Большой, молодой, злой

Ламберт хотел выехать с утра, но с самой ночи не унимался ливень. Он прекратился лишь к полудню, но тучи не отступали. Как только погода более-менее наладилась, Ламберт пошел седлать лошадь. Антоний возражал, уговаривая ведьмака переждать непогоду, но лишь позже он понял, что занимается неблагодарной работой. Ламберт дернул узду, проверил седельные сумки, ремни. В этом не было нужды, но он делал это чисто механически, не зная, что сказать. — Езжай на побережье. В столицу не лезь — обдерут тебя как липку. Езжай в Каэльф, Бремервоод или Воле. Сейчас как раз сезон: после зимы всякая нечисть повылазила, так что разживешься денежками, а там… — По поводу денег, — Ламберт ощупал свои карманы и, выудив оттуда мешочек, сунул Антонию. Он не особо хотел делать это, но знал, что так будет правильно. — Держи. За неудобства и хлопоты. — Убери сейчас же, — знахарь фыркнул, скрестив руки на груди. — Меня наместник каэльфский балует, так что твои гроши мне ни к чему, а вот тебе — в самый раз. Это, так сказать, страховка: не пойдешь грабить на большак. — Невысокого ты мнения о ведьмаках. — Как и ты, впрочем. Ламберт заметил, как начинает собираться люд. Их заинтересованные взгляды раздражали его, и Антоний это заметил. — Был рад принимать тебя в своей лачуге, — знахарь своей огромной лапищей стиснул ладонь Ламберта. — Спасибо тебе. Спасибо за все. Но не могу же я одной благодарностью расплатиться… — Меня будет тешить мысль, что где-то по миру бродит друг, который по совместительству — ведьмак, — он лукаво подмигнул, косясь на селян. — Будь здоров, Антоний. — Будь здоров, Ламберт. Он вскочил на лошадь и пустил ее рысцой, выезжая со двора. Он не приостановил кобылу, подъехав к скоплению людей, и они рассыпались по сторонам, недовольно восклицая. Ламберт взглядом выцепил громаду Томаша и осклабился по-звериному, и мужик, не выдержав ведьмачьей мины, отвернулся. Ламберт хмыкнул и пришпорил лошадь. Весь оставшийся день и вечер ему в спину дул ветер с моря, будто подгоняя. Он не поехал на побережье, а был намерен отправиться вглубь Севера. Ламберт чувствовал горькое удовлетворение: он уже привык к знахарю, но понимал, что остаться не мог. Он — ведьмак, как бы ему это бы не нравилось, а ведьмак не может быть сподручником деревенского алхимика, или свинопасом, или рыболовом. И для него было непривычным возвращаться к кочевой жизни, которая сразу же осточертела после первых недель вне Каэр Морхена. Деревня лежала в лощине, и, порядочно отъехав от нее, Ламберт оказался на холме, с которого открывался вид на близлежащие земли. Он различил в сумерках пригорок, где прежде гнездился грифон. Ночь обещала быть безлунной, темной, поэтому Ламберт решил устроить привал: он не хотел рисковать, а тратить эликсиры — нецелесообразно. Разводить костер было бесполезно: ливень, поливавший утром, промочил валежник. Ведьмак, выбрав более-менее сухое место у дерева в скудной рощице, накинул на землю плащ и расположился на нем, заранее привязав лошадь. Он долго не мог сомкнуть глаз, беспокойно ворочаясь на уже успевшем подмокнуть плаще. Подняв взор к темному, испещренному звездами небу, Ламберт вдруг заметил поднимающийся дымок и, приподнявшись, обнаружил огонек в лощине. Он вышел из рощи и пытался разглядеть, что же происходит. В деревне что-то полыхало. Потом Ламберт понял, что горят дома. Он не мог сообразить, что же случилось. «Неужели у Антония ацетилениды подорвались?» Но Ламберт знал, что это невозможно: знахарь был очень внимателен к реагентам. Неужели мужики решили расправиться с ним? Он не планировал долго раздумывать: вскочив на коня, он стремглав помчался обратно в деревню. Ветер снова завыл, и ведьмак выругался: огонь распространится стремительнее, а подоспеет он только к утру. Сонливость рукой сняло: его взбудоражили страх перед неизвестностью и гнев. Осознание того, что сейчас льется кровь, подстегивало еще сильнее. Он гнал лошадь не щадя, и под ним вздымались лужи и размякшие в грязь дороги. Стылый ветер дул в лицо, прогоняя чужака, но Ламберт не намеревался отступать.

***

С утра вновь полил дождь, унимая пламя, охватившее почти всю деревню. Ламберт, въехав, обнаружил первые трупы. Мужиков порубили, как скот, а баб, что, похоже, защищались, умертвили вместе с мужьями. От почерневших домов отходил вязкий, едкий дым, и вся деревня будто находилась в удушливом дурмане. Не было слышно ничего, кроме шипящего огня, доплясывающего на хатах. Ламберт соскочил с лошади и ступил на землю с хлюпаньем. Пройдя дальше, он обнаружил новые трупы: все те же мужики в одних рубахах, но рядом с ними уже валялись другие, в мундирах из вареной кожи и колец кольчуги. Разбойничий налет? Но кто же грабит весной, когда все припасы съедены, а сезон ловли только-только начинается? Ламберта уже не особо волновали причины. Он целенаправленно шел на другой край деревни. Раздался хлопок, а позже мутный гул. Взрыв. Ламберт побежал. Его самые худшие ожидания оправдались: это были реагенты. Вся хата Антония разлетелась в щепки. — Сука! Твою ма-а-ать!.. Он не решался подойти ближе: неизвестно, все ли прореагировало. Ламберт надеялся, что Антония не оказалось в хате в тот момент. Он вернулся в деревню и пристальнее стал приглядываться к трупам. Ламберт заметил, что на месте, где была таверна, разбросаны щепки и ошметки — характер обломков такой же, как при взрыве. Он услышал прерывистый хрип. Кто-то еще сохранил жизнь. Звук исходил из-под обломков. Ламберт горячо желал, чтобы там оказался Антоний. Отодвинув балку и откинув ошметки, ведьмак обнаружил окровавленное лицо в мятом шлеме. Выпученные глаза с мольбой глядели на него. — М-м-милсда-а-рь… — Ты кто такой? — рявкнул Ламберт. — Твоя шайка напала на деревню?! Раненый со страхом глянул на него и, прижав губы, скривился. Ламберт не желал возиться с ним и, сложив пальцы в знак Аксий, прорычал: — Рассказывай все, что тут случилось. Вы напали на деревню? — Д-д-да, — просипел налетчик. — После зимы у нас ничего не осталось, и мы решили напасть на какую-нибудь деревушку… Они не хотели отдавать еду и одежду, и нам пришлось порубить недовольных. Но недовольными оказались все мужики. Мы убили их. Потом атаман засел в таверне вместе с братией, а остальных послал шарить по домам. Тут на нас налетели бабы… Их мы тоже зарубили. Я пошел доложить атаману, но вдруг таверна взорвалась, и… — Кто подорвал ее? — Н-не знаю… «Наверняка Антоний». — Видел огромного бородатого мужика? Налетчик вновь скривился, и из его глаз хлынули слезы, а из уголка рта вновь потянулась струйка крови — лишь своим еле заметным движением она обличала себя на окровавленном лице. — Видел, — его голос надорвался. — Вместе с другим амбалом. Лысым. — И что с ними? — Мертвы. Их наши зарубили. — Он закусил губу, зная, что после этих слов ему не миновать смерти. И он оказался прав. Ламберт обеими руками схватил его за глотку и, надавив, задержал. Долго стараться не пришлось: тонкая шея уязвима, и налетчик быстро умер. Ведьмак чертыхнулся: нужно было заставить урода помучиться. Внезапно ему вспомнились слова Весемира, и он, глянув на еще, как оказалось, юного разбойника, подумал, что и сам бы мог закончить подобным образом. У него не было сомнений, что Антоний подорвал таверну с врагами. Но сделал он это не сам: видимо, приказал какой-нибудь кухарке кинуть бомбу или, что вероятнее, ацетиленид, который при малейшем ударе взрывается. Сам же он пошел громить остатки банды. И слег. Ламберт осматривал каждый труп, рыскал, как хищный зверь. В грязи, перемешанной с кровью и мочой, лежали селяне; к ним он не испытывал и толики сочувствия, лишь отвращение. Но до тех пор, пока он не видел их лицо, ведьмак ощущал гложущий, гадкий страх и отчаяние. Он знал, что вскоре найдет Антония, но истово не хотел видеть его. Он обнаружил знахаря рядом с Томашем — из его головы торчал топор. Антоний лежал на боку, и Ламберт, перевернув его, прошипел: из груди торчала рукоятка кинжала, и одежда была изрезана и окровавлена. Ведьмак судорожно проверил пульс на запястье, на шее, в ложбинке ключиц, будто забыв о кинжале в груди знахаря, будто слыша его дыхание и сердцебиение. Будто забыв о словах юного разбойника. Вновь завыл ветер, унося дым, гарь и тошнотворные запахи реагентов, крови и экскрементов. Небо прояснилось, и вскоре солнечный диск осветил лощину. В это время Ламберт копал могилу вдали от деревни. Глаза жгло от слез. Ведьмак погреб Антония, соорудив курган. Долго стоял, не понимая происходящего. Он, словно бестелесный дух, находился в одной из лощин Цидариса под палящим весенним солнцем, не чувствуя ничего, кроме бури ярости и отчаяния. Его душила злость. Он не смог оплатить убийцам сполна — они уже мертвы. Антоний не заслуживал смерти. Не он, добрый, придурковатый альтруист. Не он, спасший Ламберта. Многие и волоса его не стоили, но они посмели зарубить знахаря как скотину. — Такое твое Предназначение? — еле слышно сказал Ламберт, сев у кургана. — Таково Предназначение всех светлых, добрых людей? Сгинуть от рук падали, что гниет свой долгий век? Мысли ведьмака начали кружиться вокруг отца. Ярость и уверенность все крепчали, перемежаясь со скорбью, усиливая друг друга. Потом, через много лет, он вспомнит этот день. День, когда он решился уплатить давний долг.