Беглянка

За окном вагона стремительно менялся пейзаж. Мелькали поля, деревья, одинокие заброшенные постройки. Я сидела около окна и оперевшись подбородком о ладонь, всматривалась скорее в стекло, чем в то, что было за ним. Тело и разум за последние несколько дней устали и истощились. За рассматриванием трещинок и царапин на стекле я начинала в очередной раз погружаться в вязкую дрему, но,как и во все предыдущие разы, сон не мог стать глубоким, потому что как только мои глаза закрывались, а сознание начинало погружаться в сон, мне, как на повторе, мерещились все те же события, из-за которых я,вздрагивая, просыпалась. Картинки, как на испорченной пленке, мелькали перед глазами, словно вспышки. Воспоминания, которые уже столько лет пыталась запереть в самом дальнем уголке памяти. Я столько лет пыталась забыть все, потом, когда поняла, что это бесполезно, решила примириться со случившимся. Переживала раз за разом самые отвратительные моменты из жизни. Как отчим начал приставать ко мне, сначала ненавязчиво то задевая рукой мою коленку за столом; то поглаживая по спине, медленно спускаясь ниже и ниже, во время семейного праздника;то, как бы поправляя косичку, проводил пальцами по шее, спускаясь на ключицу. Я попыталась рассказать матери, но для нее всегда личная жизнь была важнее детей, так что она мне просто не поверила. А когда он перешел от прикосновений к действиям, было уже поздно доказывать ей. Я терпела два года. Два раза в неделю он заходил ко мне в спальню, подпирал дверь стулом, чтобы ни мама, ни младшая сестра не могла зайти, переворачивал меня на живот,словно тряпичную куклу, и прижав голову к подушке, но так, чтобы я могла дышать, делал свое дело. Практически всегда все обходилось, если так можно сказать, спокойно. Он кончал один или два раза, и просто натянув трусы, разворачивался и уходил. Но иногда, он словно зверел, мог укусить, поцарапать, дать пощечину, а то и не одну. Все следы после таких приходов тщательно скрывались, и после его ухода я по несколько часов сидела в ванной и пыталась смыть с себя что-то невидимое, но осязаемое. Я всегда чувствовала, что грязная, и бывало, что стирала кожу мочалкой до крови. Когда мне было семнадцать, а сестре исполнилось 14, я заметила, что к ней он начинает проявлять что-то похожее, что было со мной в самом начале. Та паника, которую я испытала, не передается словами. Единственное, чего хотелось, это защитить сестру. На мать мне уже давно было плевать: он бил ее, но она этим была довольна, она была готова практически на все, лишь бы Патрик ее не бросил. Уверена, что она знала, что он делал со мной, но предпочла закрыть на это глаза, лишь бы не лишиться мужчины. Но вот Рейчел, моя маленькая Рейчел, точно не заслуживала пережить то, что пережила я. Сначала я пыталась поговорить с Патриком, умоляла его не трогать сестру, сказала, что готова на все ради нее. Была готова позволить ему беспрепятственно делать все, что он захочет со мной, лишь бы Рейчел осталась невредима. Помню, словно это было вчера, как после моего монолога со слезами, отчим схватил меня за горло и слегка приподняв, сказал леденящим душу шепотом, что и так может делать со мной все, что захочет, потому что имеет на это право, потому что я никто, лишь кукла в его руках. В его стеклянных глазах не было никаких эмоций, от этого было вдвойне страшно. Но вдруг он резко отпустил меня. Переменился в лице, и даже с улыбкой сказал:хорошо. Дал слово, что не тронет сестру, а в замен, я буду молча выполнять его приказы, в любое время, как только ему вздумается. Я без раздумий согласилась, будучи наивной. Не понимала еще тогда, что словам этого человека, если его вообще можно так назвать, верить нельзя. Не прошло и месяца, как я, выходя из своей комнаты на кухню за водой, увидела, как Патрик прокрался в комнату сестры. В ту единственную секунду мне почему то не было страшно, и решение пришло в голову молниеносно. Возможно, на меня разом навалилось все: страх за сестру, усталость от мучений отчима, равнодушие матери. Я за считанные секунды метнулась в коридор и вытащила из сумочки матери револьвер. Ей подарили его коллеги для самообороны после участившихся краж в нашем районе. Я решила, что сейчас самое время для обороны. Дверь поддалась не сразу:Патрик не изменял своим привычкам, и как всегда подпер ее стулом. Но как только я смогла распахнуть ее, увидела то, что так не хотелось видеть. Сестра вжалась в подголовник кровати, паника в ее глазах самое ужасное, что я видела. И я поняла, что выглядела точно так же. Патрик стоял со спущенными трусами прямо напротив нее, спиной ко мне. Он обернулся, как только я вошла. И на лице его была та же злобная усмешка, которая всегда заставляла меня чувствовать себя такой беспомощной и беззащитной. Но сейчас я не боялась. Я подняла револьвер и направила его на отчима. Он повернулся полностью и надев трусы спросил меня привычным язвительным тоном, что же я собралась делать. Пыталась сделать как можно более уверенный голос, но он все равно немного дрожал. Просила его отойти от Рейчел, и больше никогда к ней не прикасаться, напомнила про наш уговор. На что он лишь рассмеялся мне в лицо. Повышая голос, я потребовала, чтобы он оставил нас в покое, иначе, наконец, обращусь в полицию, что должна была сделать давным-давно. Я надеялась, что он испугается и отступит, но ожидания мои не оправдались. Он что-то крикнул, и собирался кинуться на меня, из-за чего я в панике закрыла глаза и нажала на курок. Господи. Зачем я закрыла глаза?! Я не умела стрелять и в ту ночь держала оружие в руках в первый раз. Я не имела ни малейшего понятия как правильно целиться, какая отдача у револьвера. И я поняла насколько плохой была идея стрелять,совсем этого не умея, слишком поздно. Когда я распахнула глаза, отчим стоял, в панике осматривая свое тело в поисках ранения. Он не нашел и маленькой ранки на своем теле, и когда я подумала, что промахнулась, перевела взгляд на Рейчел. На ее белой ночной рубашке, в районе груди, начало расплываться красное пятно. Я выронила револьвер, и словно через вату уже услышала звук падения. Как и крики Патрика, который двигался словно в замедленной сьемке, хватался за голову, тряс меня, что-то кричал. Я не слышала ни звука, и не отводила взгляд от сестры, которая не шевелилась, не произнесла ни звука, и уже не дышала. Забежавшая в комнату мама, видимо услышавшая звук выстрела, рухнула на колени около кровати Рейчел. А я все так же стояла в ступоре, словно не осознавая происходящее. В себя я пришла только после пощечины матери. Сначала одна, потом вторая, третья. Я потеряла счет сколько раз она ударила меня, пока Патрик не оттащил ее. А я только после града ударов от матери, поняла, что натворила. Зачем я закрыла глаза, зачем выстрелила, да в конце концов зачем я вообще схватила этот револьвер?! Я бросилась к сестре, в панике начала ее трясти, но бездыханное тело не отзывалось на мои попытки. Истерика накрыла мгновенно. Я ревела, прижимая тело сестры к себе. Чувствовала липкую кровь повсюду— на руках, ногах, груди. Но мне было плевать. Я прижимала Рейчел так близко ,как только могла. Не знаю, сколько я так просидела, но вскоре в комнату вошло несколько полицейских в форме. Они буквально вырвали тело сестры из моих рук, скрутив меня и надев наручники, повели на выход. На улице было много полицейских машин, пара машин скорой помощи и куча соседей, сбежавшихся посмотреть, что же стряслось. Когда меня подвели к машине и уже почти посадили внутрь, я увидела как из нашего дома вынесли каталку с телом, накрытым белой простыней. Все соседи словно в один голос ахнули, и я потеряла сознание. После были месяцы допросов. Позже я узнала, как вывернул эту историю Патрик. Всем он рассказал, якобы я в него влюбилась и ревновала, не давая прохода. И когда я увидела, как он зашел в комнату Рейчел, из ревности схватила мамин револьвер и застрелила сестру. Я пыталась рассказать и полицейским, и суду, и психологам, что это не правда. Пыталась рассказать, что со мной делал отчим, и что то же самое он собирался сделать с моей сестрой. Но меня словно никто не слушал. Учитывая то, что Патрика все считали примерным семьянином, любящим и заботливым отцом, не удивительно, что верили ему, а не мне. Сам судебный процесс я помню плохо, но вот вердикт я запомнила навсегда. Судья зачитывал его с той холодной интонацией, с которой в фильмах судьи оглашают смертный приговор маньякам. Самые ужасные взгляды в моей жизни после оглашения от матери, родственников и знакомых. Все и в правду считали, что я виновна, и заслужила наказание. И суд, и присяжные были с ними согласны, и по приговору, направили меня в психушку, решив, что я сумасшедшая. Диагноз шизофрения сам по себе очень неприятен, а тем более, когда ты абсолютно здоров. Отправили меня в местную психбольницу, а как и любая психлечебница в провинциальном городе, эта не отличалась дружелюбием и передовыми технологиями. Восемнадцать мне исполнилось уже в стенах лечебницы. И следующие долгие 12 лет я провела в этом заведения. Где не гнушались электрошоком, который давно запрещен, накачивали транквилизаторами и в виде наказания за любой проступок использовали ремень и тяжёлую руку санитаров. За все время, что я там провела, у меня было одно единственное посещение, спустя два года как меня туда поместили. Это был Патрик. Это был исключительно его монолог, занявший не больше минуты. Он сказал, что я никогда не выберусь из этой больницы и сдохну в ней, не дожив и до двадцати пяти. А если вдруг я выживу и попробую выбраться из психушки, то он найдет меня и лично перережет глотку. И молча встав, ушел. Больше я не видела никого, кроме больных и персонала. Ни мать, ни родственники, никто больше не приходил ко мне. И возможно, «пророчество» Патрика сбылось бы, и я и вправду не дожила до двадцати пяти, умерла от ремня санитара или передозировки транквилизаторами, если бы не дикое желание жить. Выжить в этих условиях, несмотря ни на что. Я пыталась бежать столько раз, что и со счета сбилась, но каждый раз ловили, возвращали на место, наказывали и запирали в одиночке на несколько месяцев. Но в один раз побег удался. Помню, как спускалась с третьего этажа по пожарной лестнице, босая, в одной больничной пижаме, в ливень. И как самоотверженно бежала. Сама толком не знала куда бегу. Все эти воспоминания были такими яркими, словно все произошло вчера, хоть и прошло столько лет. Все ощущения боли и обиды не притупились, ни на долю. И каждый раз, когда мое сознание погружалось в сон, под ровный стук колес поезда и негромкие разговоры людей в вагоне, все эти отвратительные воспоминания успевали прокрутится в голове от начала и до конца, во всех пугающих подробностях. Пытаясь отвлечься, я прислушалась к разговору двух женщин, которые сидели сзади меня и что-то оживленно обсуждали шелестя газетой. - Просто не понимаю, как можно быть такими безответственными? – кудахтала одна из дам. - Я тоже этого не понимаю. Как можно было упустить психически больную и опасную пациентку,– поддакнула ей вторая, и я поняла, что речь идет обо мне. – А сейчас мирным жителям боятся за себя и родных. Неизвестно ведь, где эта психичка остановится, где решит спрятаться, да и вообще, что станет делать,– где-то под ложечкой засосало. - А я слышала, что только она сбежала, обокрала чью-то машину на стоянке супермаркета. Украла что-то из одежды и деньги. Благо хозяин не оставил в машине оружие, тогда вообще не известно, что бы было. – заговорщицким шепотом подхватила первая женщина, а я вспомнила с каким трудом разбила окно машины и вытащила первое, что попалось, повезло, что это была сумка с какой-то спортивной одеждой и пара сотен. - Да, страшно представить, что бы было. – ответила вторая, а потом добавила, шелестя страницами – А так и не скажешь, что опасная. Вполне милая девочка. – видимо, рассматривая мое фото в газете, сказала женщина, даже с какой-то жалостью в голосе - Да все они на вид белые и пушистые, а чуть поглубже копнешь, и узнаешь, что убийца психованная. - Ну радует, что оперативно организовали поиски и фото девчонки уже во всех газетах, полицейских участках и даже на столбах. – уже без тени жалости сказала дама. А я обрадовалась, что вовремя догадалась отстричь волосы и перекрасится. Разговор женщин очень резко перешел на бытовые темы, и я потеряла интерес к их диалогу. Переведя взгляд обратно на стекло, опять приступила к рассматриванию царапин, и сама не заметила, как поезд въехал в черту города. Прошло буквально пять минут и мы остановились на перроне. Впопыхах я схватила украденную сумку с остатками денег и новыми вещами, которые купила перед отправлением, обогнала женщин, которые недавно меня обсуждали, скрывая лицо, и буквально вылетела на перрон. Только я вышла из поезда, первым делом побежала в туалет на станции и переоделась в купленные джинсы, черную футболку и черную кожаную куртку, кроссовки решила оставить, а все, что сняла, предусмотрительно выбросила вместе с сумкой. Я осталась совсем налегке, с пятьюдесятью баксами в кармане, и одним комплектом одежды. Первым шагом было найти газету и поискать, где я смогу остановится за ту сумму, что имеется в наличии, потому что прибегать к грабежу точно больше не собиралась. Газета нашлась быстро, и я погрузилась в поиски на ближайшей лавке. Спустя двадцать минут неумолимого шелеста листов, мне подвернулся более или менее подходящий вариант, который я могла себе позволить. А так же я увидела одну вакансию бармена в пабе, которую я смогла бы осилить, благодаря опыту работы барменом во время каникул, не в баре конечно, а в кафе-мороженом, но думаю разница будет не велика. Аккуратно вырвав оба объявления из газеты, я положила их в карман и отправилась на поиски адреса квартиры. Городок был действительно маленьким, и словно сошедшим с экрана фильма двадцатых годов. Погода была мрачной, от этого все окружающее меня казалось еще темнее. Выход с вокзала был прямиком на главную улицу города Бирмингема. Улица представляла собой каменную, а не асфальтированную, дорогу, по обе стороны которой были кирпичные дома в два и три этажа, в основном с тремя входами. После каждого дома был проулок, который вел в подворотню и переход на другую, почти идентичную улицу, просто чуть меньше домов, следовательно, улица чуть короче. Я прошлась почти по всем улочкам-ответвлениям от главной, они мало чем отличались. От одной из самых дальних улиц я заметила еще одно ответвление, и оно привело меня в порт, с доками и стоящими на реке лодками. Не сказала бы, что порт был очень оживленным, как и вообще весь город в целом: я встретила очень мало людей на своем пути. Вернувшись на главную улицу, я с трудом нашла нужный поворот и свернула в подворотню, где стоял двухэтажный дом с двумя входами, над которыми была табличка «постоялый дом». Сравнив адрес на стене дома и в объявлении, я убедилась, что это именно то место, которое я ищу. Зайдя в первую дверь, я увидела небольшой ресепшен, за которым сидела женщина в возрасте. Ее седые волосы были закручены в гульку на затылке, лишь несколько прядей выбивалось по вискам. Она была одета в черную юбку, длину которой я не смогла разглядеть, белую накрахмаленную блузку, поверх которой на плечи был накинут цветной платок. Стоило мне войти, она обратила свой взор на меня. - Здравствуйте, у вас есть свободные комнаты? – спросила я слегка неуверенно. - На какой срок? – немного недоверчиво задала встречный вопрос женщина, встав со стула и опиревшись руками о стойку, что платок соскользнул с плеч и повис на локтях. - На долгий,– более уверенно ответила я, понимая что мне нужно где-то жить. - А деньги то у тебя есть? – с насмешкой спросила женщина ,прищурившись. - Пока только 50 баксов, но я планирую в ближайшее время устроится куда-нибудь, и денег будет больше, можете не переживать. - Ты проститутка? – стоило мне договорить, строго спросила женщина - Нет, – не менее строго ответила я. - Есть одна комната, думаю тебе подойдет. Там есть, где спать. Что еще беглецу нужно, – стоило ей произнести эту фразу, внутри все сжалось. - Что простите? – сделала я максимально не понимающее лицо. - Да по глазам видно, что бежишь от чего-то,– ответила она, уже достав нужный ключ, и подала знак следовать за ней, мы пошли к лестнице. – Мне до этого дела нет. Главное: плати вовремя, по 20 фунтов в неделю, мужиков табунами не води, и чтобы у меня из-за тебя проблем не возникло,– говорила она, пока мы поднимались на второй этаж. – Городок старый, маленький. Здесь изменений с двадцать пятого года не было. Приезжих практически не бывает, туристы редко, да рыбаки залетные,– объясняла женщина, а мы тем временем подошли к нужной двери, которая была в конце коридора. Она открыла ее ключом и распахнула. Комната и вправду была не вип класса. Маленькая, два на два метра, одно небольшое окно со старыми застиранными занавесками , напротив которого стояла полутороспальная кровать, в углу около окна стоял старенький шкаф и все. - Как я и говорила комнатка небольшая, зато дешевая. Меня кстати Бетти зовут,– представилась она .– Про то, что в городе давно не было изменений, я не шутила. Телевизоров до сих пор ни у кого нет, радио тоже не у всех, машины редкость, а вот лошади много у кого есть, – с каждым ее словом у меня все больше зарождалось ощущение, что я или попала прошлое, или это дурдом на свежем воздухе. - И почему же так? – решила поинтересоваться я - Так жить удобнее. У нас давно устоявшиеся правила, которым жители подчиняются. Тут свои порядки и законы, которые сильно отличаются от законов внешнего мира. Все жители местные, не по одному поколению живущие в Бирмингеме. Новичкам здесь не рады, потому что не понимают правила, и ты бы лучше уезжала, чтобы беду на себя не накликать, – как-то с грустью сказала Бетти. - Некуда мне идти,– сказала я в уже почти закрывшуюся дверь. Хозяйка ничего не ответила ,и лишь плотнее закрыла дверь. Ключ я увидела в замочной скважине с моей стороны, предусмотрительно закрыла дверь, и решила, что пора мне поспать нормально. Закрыв шторы, которые не особо спасали от тусклого пасмурного солнца, разделась и забралась под одеяло, решив, что с вопросом работы разбираться буду утром.