Хосок крутит в руке тонкий стебелек ромашки, всматриваясь в белые лепесточки, по которым ползают маленькие черные букашки. Рядом цветет еще много ромашек и вокруг все окутано цветами лета. Мягкий аромат диких трав, высокое небо, по которому так ленно плывут пушистые облака, тихий ветерок, колышущий листья на деревьях, заставляющий их шептать на своем языке, на языке трав. Хосок прикрывает глаза и опускается на мягкую траву, вслушиваясь в разговоры цветов. Все вокруг только и могут, что перешептываться об искренней и наивной радости лета. Пустые, но нежные разговоры, ласковый шепот и свобода. Уснуть в этом шепоте, укрыться в тени столетнего дуба, спрятаться от холодов под мягкими облаками, утонуть в мягкости трав и цветов. Оказаться дома. Дома, где можно напиться росой, наесться полевой земляникой, искупаться под дождем, согреться под солнцем. Наконец-то дома. Ах, как же хорошо дома. Как же хорошо летом. Как же хорошо, что в доме всегда лето.
***
Хосок открывает голубые глаза, и они видят впереди серое небо. Асфальт с высоты третьего этажа. Холод напоминает о том, что дожди слишком холодные, солнце тусклое, ветер сильный, земля либо сырая и грязная, либо сухая и твердая, если она еще не стала асфальтом. Асфальт пыльный. Всюду многоэтажные дома и искусственные огни. Холодные огни, он их видит всегда. Эти огни живут в каждом доме и создают иллюзию уюта, иллюзию масштабности и величия, того, что ты все сможешь. Они манят к себе, а потом разбивают чужое сердце. Обманщики. Хосок смотрит в окно. На детской площадке играет парочка деток, но они тихие, поэтому до его ушей доносится лишь шум машин. Никакого детского смеха, никакого крика, никаких детских споров, ничего этого нет. Ветер поднимается, ероша его фиалковые волосы. Он бы замерз, не будь на его плечах теплой камуфляжной кенгурухи. Она не его, но она очень теплая и это как раз его размер. Он впускает в комнату еще больший поток ветра, что за его спиной опрокидывает листы со стола, на шуршание которых парень не оборачивается. Этот шепот ничего не значит, это не разговор, эти листы мертвы, в них нет жизни, а Хосок с мертвыми разговаривать не умеет. Он бы ни за что на свете не хотел уметь говорить с умершими, поэтому шепот белой кипы бумаг его немного успокаивает, ведь он его не понимает. Кончиками пальцев он ощущает покалывающий холод и прячет руки поглубже в рукава. Все небо затянуло матово-серым цветом, а дети уже покинули площадку. Хосоку казалось, что без детей мир лишался жизни. Ему очень нравилось наблюдать за детьми на расстоянии. Он никогда не подходил к ним сам, совершенно не умел с ними обращаться. Но ему нравилось видеть как они что-то выдумывают, во что-то играют, как они смеются, как улыбаются и бегают. Ему очень нравились непоседливые ребятишки. Начал накрапывать дождь и детская площадка вмиг опустела. Хосоку стало тоскливее. Сложив на подоконник руки, он, подобно опечаленному дворовому псу, прилег на них щекой, уставившись глазами в серое небо. За его спиной тихо постучали в дверь. Не дождавшись ответа, вошли без приглашения. - Тебе не холодно? – Спросил только что вошедший хозяин дома, у которого вот уже неделю жил Хосок. Он не мог вернуться к себе домой. Иногда бывает так, что домой вернуться становится слишком тяжело. Хосок наблюдал, не стирая со своего лица мелкие капли дождя, за тем, во что превращалось лето. Оно ведь было совершенно не похоже на себя. Это самое тоскливое лето в его жизни. Лето, похожее на осень. Осенью, если летом цвели цветы, они вянут. Сам процесс его увядания был для парня сродни процессу наблюдения за тем, как умирает человек. Хосок слишком хорошо знал язык цветов, он слышал их шепот, он понимал, о чем шепчут цветы, когда умирают. - Эй, - парень тяжелыми шагами за спиной Хосока прошел в комнату глубже. Он стоял уже совсем близко. – Ты же видишь, что дождь начинается, лучше закрыть окно. Или ты хочешь запачкать в этом доме все, что я вымыл? – Но Хосок по-прежнему молчит, наблюдая за быстро идущей девушкой в деловом костюме. Она минуту назад припарковала свой автомобиль недалеко от дома. Наверное, она здесь живет? Но было ясно одно – у нее нет никакого желания попасть под дождь. – Хосок, - парень за его спиной тяжело вздыхает. Этот вздох действует сильнее, чем все произнесенные ранее слова. И Хосок поворачивается к стоящему за его спиной хозяину дома. Их глаза встречаются. Хосок видит в них слишком много черного, оно плещется там, на дне глаз. Буря. Он беспокоится слишком, он сочувствует, он жалеет его и за Хосока у него болит сердце. Боль в сердце Хосок очень хорошо умел читать по глазам. Ответное чувство вины, с которым Шин ничего не мог поделать. Он всегда отвечал на чужие чувства, потому что не мог не отвечать, точно так же, как не мог не отвечать цветам. Глаза напротив обременены им, Хосоком. Он никогда не хотел быть для кого-то тяжелым грузом. Но так получалось, что Кихен все-таки слишком переживал за него, как бы он не старался продемонстрировать всем своим видом обратное. От его нового свитера цвета темной вишни, надетого поверх идеально выглаженной белой рубашки, доносился аромат кондиционера. Это сирень. Кихен очень любил приятные запахи, он очень любил ароматы моющих средств: средство для мытья полов, посуды, для протирания стекол, полироль, кондиционер для белья, освежители воздуха. Хосоку всю эту неделю было ужасно стыдно из-за того, что за двоих убирает и готовит Кихен, но он ничего не мог с собой поделать. А точнее, с нежеланием отходить от окна. Ему очень хотелось смотреть на небо и на деток, слушать редкие разговоры деревьев и… а больше ничего не хотелось. Кихен впустил его в свой дом, потому что понимал, Хосоку оставаться одному сейчас нельзя. Ю, хоть этого никогда не давал понять словами, всегда позволял ощутить свои заботу и переживание через действия. Он был существом скорее действия, чем слова. Кихен отдал свою комнату Шину, расстелил новое постельное белье, кажется, купленное специально для гостя. Хосок сомневается что у Кихена в доме могло быть постельное белье с лилиями. Старший, в течение всей этой недели, старался создать для Хосока незаметные детали уюта – постельное белье, масленая картина с цветами, появившаяся в среду на кухне, кондиционер с ароматом сирени. Он чувствовал себя ответственным за Шина, хотя это и было не так. Таких, как Хосок было много, каждый третий. А вот род Кихена считался вымирающим. Поэтому, тем, кто должен был проявлять заботу был Шин. Но он не мог. Он не мог проявить заботу, хотя по натуре был очень заботливым. А вот Кихен окружил и окутал от всех проблем собой, хотя никогда не был особо чувствительным. И сейчас он смотрел на Хосока. Смотрел своими черными глазами в его, голубые. - Ты же помнишь, что сегодня ко мне придут гости, - Кихен не из тех, кто любил гостей. Его дом – его крепость, в которой царит наведенный им порядок. И поэтому Хосок все понял сразу же, как тот сообщил ему эту новость. Это делалось для старшего, чтобы он познакомился с кем-то, начал общаться и вышел из этого состояния. Хосок этого не хотел категорически, но ничего не мог поделать. Его топили глаза младшего, он не мог отказать. Это было бы уже слишком. Хосок кивнул, отводя взгляд в сторону. - Твои листы упали. Я подниму их, - тихо произнес старший, поднимаясь на ноги. Стул под ним жалобно скрипнул. Это был очень старый стул, и он совершенно не вписывался в интерьер дома Кихена по одной простой причине – он ему не принадлежал. Этот стул из дома Хосока. Он не мог не забрать его с собой. - Я подниму сам, - и Кихен сделал это быстрее, чем Хосок успел приблизиться к столу, с которого ветер сдул листы. Кихен стоял с бумагой в руках и с какой-то совсем детской надеждой смотрел в глаза Хосока. - Так ты помнишь? Я надеюсь, что ты все-таки выйдешь из комнаты и познакомишься с моими друзьями. Я приготовлю много вкусностей, тебе не мешало бы наконец-то хорошо поесть. Хосок кивнул. - Я бы мог помочь тебе с приготовлениями, - он попытался натянуть улыбку, но быстро сдался, потому что ему все-таки этого не очень хотелось. Нет, ему совершенно не хотелось улыбаться. Ему абсолютно не хотелось вставать. - Не мог бы, - обрывает Кихен. В прежние времена Хосок обязательно беззаботно посмеялся бы, потому что эти черточки упрямства и самостоятельности его безумно смешили. – Я уже все сделал сам. Только сними с себя эту тряпку, прошу. У тебя же есть нормальные вещи, - Кихен суетится. Он суетлив очень, Хосок это знает. Младший идет к шкафу и отодвигает дверцу, включая подсветку в нем. - Мне нравится эта кофта. Я нашел ее у тебя, она теплая. - Я знаю, что ты нашел ее у меня. Этот хлам давно пора выкинуть или порезать на тряпки для мытья полов, - ворчит младший. - Она твоя? - А похоже на то, что я буду носить подобное? – Возмущается он, недовольно поглядывая на Хосока. - Нет. Я поэтому и спрашиваю. Тогда чья она? - Хосок, лучше тебе переодеться, потому что… - но его обрывает звонок в дверь. Кихен молчит с секунду, а после произносит: - Явился, - и выходит из комнаты, оставляя Шина одного. Он, сутулый, возвращается обратно к окну, присаживаясь на скрипучий стул. Дождь накрапывает чаще, скоро начнется порядочный ливень. Хосок прикрывает глаза, слыша звонкий голос, доносящийся из коридора. Слышит так же вторящий ему грубый голос Кихена, что-то в духе "я, вообще-то полы помыл здесь". И в ответ ему, кажется "ой, да всем плевать на твои полы, лишь бы выпивки было побольше". Дверь снова раскрывается и одну секунду, ровно одну секунду Хосок слушает тишину. - Почему тут так холодно? – Голос слегка неровный. Он словно не до конца сломался. Конечно, это было не так, но… Хосока слегка отталкивают в сторону, чтобы закрыть окно. Он видит черноволосого худого парня в вязанном каштановом свитере. От него пахнет дождем и… больше ничем? Это немного удивляет Шина, заставляя встать на ноги. Движения этого парня суетливы и быстры. Его бесцеремонный взгляд, как и действие по отношению к Шину несколько секунд назад, бегло и в мельчайших подробностях осматривает парня. Наверняка, подмечая что-то у себя в голове, пока в комнате не появляется тарахтящий что-то Кихен. Хосок смотрит в кофейные глаза и понимает, кто стоит перед ним и почему у него нет запаха. - Привет! Я рад знакомству! Я Минхек! – Он протягивает свою руку, но не дождавшись реакции Хосока, сам хватает его за пальцы и жмет его ладонь. - Ох, привет. Я Хосок, очень приятно, - Шин кивает. Перед ним совершенное лицо. Полнейшая гармония естественной красоты, все кажется нереалистично симметричным. В нем есть элемент внешней идеальности, но отсутствие запаха даже кожи никогда не говорило о чем-то хорошем. У каждого должен быть свой запах. Это первое, что располагает Хосока к себе, его отсутствие, наоборот, отталкивает. - Ты можешь не орать на весь дом? – Сразу же взрывается Кихен, скрещивая руки на груди. - Но ты единственный, кто так орет! – Вторит ему Минхек. – У меня просто голос звонкий! – Но Хосоку кажется, что это совсем не так. Он думает, что Минхек делает это намеренно, чтобы лишний раз позлить и без того вспыльчивого Кихена. Хосок отнимает руку. Прикосновение к коже Минхека ему не очень приятно. Много дискомфорта. - Кихен, я тут подумал, - тихо начинает Сок, как младший сразу же подлетает к старшему, готовясь вслушиваться в его слова максимально внимательно. Он очень быстро забывает о Минхеке, он очень быстро включает режим матери, из-за которого Хосоку становится более неловко. И, внутренне сжавшись, он продолжает: – Я бы хотел сегодня побыть один. Я думаю, что в скором времени мне нужно уехать домой. - Хосок, - и снова этот вздох. Такой, что Шин ни за что на свете не решится посмотреть в его глаза и повторить то, что он только что сказал. Только совсем тупой не поймет того, что вечеринка делается как раз для того, чтобы Хосок развеялся. Но проблема в том, что Хосок не хочет развеиваться. - Ты говоришь глупости, парень! – Громкий голос Минхека действительно раздражает. Даже Хосока раздражает. Он, возможно, даже надеялся, что Кихен его снова за это отругает, тогда как сам не решался на это. Губы было тяжело разлепить лишний раз. Но Кихен ничего не сказал, старший продолжал чувствовать его обеспокоенный взгляд на себе. И Минхек схватил Хосока за руки, неприятно дернув. Он вынуждал идти на контакт, которого Шин не хотел. – Ты не представляешь сколько сегодня придет народу! Скажи, кто тебе нравится? Лисички? Ведьмы? Собачки? Может, банши? – На этом виде он как-то нервно хихикает. Еще бы, каждая лиса смертельно боится банши. Банши боятся практически все и слишком тяжело кого-то в этом винить. – А может, тебе нравятся такие же феечки как ты? Сегодня здесь будут все! Даже один лепрекон, - он снова хихикает. И делает это нарочно, чтобы позлить Кихена. Хосок это очень хорошо понимает. Он медленно тянется взглядом к стоящему рядом Ю. У того на сердце такая же пустота и одиночество, что и у Хосока. И парню в очередной раз становится совестно. – Поэтому, слишком поздно все отменять. Да и Кихен наготовил столько всего вкусного! - Ты только и думаешь о том, как бы набить свой желудок, - произносит Кихен. - А ты? Ты думаешь о том, как бы раздобыть еще чуточку золота или о высоких стельках? – Он хихикает. Хосок отходит в сторону, ему нужно присесть, и он присаживается на край аккуратно заправленной Кихеном кровати. Ноги совсем не держат, голова не соображает, а сердце болит. Глаза не хотят видеть глаз Кихена. Уши не хотят слышать голос Минхека, он ведь нарочно делает его таким неровным, нарочно говорит так громко и эмоционально. Это же лис, а лисы все и всегда делают, преследуя какие-то свои личные цели. В данный момент это, похоже, желание вытряхнуть из Кихена как можно больше раздражения. - Не надо так говорить о Кихене, - произносит Хосок. – Это все неправда, - ему всегда неприятно слышать что-то нехорошее в адрес Кихена. Хосок практически физически ощущает хитрую улыбку Минхека. И он знает наверняка, что Ки сейчас себя чувствует особенно плохо. Наверняка, сейчас его голову посещает мысль о том, что он зря это затеял, зря придумал вечеринку и гостей. Шин представляет, насколько в доме чисто, представляет, как трудился Кихен и ему становится невыносимо совестно. Ему становится невыносимо до такой степени, что для него становится очевидным – он не сможет отказать Кихену. Ради него, ради единственного существа, которое делает для него так много. Ради единственного существа, которое его любит. Хосок поднимает свой взгляд и все-таки натягивает на лицо улыбку. - Все-таки, думаю, вечеринка – это не такая плохая идея. Да и как можно отказаться от еды Кихена? – Минхек вскрикивает от слишком наигранной радости, а губы Ки лишь слегка подрагивают в призрачном намеке на ответную улыбку. Он, конечно же, все понимает. Ох, как он все понимает. Хосок не хочет, чтобы Кихен был таким понимающим. - Ты хочешь переодеться? – Спрашивает Ю. - Конечно, он хочет! Ты первая фея на моей памяти, которая выглядит так потрепано! – Восклицает Хек, тут же вторгаясь в личное пространство Шина. Хосок игнорирует его, хотя легкую волну раздражения все-таки ощущает. - Нет, мне не хочется. Я выйду так. Мне нравится эта кофта. Кихен кивает. - Тогда, мы тебя позовем. Пошли, - он пинает носком по минхековой ноге. Тот строит возмущенный вид, начинает противиться, но Ю просто хватает того за плечи и уволакивает прочь из комнаты, оставляя Сока одного. Хосок опускается на кровать, закрывая глаза. Его тянет в сон. Его слишком тянет вниз. Он хочет лечь на влажную после дождя землю, зарыться в нее и пустить корни. Хочет дождь и солнце, хочет цветочные разговоры и ласковый ветер. Его внезапное желание земли невыносимо, сердце выбивает ритм мольбы, оно умоляет о земле. Его так сильно тянет к земле, к разговорам на цветочном языке, к вечному лету, вечному покою. В те места, где ему не пришлось бы говорить не на цветочном языке. Потому что он так давно не разговаривал с цветами. Так сильно вниз, в землю. По щиколотки, по колена, по пояс, по талию, по плечи, вместе с головой. Пропасть под землей. Навсегда. Лучше не видеть солнца, а чувствовать его сквозь крошки холодной почвы. В вертикальном положении, никогда не открывая глаз, никогда не размыкая губ. Чувствовать подземные корни великих дубов, что старше его в десять раз и тонкие корни совсем юных цветов, глупеньких и болтливеньких. Нежные цветы, ах, как они прекрасны. В памяти всплывают глубоко-синие розы и глаза резко раскрываются. Он присаживается на край кровати, тело пробирает дрожь. Это очень грустно, что он вспомнил о синих розах. Это очень больно. Хосок обнимает сам себя, боясь закрыть глаза, они смотрят на свои ноги в серых носках. - Зачем тут этот лис? – Спрашивает он сам себя. Он ужасно хитер. Хосок боится хитрых существ, неважно какого вида. Сегодня здесь будет полно тех, кто захочет хоть как-то схитрить. И Хосок чувствует, как ему не хочется, чтобы Кихена обманули. Нет, Кихена не обмануть. Кихен не обманывается. Он ведь лепрекон, он обманет сам. Как не крути, а это заложено в нем. Это заложено в нем многовековыми поколениями, это есть в его крови. У Хосока немного успокоилось сердце. Но он по-прежнему чувствует дискомфорт от мысли, что кто-то сегодня его обманет, а это непременно случится. Возможно, над ним попытаются пошутить, возможно, и не раз. Хосок укладывается на кровать обратно, прижимая ноги к груди. Он очень быстро проваливается в сон без сновидений, лишь ощущая его по цвету. Сине-фиолетовый сон с ароматом лилий. Лилии – это хорошие цветы. Цветы эти хороши в любом возрасте: и молодые невинные, и зрелые опытные. Да, это определенно хорошие цветы с мелодичными редкими разговорами. Его будят легкие и теплые руки Кихена. Он узнает их даже через толщу одежды. Он всегда узнает руки Кихена, даже если все еще спит. Они ему обязательно приснятся, руки Кихена. Шин разлепляет глаза и практически сразу начинает слышать музыку, доносящуюся по ту сторону двери. Это стиль не Кихена, который больше предпочитает спокойный соул, а стиль, скорее, Минхека. Хотя почему-то возникает огромное сомнение на этот счет. Почему-то он уверен, что на месте сегодняшнего диджея сидит кто-то другой. Он точно понимает музыку, Хосок в этом не сомневается, но предпочтение отдает исключительно хип-хоп направлениям. Трэп, что отлетает от стен дома, создавая вибрации, звучит качественно. Наверняка, этот тип захватил с собой и свою рабочую аппаратуру. - Все началось, кое-кто уже подошел. Вставай, я познакомлю вас, - Кихен старается улыбаться. Ох, как же Хосок ненавидит его и себя за это. Он ненавидит, когда Кихен старается ради него улыбаться. Боже, ну только не это. Это тяжело. И Хосок поэтому тоже улыбается, поднимаясь на ноги. - Да, идем, - Хосок следует за Кихеном, отмечая, что на улице уже сумерки. Это все, скорее, неправда, но когда-то совсем давно его предки, опасаясь помутнения разума в сумеречное время, прятались в дуплах деревьях. Конечно, не ясно, как они могли уместиться в дереве, учитывая их размер. В истории об этом ничего нет, разумеется, но это те самые сказки, которые передаются из уст в уста младшим поколениям. Сказки их народа. Глупость здравому уму, безусловно, но почему-то Хосок, посмотрев в окно, так ярко вспомнил давно позабытую историю. Сумерки – опасное время для фей. Говорят, раньше абсолютно у каждой феи были крылья. Но что изменилось? Почему теперь крылья такая большая редкость как вымирающий вид лепрекона? Хосок думает, что тогда многие бы феи улетели. Они бы не стали оставаться здесь. Они бы улетели кто куда. Большинство, конечно, в лес. Его как никогда ранее тянуло к земле. Они с Кихеном вышли в светящуюся комнату. Кихен постарался с украшением ее на славу. Всюду были яркие мигающие огни, пару столиков были плотно обставлены едой и выпивкой. Народ дрыгался под звуки какого-то техно, кое-кто сидел на диване. Хосок чувствовал руку Ю на своем предплечье, младший не отпускал его. Хосок, улыбнувшись ему, произнес в самое ухо, чтобы тот расслышал его тихий голос с первого раза: - Ты не против, если я подойду к тем ребятам, познакомлюсь? – Кихен сразу же отпускает его руку и чуть ли не буквально расцветает. Он ведь все это устроил специально для Хосока. Для него одного здесь много всех, для него эта еда, музыка, выпивка. - Там есть медовый напиток, - произносит Ю. – Если ты хочешь выпить, - говорит Ю. Шин кивает, мол, да, спасибо, и уходит к столу. Еда выглядит аппетитно. Ну разумеется, ведь все это готовил Кихен. Он осматривается на рядом стоящих существ, на тех, кто ест, кто танцует и тех, кто разговаривает. Он не видит знакомых лиц и эти глубокие басы его начинают немного раздражать. Хосок берет со стола чистый одноразовый стаканчик и из изящного графина(ну разумеется, это ведь посуда Кихена) наливает медовый нектар. Говорят, что этот напиток делали феи для того, чтобы отпраздновать появление новой души на свет. Он хмелил их и размягчал и без того мягкие сердца. Еще они играли на арфах и лютнях, завлекая добрых лесных хозяев леса к себе на торжество. Поили всех этим напитком, избавляя одной лишь каплей от дурных мыслей и душевных болей. Напиток души, секрет приготовления которого знали лишь феи, приготовить который могли лишь они. Хосок делает глоток. Он не знает. Сколько себя помнит, он всегда ощущал жжение в глотке после глотка. Может, это и есть очищение? Может, это и есть тот напиток, в приготовление которого участвовали лишь представители его рода? Да только всегда, сколько себя помнит Хосок, этот медовый напиток напоминал ему просто водку с медовым послевкусием. Раньше он получал удовольствие от одной только мысли, что в руках у него жидкость, добытая из пыльцы цветов, созданная его предками. Теперь же он очень сильно сомневается в том, что это истинный рецепт. Даже в само существование уже не очень верит. И сейчас в руке он держит всего лишь сказку, и горло его жжет внутри просто сказка. Не сладкая это сказка. Она горькая и после нее хочется чем-то обязательно закусить. Но он никогда не закусывает, словно сам себя уверяет в том, что это тот самый нектар. Хосок хотел бы, чтобы это было действительно так. Он делает еще один глоток и идет к окну. Кихен убрал занавески и теперь все могут видеть огни города. Это огромные огни, которые не сможет потушить ни один дождь. Вода против этого вида огня бессильна. Хосок смотрит в окно не долго, его плеча очень скоро касается чужая рука. Холодная, но не враждебная, он это ощущает даже сквозь ткань кофты. Шин оборачивается. Ему улыбается вполне дружелюбный парень. Он, как и Хосок, фея. Это можно понять по заостренным ушам и голубым глазам. У фей особые оттенки голубого, их ни за что нельзя спутать с чьими-то другими. Это весь спектр от темного, как глубокая и богатая ночь синего, до легкого голубого оттенка, граничащего с насыщенно-серым цветом. Все феи обладают довольно запоминающейся внешностью. - Привет! Я Чжухон, рад знакомству, Хосок, - он протягивает свою руку, которую Хосок жмет не задумываясь. - Рад знакомству, - говорит Шин, пытаясь выделить свой голос на фоне орущей музыки. - Я хороший друг Кихена, - эти слова удивляют, но искренняя улыбка этого крепкого парня не заставляет ни на секунду усомниться в том, что тот сказал правду. – Как твое настроение? Хочешь, познакомимся с "нашими"? Они тоже, кстати, пьют медовый напиток. Они там, смотри, - Чжухон кивает в сторону кресел, где сидят две девушки и один парень. – Хорошие ребята. Думаю, нам всегда найдется о чем поговорить! – Его ровные зубы очень нравятся Хосоку. Аура у этого парня приятная, он очень приятен и искренен, хотя на фоне всего этого присутствует какой-то страх. Совсем глубинный и неочевидный, возможно, и самому Чжухону. - О, да. Я немного позже обязательно подойду к вам, спасибо, - Шин кивает. Рука феи опускается с его плеча. Хон кивает. - Хорошо. Мы будем тебя ждать! Чимин ты показался очень милым, она не отрывает от тебя глаз с того момента, как увидела. Она та, у которой в волосах цветы, - Чжухон подмигивает парню. Хосок чисто из вежливости переводит взгляд в сторону фей, чтобы рассмотреть эту самую Чимин. И она самое настоящее воплощение его детской мечты. Отсюда не видно глаз, но Хосоку кажется, что они непременно должны быть удивительно красивыми. - Оу, я обязательно подойду к вам. Она очень хорошенькая, можешь передать ей это, - Чжухона такой настрой явно радует. Он искренне думает, что эти слова – стопроцентная гарантия на то, что даже если он теперь и отпустит Хосока, то тот уж обязательно вернется к ним. Похоже на то, что Кихен предупредил его и попросил приглядеть за Шином, раз тот был его близким знакомым. Парень, бодро похлопав по плечу Сока, спешит сообщить новость Чимин и, произнеся: - Мы тебя ждем! – Уходит к уголку с феями, оставляя Хосока. Шин снова отворачивается к окну, чтобы получше рассмотреть холодные синие огни, сменяющиеся красными и белыми. Все так мигает, что редко кого это не притянет. Хосок бы притянулся, разумеется, если бы его так сильно не тянуло к земле. Биты пронзают его тело и от этого он чувствует себя более уставшим. Он осушает стакан с горько-медовым содержимым в два глотка и ставит уже пустой пластиковый сосуд на подоконник. Он закрывает глаза, разрешая себе выдохнуть так, как будто он не мог сделать это уже долгое время. Внутри него целый часовой механизм, целые сложные процессы. И, немного пьянея, он начинает ощущать их острее. Тики и таки своих внутренних часов. Он медленно и очень плавно делает несколько кругов вокруг самого себя и видит, как картинку происходящего оттягивает, как она доходит до него с несколько секундным опозданием. И улыбается, снова закрывая глаза. Он не хочет ничего видеть и ему душно, он хочет подышать воздухом, поэтому идет в сторону балкона, где уже стоят несколько человек. На него никто не обращает внимания, все заняты своими беседами. Хосок ощущает присутствие лис. Все трое здесь – лисы. Они курят и говорят тихо. Красивые безумно. Шин не смотрит на них дольше трех секунд. Он подходит ближе к краю, заглядывая вниз, наклоняясь еще ниже и, наконец, чувствуя прилив холодного теперь уже осеннего ветра. Уже пришла осень. Ему кружит голову от кислорода и выпитого залпом стакана крепкого напитка. Мысли приходят то в активное, то в размякшее состояние, он чувствует, как его щеки горят, чувствует, как ему становится грустно и чувствует жжение в глотке и глазах. Он закрывает их в который раз, вдыхая поглубже воздух. Ему не лучше. И это становится его отчаяньем, именно в эту секунду для него это становится невыносимым. На его плечо укладывается тонкая холодная рука. И Хосок будто просыпается. Он оборачивается. Напротив него высокий худой парень в черной кофте с высоким горлом. У него пухлые женственные губы и совсем черные глаза. Хосок не знает, кто он, и даже не чувствует его присутствия здесь. - Привет, - говорит он. Голос тихий, но очень глубокий и проникновенный. Музыка из дома долбит сильно, но почему-то его слышно прекрасно. В его руке стеклянный стакан с чем-то темным. - Привет, - здоровается Хосок. - Виноградный сок, - он кивает на стакан в своей руке и протягивает его Хосоку. – На, выпей. Это для тебя. Хосок несколько секунд смотрит на него в прострации, после запоздало принимает протянутый сок в прозрачном стакане. - Спасибо. Они оба разворачиваются к улице. Холодный ветер гладит Хосока по щекам и забирается за шиворот кофты. Шин выпивает стакан сока, чувствуя, как остатки горечи исчезают, сменяясь виноградным послевкусием. Ему легче, но отчего-то он все равно хочет вернуть ту горечь медового нектара обратно. Он бездумно вертит стакан в руках, всматриваясь в сверкающие огни города, что перед его глазами мигают пятнами. Это случается всего в одно мгновение – бах. Стакан выпадает из его рук. Он разбивается о землю. Хосок словно просыпается. Забывшись, он слегка тянется вниз, словно может достать его и предотвратить падение, хотя очевиднее очевидного, что уже поздно что-то с этим делать. Лисы оглядываются на него, прекращая свои тихие разговоры. Взгляды всех присутствующих устремляются на него. Рука парня, стоящего рядом (о котором Хосок успел забыть) укладывается на плечо Шина, с силой оттягивая фею назад, не позволяя наклоняться вниз. - Это все еще можешь быть ты, - он кивает вниз. Там, где в темноте потонули осколки стакана. - О, не волнуйся за меня, - выдыхает Хосок. И словно с этим выдохом из него выходит добрая часть его собственной души. - Нет, ты неправильно меня понял. Я совершенно не волнуюсь за тебя. Просто будь осторожен, если действительно хочешь жить. Хосок слегка приподнимает брови, стараясь при данном свете разглядеть лицо незнакомца. Но он уходит, оставив Шина в присутствии трех лис, которые уже совсем перестали вести свои разговоры. Похоже, им куда интереснее был разговор между феей и этим таинственным безымянным. Когда Хосок последовал за парнем, конечно же, не нашел его. Он слился с толпой присутствующих и совсем исчез. Шин, оглядев множество разноцветных макушек осознал, что внешность парня запомнил он очень плохо. И уже ничего не оставалось кроме как прижаться губами к новому стаканчику с медовым нектаром. Музыки Шин больше не слышит, хотя и чувствует басы, они отдаются бесконечными вибрациями в его теле. Хосок просто пьет, ходя вокруг присутствующих существ, осматривая и не запоминая их внешности, пока ноги не перестают его держать и он не засыпает где приходится. Как он засыпает, Шин, разумеется, не помнит.***
Хосока до кровати Кихен просит отнести Чжухона. Он хмелен и весел в своей компании до прихода Ю. Но стоит появиться хозяину дома в поле зрения, как Хон словно начинает трезветь. Улыбка спадает с его лица, и он оставляет стакан в руках одного из своих приятелей. Кихен игнорирует этот щенячий блеск в глазах Чжухона и сухо озвучивает свою просьбу. Делает вид, что напряженного ожидания в глазах феи Ю также не замечает. Ли молча поднимает тело лежащего у подножия дивана Хосока, стараясь не разбудить его(хотя вечеринка вокруг в полном разгаре, всюду и везде гремят басы и звучат голоса разных существ) и, самое главное, не подать виду, что ему, вообще-то, тяжело. Чжухон несет фею до комнаты Кихена, где приглушенно горит свет настольной лампы, и уже там опускает его на кровать. Кихен сухо произносит, не глядя на Чжухона, который только этого и ждет: - Дальше я сам. Иди, продолжай развлекаться, - Ю подходит к другу, лежащему на кровати. Его пальцы не вздрагивают, касаясь ткани огромной кенгурухи. А вот Чжухон не может смотреть на это спокойно. Ю думает, что Хон ушел, когда слышит звук закрывающейся двери и приглушенные звуки музыки. Однако в следующий момент понимает, что ошибся. Чжухон просто закрыл их в комнате. - Что? – Лепрекон аккуратно стянул со спящего кенгуруху. - Там, в темноте, я плохо разглядел, но теперь вижу. Эта кенгуруха… - Здесь тоже не особо светло, чтобы ты что-то увидел, - перебивает его Хен, чуть подвигая светящую лампу, стоящую на прикроватной тумбе. - Кихен, ты ведь не просто так позвал меня сегодня, - и это скорее как надежда. Это совсем не звучит как утверждение, пока Кихен стягивает с друга штаны и снимает носки. - Гостями занимался Минхек. Я даже не знал, что ты придешь. Когда я тебя увидел, подумал, что Хосоку будет приятно пообщаться с тобой, поэтому попросил познакомиться с ним. Ты все-таки фея. Я хотел, чтобы ему было комфортно. - Что случилось у этого парня? – Чжухон медленно подходит к кровати, что аккуратно расстилает Кихен и укладывает туда Хосока. Он открывает глаза и произносит пару несвязных слов, даже привстает, оглядывается, но потом укладывается обратно на подушку. Ю складывает вещи Хосока и несет их к шкафу. - Думаю, это не твое дело. - Но все это ведь ради него? - Да, ради него, - закрыв дверцу шкафа, Кихен направляется к окну, чтобы задернуть шторы плотнее. Лунный свет больше не проникает в комнату. Ю выключает лампу. - Кихен, - Ли вытягивает руки вперед, ища ими лепрекона. Ю прекрасно видит его в темноте. Он вообще прекрасно ориентируется в темноте, но намеренно молчит, не выдавая свое местонахождение. – Ты знаешь, что я боюсь темноты. Конечно, Кихен знает. Он делает пару шагов навстречу и, протягивая руку, берется двумя пальцами за рукав кофты феи. - Я здесь. – Кихен хочет сказать, что им нужно уходить отсюда, чтобы не мешать спать Хосоку, как рука Ли находит его. Он забирается пальцами под рукав полувера Кихена, оглаживая подушечками пальцев запястья. Кихен закрывает глаза, бесшумно сглатывая слюну. Ли тянется второй рукой вперед и, найдя плечо Кихена, медленно притягивает старшего к себе, крепко обнимая. Он шумно вдыхает в себя его запах, уткнувшись носом в шею. Кихен никак не реагирует. - Ты все равно хотел меня увидеть, - утверждение без капли утверждения. Внушение самому себе и малюсенькие капли надежды на то, что это правда. Кихен, конечно же, ничего не говорит. Он будет не собой, если сейчас в ответ обхватит плечи Чжухона и скажет ему что-нибудь, как тот так сильно хочет услышать. - Я не хочу мешать Хосоку спать. Идем, - Ли слишком легко отпускает его, стоит старшему самому отстраниться и за рукав увести Хона из комнаты, где теперь спит Хосок.