Плантагенеты

Становилось светлее, и с восходом солнца в тишину стали вторгаться новые звуки. На кухне засуетились поварята, а через окно доносился шум просыпающегося города. Вздохнув, оруженосец потянулся, расправив затёкшие мышцы. Лучик света скользнул по оконной раме, позолотил чёрные щеколды и заблестел на кольце, которое юноша носил на пальце. Ульям Кэтсби хмурился, взгляд его был прикован к одному человеку, а улыбка сошла с лица – он видел Государя. Люди, которые еще в неделю назад считали его чересчур упрамым, закостенелым в своих догматах и слишком гордым, которые даже в его добродетели усматривали молчаливый упрек, те же самые вдруг обнаружили в своем правителе редкий характер, необыкновенное обаяние – словом, человека, достойного всяческого восхищения. Его черный наряд, украшенный лишь несколькими серебряными пряжками, перестал казаться зловещим. Ричард, Третий своего имени, был рождён для управления страной и разрешения споров. Он принимал решения с такой твёрдостью и быстротой, что даже приближенные к нему лорды не могли сдержать удивления. Свита его была многочисленной; одевал её по-королевски: в бархат, украшенный драгоценными камнями. Всегда окружён преданными рыцарями, да и народ любил его, и не без основания: требовал не только с других, но и с себя. Не наказывал, но миловал за прегрешения, обо всех заботился, всегда был готов поддержать любого обратившегося к нему за помощью, но замечал любую мелочь и досконально исследовал подробности. Не испытывал ни малейшего тщеславия, уверенный в себе и чётко видящий цель. Его можно ненавидеть, но уж никак не презирать. В своем благородстве никогда не хулил за простую слабость, мог всецело разделить пиры с вассалами, быть неожиданно добрым, но нерв его был выкован из стали. Стоило ли дивиться, что Уилл отдал свое невинное сердце и связал с ним свои мечты ? Ах, после победы, заговоров только и жди! Подозрения не только не исчезли, но и окрепли после того, как он увидел, что из себя представлял дворец и его обитатели, всю ночь не смыкал глаз. Верный слуга был начеку и держал кинжал наготове. Отстарался хорошенько отдохнуть днём, а с вечера, после того как факелы были потушены и даже мыши уснули, до утра занимал свой пост у дверей. Кэтсби нравились его ночные дежурства. Так он нёс службу, но хотя Его Величество не знал такой преданности и даже не просил, чрезвычайно рад, что ему представилась возможность. Стоя долгие ночные часы у покоев, чувствовал странную связь с королем, почивавшем под его охраной. Так часто улыбался, восхищаясь добротелью и целомудрием Йорка, но однажды нахмурился: тот остался в своем законном месте, покоях юной супруги. Прошел день, за ним иной, и вот они уже сидели на мягком диване в одном из эркеров и разговаривали так, будто знали друг друга долгие годы. Словно бы посвящённые в некую тайну, сидели вплотную друг к другу, почти соприкасаясь головами. Сомнений не было: наслаждаясь владычеством, имели искушение стать возлюбленными, парой не только в христианском, но и в более приземленном, плотском смысле слова. Пока погода позволяла,каждый день после обеда брал великолепную даму с собой на охоту, конную или соколиную. Они проделывали много миль верхом и не возвращались до позднего вечера, когда им подавали обильный ужин. «У» разместили рядом с покоями суверена, в гораздо более красивых и просторных апартаментах, чем прежде. Сам лично выбирал для нее обстановку, включая дорогие прикроватные занавесы и гобелены, а также огромный дубовый буфет, полный золотой и серебряной посуды. О, эти комнаты были достойны самой прелестной королевы! Что на уме у этой голубки? Что означают улыбки женщин, когда еще вчера боялась приблизиться из-за холодности? К женской душе нужен особый подход. Для Уилла то была невероятная пытка : вроде бы мир, покой, но ощущал себя таким несчастным, что было безразлично, где находится. Все дни серостью походили один на другой, и ничто не радовало. У него украли будущее, мечту, а настоящее стало невыносимо горьким и унылым. Что касается прошлого, о нем и не смел вспоминать, ревниво относился к своему доброму имени, любил Господа и страшился Его. И потому не мог рисковать и связываться с тем, кто под запретом, предавать сюзерена. —Нет! — решительно отказался. — Это невозможно. Мне нечего сказать женатым людям. Плотнее закутался и прислонился к стене. Он был в отчаянии. Утомленный Ричард еще не пробудился, тысячи и тысячи дневных дел легли в основном на его плечи. Ульяна еще немного тихо посапывала, уткнувшись носом в плечо, а потом принялась без помех рассматривать его, лаская длинные черные волосы, наследие далеких французских предков, думая, что совершила самый выгодный обмен в своей жизни, обменяв княжий терем на Йорка. Его продолговатое чело, некрасивое, но выразительное, тонкая линяя рта, теперь принадлежали исключительно ей, были ее собственностью, иначе сошла бы с ума. Держать счастье в руках и потерять его в мгновение ока — это больше чем жестокость. Он был единственным мужчиной, которого она могла принять, – живое воплощение всех положительных качеств, присущих его полу. Никогда не найти никого, кто мог бы сравниться с ним. Теперь, зная, каков нравом, не хотела его ранить, но всячески приключалось, потому что было ясно как день – он от нее без ума. Изо всех сил старалась не смотреть в сторону монарха, однако настал день, когда в поисках книги зашла в библиотеку и обнаружила его там одного. Они долго смотрели друг на друга. В чувствах кесеря нельзя было ошибиться. Он не сводил глаз, но когда открыл рот, чтобы заговорить, приложил палец к губам. Некоторые вещи лучше оставить невысказанными. Достаточно было осознания того, что твои чувства не остаются безответными. Лицо выглядело таким трагическим, что едва удержалась, дабы не расплакаться. Едва удавалось сдерживать водопад слез, готовый хлынуть из глаз. Храня обет верности, старательно измывался над самим собой, над собственной душой, слишком долго держал ее взаперти, своими собственными руками изуродовал ее и покалечил, сам себя состарил. Но она не погибла, как хотела бы воля, она отошла в самый угол сознания и покорно стала дожидаться той искры, которая растопит сковавший ее лед и позволит ей вырваться наружу, снова начать жить, начать познавать, познавать с помощью чувств и переживаний. Она бросила океан на произвол судьбы, она полагала, что берег, эта твердая, воистину стальная оболочка не даст пробиться стихии. Как бы не так! Не сдерживаемая ничем, она растет, крепнет. Вот уже не только глаза, но и голос, предательским дрожанием может выдать, пусть не так сильна еще эта лавина, но крепость поддалась.. Боль его не оставляла, но притупилась и больше не была столь мучительной. Статный и сильный – он мог вынести многое, предавался умерщвлению плоти, но все же, когда вышел ко двору, строго исполнив свой искус, едва узнали его. Страшно худ, с углубившимися и лихорадочно блестевшими глазами, с новой эмоцией. Общество, в котором он жил, жизнь, которую вел, опротивели ему. Нужно было покончить с ними, искать какого-нибудь нового существования, новой деятельности. В Англии еще стояло тепло, и дворяне принялись срывать цветы с кустов роз в честь своих лебедушек и прикалывать их к своей одежде, но и здесь политическая осторожность не покинула их. Были сорваны розовые, желтые, бордовые розы разных оттенков, но никто не осмеливался притронуться к отправленным войной алым и белым розам. — Рыцарь совершает свои подвиги во имя Дамы сердца, чтобы прославить ее имя через свое и добиться ее расположения. Обязательным условием является непреодолимая преграда… — наставляла в заморских обычаях Катеринушка. — Чтоб почет повсюду воздавали, лишь одна — похвал моих предмет… — какой-то храбрец наклонился за белой розой. Только тогда русинка заметила стоящего рядом кавалера, и удивленно произнесла: — И Вы, Милорд, пришли за цветком? — Разве я так сильно отличаюсь от прочих смертных, госпожа, что не могу испытывать тех же чаяний, как и они? — мягко выдохнул Ричард. Он сильнее сжал в перстах колючий цветок. Сопротивлялся, когда срывал со стебля, и в его руке впился своими острыми шипами в его ладонь, стремясь поскорее расстаться с человеком. Но, невероятно упорный, только сильнее сжимал в своих пальцах, словно бы и не замечал алых капель на белых лепестках. Рядом с ним всегда ощущала себя особенной. Быть святой, воплощением наивности и чистоты, как царица Анна, она бы не смогла, здоровая кровь рождала страсть, алчность до власти и борьбу. Великое дело — снова учится жить и наслаждаться жизнью, после страданий, когтей зла, разъедающих бренное тело, обновляляться подобно сказочному фениксу. В конце концов, союз во времена безумия, распутства, смерти, разврата, зверств феодалов, значит больше, чем годы мира и покоя. Теперь ему хотелось бы раствориться в этих воспоминаниях, вернуть юношеские, даже мальчишеские чувства, но какие сильные, наполнить ими всего себя, предаться им, как сновидениям, в надежде что они хотя бы на краткий миг избавят от утраты, материализуют её, пусть даже в новой и неведомой ему ипостаси, — воссоздадут его утраченное счастье, вернут ему его жизнь и мечту. От избытка эмоций девушка даже не чувствовала физических прикосновений, она ощущала как все больше разливается тепло, будто рядом с нею находилось невидимое солнце, сжигающее все воспоминания о пережитых ею страданиях и боли. Рядом пахло свежими травами – она помнила этот запах с прошлого раза, при первой встречи и когда стояла на венчании. Прижав к себе леди ещё крепче, он поддержал её откинутую голову. Прежде чем успела понять, что сейчас произойдёт, страстно целовал её в полуоткрытые губы. Уля сладко потянулась, повернувшись на другой бок, выскользнула из-под меховой накидки, под которой нежилась, и пробежала босыми ногами по медвежьей шкуре к окну. Все было… таким знакомым. Хороши дерева летом, нечего сказать, но после листопада глядеть тошно. Дольше всех сопротивляются дубы, их листья до самого снега болтаются на верхних ветках. Это у осины листочки трясутся при малейшем ветре, а у дуба держатся крепко, не всякому ветру оторвать. Конечно, осень и зима в Латинянии не то что в Новгороде, теплее и короче, но все же скучает по лесам родных мест. Тоскует по прямым березонькам, на которых можно найти капли прозрачного сока, по темным ельникам с прячущимися крепенькими боровиками. Белый — самый главный гриб лесов, но он не любит тепла. Нет возле Лондона морошки с медовыми костлявыми ягодами, нет кислой красной клюквы, что греет свои бока на кочках, эти ягоды любят болота и прохладу. Нет россыпей брусники, у которой кустики что твой петушиный гребень. Многого нет, к чему привыкла княжна дома. Наказывала себе – не жалеть, чего нет, больше училась примечать хорошее, что есть под рукой, без этого нельзя, ей не вернуться на Русь, значит, нечего и тосковать. Ах, Зима-морена сковала все вокруг, закрыла морозным туманом, изрисовала узорами. От окна тянуло холодом! Ей надобно что-то, что охладило бы её горячность, поток пылких идей, не заморозив, но преобразив в холодную педантичную расчётливость. Нужны метели, узоры на стёклах, осколками осыпающаяся вечная мерзлота, свист ветра в ушах и комья мягкого снега в ладонях. Ломкий, хрустящий на зубах, как тонкая сосулька. Уж в этом знает толк, сосульки кажутся ей слаще меда, сосульки — вкусные леденцы, а снег — взбитые сливки. Её сказка пахнет морозной свежестью и морем, её сказка переливается северным сиянием. Некогда домашняя девочка, неторопливо гуляет по засыпанным снегом галереям в одном платьице и беззаботно смеется, в то время как воин, защитник народа, церкови, Евангелия, чистоты нравов, Плантагенет мелко-мелко дрожит — то ли от холода, то ли от неприятного ледяного дождя. Да не бывать этому позору! Вся разница — в чувстве снега. В том, как воспринимать происходящее. — Улиан… — охватил беглянку, накрывая своим плащом. Губы изгибались в лукаво и хитро, появлялись весёлые искорки и озорной, азартный прищур, на щеках, под скулами проступали небольшие, продолговатые ямочки, делавшие Ричарда невероятно привлекательным. Она стала лекарственным бальзамом на его глубокие раны, а он — крепкой непоколебимой стеной, обороной девице. Жить, просто существовать вместе, раз и навсегда, как воздух. В Тауэр княжна возвращалась со смешанным чувством. Распирала гордость, что ее, государыню, пусть совсем молоденькую, послушали, выполнили распоряжение не ближняя челядь, а могучие ратники. С другой стороны, было боязно командовать. Перевесило первое. Грезила с самого детства, осознавала себя хозяйкой, владычицей. Она ведь верно приказала? Значит, и сомневаться нечего. В этой башне находилась только одна комната, и дверь в нее оказалась приоткрыта в угоду, так что, подойдя ближе, Уля ощутила прикосновение затхлой гнили. Тронув дверной косяк, а заглянула внутрь — и замерла, изумленная, несмотря на то, что пришла сюда именно в ожидании увидеть эту картину. В маленькой, тесной клетушке почти безо всякой мебели, под большим деревянным крестом, боком к двери сидела женщина, которую узнала бы в любом месте и обличье. На ней было серое платье и серое покрывало, совершенно скрывавшее волосы, подбородок и лоб, надвинутое почти на глаза, и напоминавшее одеянье паломницы, хотя и не бывшее им. Монета власти никогда не ляжет на ребро – всегда орел или решка, победи Ланкастеры, сами сделали бы тоже самое. Со своими союзниками настили Бофорт и арестовали за сопротивление и покушение на единственного законного правителя. При всех своих пороках обладала большой смелостью держаться так ровно, надменно, оставляя даже бежавшего во Францию предателя Стэнли. Щепительный в вопросах чести, владыка прямо заявил, что также покарает графа как изменника и крысу. Суд состоялся уже через два дня без вызова обвиняемой, без допроса, без защиты, один спектакль во благо триумвира… Ей преподали последний урок, как обходилась сама же без всяких юридических формальностей. — Я не хочу знать, почему ты подло убила моего Генри… — начала бесстрастным, отсутствующим тоном, не поворачивась; в тусклом мерцании солнечного света, пробивавшегося через решетку, виделось, как движутся ее губы над линией покрывала. — Я не могу представить, почему небо спасает таких мерзавцев, как вы с Глостером! Она изливалась каком-то диком, сладкожелчном восторге. Бофорт унесло, и влекло все дальше, и не противилась порыву, долго, слишком долго зревшему в ней. — Королева? Ты? — с бесконечным презрением выплянула так, будто и впрямь пред нею была ползучая гадина или наглая городская потаскуха, бесстыже раскинувшаяся голой посреди кровати. — Вот в чем все дело? Хочешь быть королевой — впрочем, я так и знала. Но я скажу тебе, милочка, что ты такая же королева, как дворцовая бельевщица. Только одна королева может быть в Англии, только одна, слышишь? И пока я жива, не тебе ею быть! — Ах! — всплеснулась Уля, горестно и изумленно, чувствуя вдруг, как нарастает в ней странная, неведомая ей доселе злоба. Когда старуха поименовала ее змеей, яркий образ вспыхнул перед ней : как наяву увидела суженные ведьминские зрачки, ее белое тело, ее острые зубы, и кончик змеиного хвоста, исчезнувший под кроватью. Ярость, тепло чужой крови, — все это хлынуло вдруг из нее, словно прорвавший нарыв. Больше она не могла терпеть. — Будь проклят Ричард Йоркский! — Маргарет исказилась в улыбке. Спокойно-презрительная улыбка, но не к ним была обращена эта улыбка, а к самой себе.