Дай мне силу

Каждый божий день (проклятый день) я вижу, как ОН приходит и долго смотрит на меня и тихо говорит: — Ты веришь мне? — и затем он исчезает, разбиваясь на кусочки, он напоминает мне пепел от сигар. А по моим щекам, как водопадом, ей-богу, бегут слёзы. Господи, я бы переиграл этот эпизод в моей жизни ради того, чтобы Яков Петрович был жив. Я бы даже поверил в то, что Вы, Яков Петрович, являетесь Всадником, только будьте живы, ради Бога. Признаюсь, как вихрь он врывается в мою жалкую, больную жизнь и увлекает меня за собой в мир мистических приключений и смертельных опасностей. И я ведь иду, не отталкивая или останавливаясь, а ведь мог. Раз, два, три… остановился… четыре, пять… Скрип шестой половицы… семь — удар его трости, восемь… И снова ОН. Он стоял в дверях, опирался на трость и смотрел, как хищник смотрит на свою добычу. Моё сердце, как мне кажется, сейчас остановится, и я потеряю сознание, как жалкая невеста перед собственным венчанием. — Если ты мне веришь: дай мне силу — с ней я достану страсть из пекла и восстану вновь из пепла! Он обращается на «ты», о чёрт. Что? О чём вы, Яков Петрович? Я не понимаю! Объясните!.. Хочется задать миллион вопросов, хочется выплакаться, признаться, что страдаю без вас, а приступы после вашей смерти лишь нарастают… но я ничего не могу произнести. Почему же горло так больно, словно я проглотил стекло?! А он, как пепел, снова исчезает. И не появляется больше. Он исчезает на год моей жизни. Это была морозная ночь, я не смог заснуть… опять… Я слишком долго засиделся за делом об очередном убийстве, поэтому пытался заснуть в гостиной возле камина и в кресле, где раньше сидел он. О, нет. Это шаги? Только не… — Знаю, можешь сердце мне пронзить ласковым, нежным взглядом, — что? О, чёрт, о дьявол! Тяжёлая, грубая рука ложиться мне на голову и начинает нежно гладить мои волосы, перебирая сквозь пальцы. — Вижу, эту тайну не раскрыть — и не надо, — тихо говорит он, почти мне на ухо. Кажется, я забыл как дышать. — заструится звёздный Млечный Путь… — говорит он, скорее всего смотря в окно. Я-то не вижу, слишком темно, да и глаза я закрыл от блаженства, сидя в этом старом кресле. — …под твоею кожей, — чувствую, как щёки заливаются кровью. Интересно, а я стал хуже так выглядеть? Ведь и так красавцем не был. — В эту ночь… — он берёт меня за подбородок. — …вдвоем нам не уснуть… — а разве приз… мрх-арх… Он целует меня. ОН. ЦЕЛУЕТ. МЕНЯ. ГОСПОДИ. Сначала грубо, но все же неуверенно, будто сомневается, — Яков Петрович, я вас не узнаю, вы и сомнение?! — а потом уже нежно и ласково. А я… как дурак… даже целоваться не умею, Господи, позор! И, наконец-то, открываю глаза. И снова вижу пепел… В следующий раз он приходит весной, но тоже ночью. Затем идёт сильный, сильный дождь, густой туман лежит на земле, ничего не видно дальше носа, и страшный ветер сдувает абсолютно все. — Только дай мне силу, — говорит он, перебивая и прочищая горло. — Слышишь?! — я слышу нотки раздражения. — дай мне силу! Дай огню… любви сиять! Я достану страсть из пекла… и восстану вновь из пепла… для тебя! — Я должен что-то с-сжечь?! — выкрикиваю я, смотря на то, как он снова становиться пеплом. Я уяснил одно из всех этих визитов, мне нельзя говорить — вообще! — он постоянно повторяет одно и то же. Огонь, пепел, огонь, пепел… Я рывком встаю с кресла и бегу в его кабинет. Бумаги! Ну, конечно, его бумаги о Всаднике! Пожалуйста, Боже, пусть я буду прав, прошу! Но где я должен их сжечь? На его могиле или на месте, где он… умер? А что, если попробовать в камине? Однажды я сжёг там второй том «Мёртвых душ». Напрасно я это сделал! Я собираю все бумаги в кучу и срываюсь с места — перепрыгивая через две ступеньки — вниз к камину. Камин горит страшным огнём, — о, Господи! — опять приступ! Голова! ТЕНИ! ПРОЧЬ! Закрываю глаза, считаю до двенадцати, пытаюсь вернуть дыхание, не обращая на них внимания. Безжалостно бросаю бумаги в огонь. Пусть горят. Пусть исчезнут навсегда! И огонь, как живой, как демон из преисподней, жадно ест их. Ничего не остаётся. Ни-че-го. Огонь приобретает черты лица, о, такого знакомого, а Тени, как стражи, стоят возле камина и ждут. Стараюсь не смотреть на них, лишь так, бросив на них взгляд сквозь опущенные ресницы. И вот огонь отпускает из своей «тюрьмы» ЕГО. Он падает на пол возле Теней, он еле дышит. Он кое-как — с моей помощью — дохромал до кресла, опустившись на него, посмотрел на меня таким нечитаемым взглядом. — Николай… Васильевич… — тихо, с улыбкой, говорит он, и Тени исчезают, опять прячась в своих тёмных углах. И я знаю, что с ними их бояться перестану, и ночью забыться смогу во сне. — Убью… тебя… идиот… — Яков Петрович, — говорю я сквозь слёзы, падаю на колени рядом с ним, и обнимаю, и целую, и держу. Никогда! Никогда больше его не отпущу! Мой и только мой! А я его и только! — Простите, меня. Вашего навеки влюблённого дурака… — тихо шепчу в его губы.

МИНИ-ЭПИЛОГ

— Идиот! Два! Два года я ждал, когда до тебя дойдёт! — Яшенька, ну прости, прости, дурак я! Не понял! — Я намекал тебе, прямым текстом говорил! Но нет! ИДИОТ! — Яшенька, ну не кричи, тебе для сердца плохо! — Да как ты можешь! Как я такого дурака полюбил! А?! — А как я страдал без тебя?! Я ведь думал, — все думали! — что ты окажешься Всадником и, когда-нибудь да придёшь, чтобы убить нас! А я… я немного, но надеялся, что ты не он. И ведь был прав! — Прав, прав! Иди сюда, идиот мой! — Что?! Мха-агр…