Гореть; не сгорать

Вероника запуталась; запуталась настолько сильно, что это все уже видят. Любой и каждый. У нее лишь маска к лицу приросла хорошо, кажется даже, что она все еще держится, что она все еще уверена в себе и знает, куда делает шаги. Не знает. И рано или поздно в болотную топь уйдет, едва оступившись шпилькой. И Шерил смотрит на нее почти невнимательно, почти незаинтересованно, почти не. Почти не смотрит. Была бы сама не такой драно-рвано-калеченной, то подала бы руку, помогла подняться, сама бы подняла в крайний случай. Но они сыплются каждая по-своему; и лучше не вмешиваться, пожалуй, если только до основания, до самой земли разобрать не хочешь. Ее мало волнует, кто победит выборную гонку на пост мэра города. Ее мало волнует, что построят в Саутсайде. А Вероника не закрывается по туалетам и не позволяет себе рыдать. Когда на нее коктейли выливают, когда ее в лицо называют мерзкой лгуньей. Когда потоки дерьма льются на нее ежедневно. Лишь срывается на Реджи, бьет с кулака. Шерил улыбается непроизвольно, пытается спрятать эту улыбку, просто уйти. Потому что так им всем и нужно. И пока она сама огрызается и бьет словами, Вероника решает проблему кулаками. Немного иронично. Немного иронично, а она все равно переступить через внутренние барьеры не может. Ни подойти, ни за руку взять, ни обнять, самой прижавшись всем телом. Хочется до ужаса, до одури просто, до чертиков, пляшущих перед закрытыми глазами. Изнутри ревностью подтачивает всякий раз, стоит только увидеть Веронику в компании хоть кого-то. Кого угодно, кто не она сама. А таких почему-то находится много. Шерил иррационально хочется пойти и заявить свои права на Веронику; забрать ее себе так, будто она всего лишь игрушка, переходящий приз, который можно ни с кем не делить, потому что она — Блоссом. Блоссом значит тебе можно все. Блоссом значит на тебя правила не распространяются. А для Шерил слишком много правил вокруг с тех пор, как Джейсона больше нет. С тех пор, как она лишь тень того, кого любили все. Ненужная такая и побочная. Будто бы их было не двое, а полтора. Кричать, орать, заявлять свои права не приходится. Она всего лишь в туалет проскальзывает, когда Веронику снова обливают коктейлем. Все тем же клубничным — неизменно. И та стоит у зеркала, волосы разбирает, густыми ошметками стряхивает коктейль в раковину. — Привет, Шерил, — звучит устало и на выдохе. И на секунду кажется, что Вероника готова, что ей в ответ прилетит нечто колкое. Такое, что Шерил теперь отвечает всем вокруг, неважно, как много про нее и ее внутреннее знает кто-то. А Шерил лишь обходит ее, губы поджимает, останавливаясь почти за спиной, скорее за плечом. Пальцы в ее волосы перепачканные запускает. — Давай я вымою, — и если бы не тон, то звучало бы предложением, звучало бы вопросом, если бы ни та некая жалость, от которой Вероника в ступор впадает. Может лишь кивнуть как-то немного глупо. Шерил воду включает, через мокрые пальцы пропускает пряди волос, изредка взгляд кидает украдкой в сторону Вероники, в зеркало — на ее лицо, почти что на глаза. — Тебе бы ванильный больше подошел, — и смешок у нее тихий, добродушный. Вероника улыбается. Беззвучное «спасибо», стоит взглядами через зеркало пересечься. На секунду Шерил кажется, что она может ее спасти. Себя спасать уже не имеет смысла, а вот спасти ее еще можно. Вытянуть, сама уходя в эту болотную топь лишь глубже.