Большой, молодой, злой

Руки уже полностью восстановились, но ноги при каждом движении стоп ныли. Антоний же настаивал, чтобы ведьмак наконец-таки попытался ходить. — Вставай! — одним утром сказал знахарь, войдя в хату с длинным свертком, запуская в хату стылый весенний ветер. — Это шутка такая? — усмехнулся Ламберт. — Гляди. Антоний развернул сверток, и внутри него оказались костыли. — Откуда они у тебя? — Мужики дали в придачу с этим, — он выудил из кармана мешочек золота. — Давай, попробуй, — не снимая промокшего плаща, он подошел к Ламберту и протянул презент. Ведьмак ощупал кошель и, раскрыв, удостоверился, что вся сумма была на месте. Теперь его недоверчивый взгляд пал на знахаря. — Не уверен, что смогу… — А ну, не ломайся! — он стащил с Ламберта шкуры, и тот поежился, буркнув что-то недовольно. Антоний ушел на другой край хаты и, пристроившись у стены, сказал: — Иди сюда. Ламберт косо глянул на знахаря. Он критично осмотрел костыли и, прикинув, что они не обломятся под тяжестью его тела, попробовал приподняться. На миг оторвавшись от кровати, он рухнул обратно. — Что такое? — Не могу. Ноги болят. — Еще бы не болели: в стольких местах кости переломаны были! Но ты не ной: уже достаточно времени прошло, чтобы они схватились. Давай! Ламберт вновь приподнялся. Костыли затряслись под ним, но все же он смог их выровнять и унять дрожь. Вес тела был сосредоточен на руках. Он долго простоял так, боясь ступить, ожидая неумолимой боли. Но, когда руки уже налились сталью, он решился. Ламберт ступил одной ногой и, мигом переставив костыли, вновь перенес весь вес тела на руки. Таким же образом он сделал следующий шаг. — Чего так долго? Тут шагов семь от силы! Ламберт скрипнул зубами, проглатывая колкость, и поковылял дальше. Шаг, второй. Оставалось еще три. Антоний удовлетворенно кивнул, наблюдая за телодвижениями ведьмака. — Брось костыли. — Чего-чего? — Брось, говорю! — Совсем спятил? Я упаду ведь! — Не упадешь. Брось, кому сказано! Ламберт недоверчиво глянул на знахаря, потом на свои ноги. Пошевелив пальцами и наступив на пятку, он, к своему удивлению, не почувствовал пронзающей боли. Ведьмак бросил один костыль и оперся на оставшийся; все же тупой боли имелось место быть. Шипя, он бросил второй костыль и пытался устоять, выставив руки. — Ведьмак боится ходить, надо же! Ламберт шагнул раз, два. На третий шаг ему не хватило сил: ноги заныли и норовили подкоситься. Антоний схватил его за руку, предотвращая падение, и подвел его к стулу. Ламберт сел, грузно выдохнув, и с шипением потер ноги. — Не так уж страшно, да? Ламберт не ответил, завороженный своими ногами. «Еще немного, и я смогу нормально ходить. Еще немного, и я уеду отсюда. Но куда?.. Нужно двигаться в Каэдвен, а там — в Каэр Морхен». — Думаю, через неделю ты сможешь уверенно сидеть в седле… — Будешь скучать по мне? — осклабился Ламберт. — По такой курве? Разумеется. — Подмигнув, знахарь вновь вынырнул наружу под натиск весенней непогоды.

***

Под вечер Антоний вернулся с ящиками реагентов и водки. — Либо ты собрался делать много алхимической пакости, либо пить, как черт. — И второе я буду делать не один, — расставив реагенты по полкам, Антоний с особым энтузиазмом принялся за водку. — Так, это… ох, нет, не водка… — Княжеская водка, — учуяв запах хлора, сказал Ламберт. — Собрался заниматься аффинажем? Что-то я не вижу у тебя золота или серебра, чтобы очищать их от примесей. — Все ведьмаки так хорошо знают алхимию? — Нет. Просто я такой исключительный. Антоний хмыкнул и принялся подписывать бутыли с княжеской водкой и расставлять их по местам. Окончив, он выставил ящик водки на обеденный стол и мигом спустился в подпол. Вернулся он с соленьями. — Ковыляй сюда, — поманил Ламберта знахарь, ставя на стол рюмки и тарелку под закуску. Ведьмак неторопливо встал и, опираясь на тумбы и перегородки, сел за стол. — Что-то отмечаем? — Проводы, — ответил Антоний, плюхнувшись на стул. Ламберт недоуменно глянул на него. — Тебя, приблуду, провожаю, — сказал знахарь, разливая водку по стопкам. — Ты уже почти восстановился, и окончательное выздоровление как раз-таки подоспеет к улучшению погоды — весна, курва мать ее, знаешь ли. Надумал уже, куда поедешь? — На север, в Каэдвен, — водка приятно согрела глотку и грудь, и Ламберт закусил. — Далековато, да… А что?.. — Вот ты мне объясни, — перебил его Ламберт, — откуда у тебя херова туча реагентов? И не какой-нибудь там нашатырь, а княжеская водка, пирит… не удивлюсь, если ты тут взрывчатку с ацетиленидами мастеришь… — А я расскажу, — Антоний зарумянился, успев опрокинуть уже три рюмки. — Есть один дядька из Каэльфа — ближайшего крупного города. У него сынка алхимией увлекается. Надумал он самостоятельно философский камень смастерить: у других же не получается, значит, он первым будет!.. Только он не хочет знать, почему у других-то не получается… Не суть дело. Так как у них в городе запрещено частникам заниматься алхимией, а вступать в коллегию он не хочет — надо же будет славой за создание философского камня делиться! — его папашка нашел меня, и я им алхимические штуки делаю. Но что-то я сомневаюсь, что для создания философского камня нужна серная кислота, селитра, да и на кой-то хрен ему золото с серебром чистые нужны. Либо у парня куриные мозги, либо… — Все это очень напоминает мне рецепт взрывчатки, — Ламберт опрокинул стопку. — Не находишь сходства? — Нахожу. Но я уже не первый год занимаюсь этим, и ни одного случая подрыва я не слышал. А такие новости в Цидарисе разлетаются только так. — Может, он собирает столько взрывчатки, чтобы разом подорвать целый город? Даже этот твой Каэльф. — У него папашка — наместник. На кой-черт ему это надо? — Если ж тятька наместник, то зачем ему прятаться от коллегии? Тявкнули, они и заткнулись. — В Цидарисе не так все устроено, как в остальных государствах… — Ну да, ну да… Давай, наливай. Только сейчас они чокнулись и выпили в раз. — Я вот гляжу на тебя и думаю, — как-то мечтательно начал Антоний, — что был бы у меня выбор, я бы стал ведьмаком. Что за жизнь! Путешествуешь по миру, сражаешься с чудищами. Есть некая романтика в таких приключениях… Он увидел, как Ламберта передернуло. Как напряглись желваки, как брови свелись к переносице. По губам скользнула горькая ухмылка. Ведьмак глянул на знахаря исподлобья. — Ты наивен. Думаешь, что быть ведьмаком благородно, чинно и доблестно? Но где чинность лазать по канавам, топям и кладбищам? В чем благородство носиться у ног заказчика и по его кислой роже видеть, как он презирает тебя? Когда люди замечают ведьмака, они видят в нем не воина Добра, Света или Какой-Нибудь-Другой-Херни, а поганого мутанта, выродка, которого нужно как можно быстрее выпроводить и забыть как о страшном сне. Любой, кто видит ведьмака, тешит себя, чувствуя свое превосходство в «нормальности». Они благословят богов, что подарили им спокойную, обычную жизнь, а не жизнь презираемого всеми реликта. И — как кстати! — ведьмаки живут дольше, и им приходится много десятилетий мириться с отвращением, ненавистью и нетерпимостью. Мне придется жить с этим еще о-о-очень долго — если вскоре не сдохну, конечно. Ламберт сник. Он повертел в руке стопку и, осушив ее одним глотком, потер пальцы, разминая. Антоний молчал. — Вскоре ты сам все увидишь. Когда я уеду, понаблюдай за лицами селян. На них будет четко написано облегчение. Даже несмотря на то, что я убил грифона, терроризировавшего их. Вот она, благодарность. — Всем нам предписано свое Предназначение… — Антоний опрокинул стопку и, морщась, откусил огурец. — Предназначение?! — Ламберт в упор глядел на знахаря. — Я расскажу тебе о Предназначении! Мой отец был пьяницей и бил нас с матерью в кровь. Мы молились о его смерти. И вот, наши мольбы почти исполнились, но его спас один ведьмак. В качестве платы он запросил Право Неожиданности. «То, что первым увидишь в доме, будет моим…» Первым отец увидел меня, и вскоре я уехал с ведьмаком. Моя жизнь в обмен на эту паскуду! Вот оно, Предназначение! Неужели оно состоит в том, чтобы губить жизни, спасая всякую падаль?! — под конец Ламберт будто выплевывал слова, стараясь как можно быстрее расстаться с той желчью, что сидела у него внутри многие годы. Антоний не знал, что сказать: его обескуражило хоть краткое, но откровение такого человека, как Ламберт. Знахарь затаил дыхание, ожидая, что дальше скажет ведьмак, но тот лишь налил себе еще водки и, мигом выпив стопку, посмотрел на свои ноги. — Сколько еще? — Думаю, еще пару дней. В седло пока лезть не стоит, да и куда тем более: погода поганая. Так что сиди, пережди непогоду… — Не могу я ждать, Антоний, — лицо Ламберта скривилось. — Надоело мне сидеть на месте. Да и тебя обременять… Знаю я, знаю, что скажешь: я тебе не обуза, но ведь брехня все это. Хоть не показываешь этого, но я чувствую, что ты опасаешься. Даже если и не меня, то мужиков. — Никого я не боюсь! Думаешь, не спроважу их? Не смогу поколотить, если такая нужда возникнет? Да они не посмеют! Дороже им будет! А ты, ведьмак, не неси чепухи: синьку словил, что ли? Иди спи, проныра, протрезвеешь поди к утру! — Я только и делаю, что сплю, жру и… — И будь доволен: не думаю, что тебе такая оказия часто пред… предо… — Предоставляется. — Иди спи! Антоний встал и начал убирать со стола, оставив лишь стопку Ламберта. Ведьмак осушил еще по меньшей мере три стопки и, поняв, что разговор не вернуть в прежнее сентиментально-откровенное русло, поковылял к постели. Антоний с бурчанием, пошатываясь, вышел из хаты и вернулся с охапкой дров. Вскоре в очаге затрещало с новой силой. — Многих чудищ ты убил? — приглушенно спросил Антоний, и Ламберт уловил в его голосе толику вины. — Немало. — А людей тебе приходилось убивать? — Нет. «Пока нет». — Каково это — быть ведьмаком? — робко нарушил воцарившееся на минуту молчание знахарь. — Херово, Антоний. Херово.