I hope they remember you

      Ангельское дитя и столетний недолеченный Барнс, не поддающийся классификации примитивных и сверхъестественных существ. Казалось бы, что у них общего?       Но вселенная решила иначе, соединив эту парочку вместе, красной нитью щедро опутав, как Человек-Паук — своей паутиной. Стоит ли упоминать, что Баки, по какой-то неведомой Иззи причине, данное сравнение не любил.       Необъяснимо, но факт: они — соулмейты, и с этим уже ничего не поделать ни Стрэнджу, ни Бейну, и никому в этом мире — навеки повязаны и вынуждены терпеть друг друга.       Впрочем, тут-то у них проблемы отсутствовали — стоило только Изабель появиться перед Барнсом в одном из своих откровенных нарядов, облегающих ее точеную изумительную и доведенную до совершенства многочасовыми тренировками фигуру, как все его ворчания разом забывались, и очередное платье лоскутами летело на пол — в такие моменты ее одежду он не жалел.       Но сожалеть все же приходилось, правда, по другому поводу: подобные встречи — редкость, и случались даже не по праздникам, а набегами-наездами, когда повезет и оба окажутся в Нью-Йорке, а не на краю света или же вообще в какой-нибудь труднодоступной параллельной реальности — да-да, Баки до сих пор крайне скептично относился к факту их существования.       А еще проблемы имелись кое с чем другим. — Ты опять наградила меня татуировкой, малышка! — возмущенно выдохнул Барнс, недовольно глядя на черную загогулину, напоминающую диковинную подпалину — пожалуй, только на его бионической руке не было ни единой руны, зато мускулистый торс исписан ими, как страница нотной тетради. — А ты меня — очередным шрамом. Ты там специально под пули подставляешься, да? — Иззи не только приняла его вызов, но и мастерски отбила удар.       Досадный побочный эффект незапланированной связи — все, что появлялось на теле одного из них, тут же красовалось и у другого. Может быть, кто-то нашел бы этот нюанс романтичным, но не парочка воинов, неустанно сражающихся с пришельцами и демонами. Им бы обоим лучше иметь кожу повышенной прочности, чтобы уверенность в отсутствии ранений не отвлекала на миссиях, а не вселенский ксерокс, работающий в чрезвычайно узких рамках.       Общие сны — их единственное спасение на время разлуки, но даже они не способны передать всех чувств, включая тревогу, конечно, и сделать их хоть на чуточку ближе, когда Изабель все чаще хочется уткнуться в ставшее родным уже плечо носом и наконец ощутить, что Баки в безопасности, и ей хотя бы на ночь не нужно опасаться, что следующее ранение придется в сердце, и его не скрыть и не подлатать никакой руной. Хватило того, что с помощью Верховного Мага Бруклина, заплатив чрезвычайно высокую цену, ей пришлось восстанавливать чувствительность руки — вселенная, связав их внезапно, прочерков нигде не проставила и ничто не упустила. Жаль только, что охранная магия жгучих рисунков на ее теле напрямую не действовала на ее мейта — это привнесло бы в душу Иззи хоть чуточку покоя.       Барнсу крыть было нечем — он тоже переживал дико и, привыкший к одиночеству, он плохо переносил это самое одиночество конкретно без нее, когда не слышно запаха сандала, вплетенного в темные косы Изабель, и нет возможности в любую минуту ощутить вкус ее губ, пачкая свой рот бордовой помадой, сладкой странно, будто она специально покупала ее для поцелуев с ним. Или же сама казалась Баки медом чистейшим.       Но, несмотря на все ворчание, брюзжание и ругань, ведь у Иззи нрав на гранату разрывную смахивал, осколками-фразами больно врезающуюся в и без того израненную спину Барнса, впрочем, Белый Волк и сам-то на укусы способен, так что защищался отменно, жизни им друг без друга все равно уже нет…       И следующим утром Баки проснулся от очередного жжения, проклиная все на свете, включая ее стило, но через пару минут на его груди проявилась не руна, а выведенное с дрожью волнения: «Я люблю тебя».       Прошла пара часов и Иззи впервые ощутила боль от татуировки, которую примитивным делали в специальных салонах — она была совершенно иной, такой непривычной. Стоило ей с трудом запастись терпением, гадая, что же Барнс удумал, как ее запястье украсило ответное: «Я тебя тоже».