, твоя сила в твоей чувствительности, которую ты заперла глубоко внутри себя. Откройся, а он поддержит, протянет руку и будет крепко держать. Он всегда будет рядом, как бы далеко не послала.
— Разве я много прошу, Ли? — тихо произносит, смотря на её закрытые веки, и просчитывает каждую ресничку. — Всего лишь возможность быть рядом с тобой, моя маленькая мартышка.
Так хочется поцеловать её ещё раз, последний, потому что неизвестно, что ждёт их завтра, и вполне возможно, всё вернётся на свои места, и, кроме неприязни с примесью уже привычного «придурок», он больше ничего не добьётся, но не хочет тревожить, это была тяжёлая ночь для них двоих.
Тяжело.
Больно.
Смирится, как обычно это делал, но сейчас, вкусив её, это окажется намного сложнее. Будет ломать себя снова и снова.
Он выпускает тяжёлый выдох, последний раз коснувшись кончиками пальцев девичьей щеки, чуть задержавшись взглядом на губах… блять… встаёт на ноги и покидает комнату, не заметив, как её глаза открылись, проводив ссутулившуюся спину.
Ли Нара осматривает его спину с очерченными рубашкой лопатками, и в сердце щемит до неприятного скрипа зубной эмали друг об друга.
Протянуть руку, схватить его ладонь, чтобы задержать ненадолго, совсем на чуть-чуть. Чтобы присел ещё раз рядом, вернул ладонь на щёку и посмотрел в глаза так, как умеет только он.
Нагло. Эгоистично с её стороны.
Не имеет на это права.
Всё это слишком…
Слишком больно…
Слишком многое они сегодня себе позволили.
Лимит исчерпан.
Кусай кулак, Нара, чтобы сдержаться и не прошептать его имени, вынужденно-молчаливо дожидаясь, как Юнги закроет за собой дверь.
Нара стаскивает куртку Юнги с ног и подтаскивает ближе к лицу, чтобы уткнутся в неё носом, вдыхая запах его тела, насквозь пропитанного в ткань. Именно так, Юнги, вы дали себе возможность на эту слабость, ведь с первыми лучами солнца всё вернётся, а пока она будет обнимать твою куртку, как дитя, обнимающее на ночь любимую игрушку.
Юнги стоял на пороге, собирая мысли в единое целое, выдерживая натиск взглядов родителей Нары. Сдерживается, чтобы демонстративно не потереть переносицу, и молясь, что его короткой фразы хватить выдержать напряжение:
— Простите меня, — выдыхает он. — Ваша дочь ни в чём не виновата, вина только на мне, что не уследил за ней. Не давите на неё утром, ей нужен отдых.
Он виноват.
Отпустите его.
Это всё, что он произнёс, перед тем как покинуть дом. Сам нуждается в отдыхе, ощутив весь груз за вечер, стоило только оставить Нару, словно она единственная, ради которой силы ещё были, а сейчас они резко покинули его тело, так что тело ломило, а руки и вовсе готовы отвалиться.
Он тормозит возле собственного дома и, вцепившись в руль, закрывает глаза, прежде чем войти в дом.
Грета, всегда ожидавшая своего хозяина, неважно, когда и во сколько он вернётся, лежала на пороге и виляла хвостом, почувствовав его ещё сидящего в машине, а когда Юнги хлопнул дверцей, встрепенулась, поднимая морду. Стоило щёлкнуть в двери ключом, собака подскакивает на лапы и подходит к хозяину. Она не лает, зная, что может разбудить домочадцев, уже давно спавших в своих кроватях, а просто облизала его пальцы, чтобы потрепал по макушке и почесал за ушком.
Юнги посмотрел в глаза своей собаке, пытаясь улыбнуться, но сил даже на это не хватает. Сейчас он следует не в свою комнату, а в душ, желая смыть с себя всё, всю грязь, напряжение и усталость. Грета сопровождала его цокотом когтей о паркет, а проводив в ванную, теперь может спокойно отправляться в комнату, дожидаясь его на кровати, чтобы, наконец, потом уснуть.
Скидывая одежду на пол ванной комнаты, которую потом даже не постарается отстирать, просто выкинет её безжалостно в помойку, Юнги включает чуть горячее нормы воду и встаёт под струи влаги, склонив голову. Он шипит, чувствуя, как одно место припекает особенно болезненно, и притрагивается к правому боку, ощущая часть острого осколка стекла, вонзившегося в ткани кожи. И как он его раньше не почувствовал, но ведь было не до этого, а сейчас он может подумать о себе. Со стоном достаёт осколок, и теперь кровь смешивалась с водой, стекала по боку и совсем терялась на дне ванны, ускользая в каналы канализации. А Нара бы сейчас его здорово пожурила за такую безалаберность к себе, но всё равно бы обработала антисептиком и заклеила бы ранку, отчитав ещё за то, что он ведёт себя как ребёнок.
Ха, подумал он о себе, а как же…
Она! Она! Она одна в голове!
Куда бы не пошёл, где бы не был, с кем бы не был, чтобы не делал,
она всегда в его голове.
Устал, так устал, что скупая слеза скатывается из глаза, и он даже рад, что душ сейчас скрывает его накопившуюся слабость, о которой никто не узнает, но она была, она существовала.
***
Нара открывает глаза, понимая, что за всю ночь не сменила позы, и теперь левая сторона затекла и ныла. Она не знает, сколько сейчас времени, да и ей как-то всё равно, но по лучам солнца, что лениво блуждали по её комнате, догадывается, что сейчас не раннее утро, когда пора собираться на пары. Даже хочется усмехнуться данному факту — с каких это пор Ли Нара пропускает занятия? Определённо, этот день преподаватели отметят у себя в календарях. При этом она не чувствует ничего. Просто тупое похуй.
Ли присаживается на край кровати и смотрит на чёрную кожаную куртку, покоившуюся на подушке. Её хозяину пришлось изрядно поморозиться, решив оставить её согревать чужое тело. Юнги, ты всегда думаешь о ней, в первую очередь, только она не научилась принимать это. Даже укол совести стал саднить в грудной клетке.
Сняв с себя испачканное платье и всё лишнее, Нара хорошенько отмылась в душе, просушила мокрые волосы феном и заклеила пластырем содранные коленки. Натянув тёмно-синие джинсы и белую водолазку, встала перед зеркалом по привычке стала расчёсывать чёрные пряди, чтобы собрать их в хвост, но что-то в ней медленно ломалось, настолько, что стало тошно — снова этот хвост и натянутая улыбка хорошей девочки. Блять, тошнит! Отбрасывает резинку, запуская пальцы в волосы, и помассировала кожу головы, а потом облегчённо выдохнула — так, определённо, легче.
Что с тобой сегодня не так, Ли Нара?
На оставшиеся пары планов нет идти, поэтому не спеша спускается вниз на кухню. На дверце холодильника красовалась записка от мамы.
«Я приготовила тебе завтрак, подогрей и обязательно покушай.
Люблю, мама»
Не знает, намеренно, или просто мама догадывалась, что дочка решит сегодня пропустить занятия, но такая забота очень грела душу, особенно понимая, что маме пришлось встать для этого раньше обычного. Учитывая, как желудку не хочется пищи, она из-за уважения съест пару кусочков маминого омлета и выпьет горячего чая с ароматом вишни.
Совершая последние глотки чая, Нара и сама не понимала, почему она чувствует себя сегодня как-то по-другому, даже как-то по-особенному. И… думает о
нём.
Неожиданная мысль простреливает настолько, словно маленький заряд электрического тока пробегает по телу. Возможно, это дурная затея. Возможно, даже пожалеет об этом и не один раз, но эта мысль сейчас стала слишком навязчива, что придавала уверенности.
Быстро вернувшись в комнату, она теребила собственные пальцы, грозя выкрутить их. Пыталась ещё раз взвесить все «за» и «против». Может, не стоит? Вдруг это странно? Вдруг навязчиво? Но порой стоит поменьше думать. Поэтому Ли Нара хватает куртку Юнги и быстро накидывает собственную на плечи, надев утеплённые кроссовки, вылетает из дома, крепко сжимая его вещь в руке, едва ли не бежит на остановку общественного транспорта.
Пускай это будет глупо, и она не сдержит слова, данного себе однажды.
Будет дурой, но губы помнят его поцелуй и сладко-горький привкус.
