***
Хосок, выйдя из горячей ванны, снова смотрит в окно. Сейчас глубокая ночь – половина третьего, и воздух стал совсем холодным. На парне та самая растянутая кенгуруха, которую Кихен уже столько раз порывался выбросить или хотя бы порвать на тряпки, и его останавливала лишь эта необъяснимая привязанность к ней Хосока. Хосоку эта вещь действительно очень нравится. В ней он ощущает себя слишком комфортно и по-домашнему. Есть в ней что-то близкое и родное, правда, он сам не знает, что именно. Небо звездное и холодное, Сок так и чувствует, как от него веет морозной прохладной приближающейся осени. Что-то притягивает его взгляд к пустующей дороге. Он, не отрываясь, смотрит вдаль, внимательно разглядывая тени, отбрасываемые деревьями в свете высоких фонарей. Вслушивается в неразборчивый шепот редкой листвы, но из всего произнесенного он понимает только то, что дерево его предупреждает. Оно говорит ему ждать. И Хосок ждет, рассматривая эту самую дорогу до тех пор, пока из далекой дали не появляется чья-то фигура. Шин понимает, что этот кто-то появляется там не просто так, что он появляется за ним, за Хосоком. Дерево снова начинает ему шептать, и теперь уже фея понимает, что эта безымянная тень неизвестного действительно идет к нему. Идет среди теней, не попадая на уличный свет звезд или фонарей. Создается впечатление, что силуэт избегает всего этого намеренно, преследуя какие-то свои личные цели, остающиеся для Сока сплошной загадкой. Хосок медленно встает со старого скрипучего стула, упираясь ладонями в подоконник, незнакомец в черном пальто уже ступает по детской площадке, за наблюдением которой Шин проводил большую часть своего времени. Парень внизу поднимает голову наверх, безошибочно ловя взгляд феи. Так ловко и так точно, без лишних движений. Ветер поднимается и до Хосока долетает шепот о том, что это существо ждет его внизу. Оно будет ждать до тех пор, пока Шин не спустится к нему. Да, Хосок все это понимает и сам, поэтому, долго не мешкая, идет к входной двери. В темноте ловко обувается и бесшумно закрывает дверь дома Кихена на ключ. Он впервые за многие дни выходит на улицу и отчего-то ощущает в ногах ватность, а в самом теле неповоротливость. Движения его тяготят, хотя раньше были одним из его источников жизни. Улица встречает Шина новым потоком ветра, что проникает под растянутую кенгуруху на его плечах. Все сразу начинают с ним говорить: пожелтевшие травы жалуются о наболевшем, практически совсем увядшие цветочки с клумбы делятся с ним своими снами, а деревья шепчут об опасности. Все эти разговоры проникают в него одновременно и несут в себе довольно несдержанный характер. Все живое хочет рассказать ему о наболевшем и Хосоку трудно отделить потоки предложений, наслаивающихся друг на друга. Незнакомец смотрит без смущения в его глаза. И Хосок понимает, что эти глаза он уже видел. Эти глаза вчерашнего незнакомца со стаканом вишневого сока. Или виноградного, Хосок точно не помнил. Он помнил только глаза. Он сам не ожидал от себя, что так хорошо будет помнить их. Взгляд незнакомца скользит вниз к кенгурухе. - Эта вещь не принадлежит тебе, - говорит он. И голос его походит на что-то, в чем вполне можно было бы спрятаться от природных невзгод. И это в нем притягивает Хосока практически сразу же. Одной этой фразы хватает, чтобы очароваться. Сок даже не задумывается о смысле слов, у него внутри эхом раздается голос незнакомца. - Ты должен отдать ее законному владельцу. - Я не знаю, чья она, - растерянно отвечает Хосок, не обращая внимания на то, как сокращает расстояние между собой и парнем в пальто. - Ты знаешь, - утверждает он. - Но я действительно не знаю, чья она. - В любом случае, эта вещь должна вернуться к своему владельцу, - Хосок разглядывает лицо напротив стоящего и все больше очаровывается им, уже совершенно не слушая шепот ветров отовсюду. Они буквально атакуют его: толкают в спину, бьют по щекам, ерошат волосы, щиплют глаза. – Надо же, как активно они говорят с тобой. - Хочешь зайти в дом? - Это не твой дом, - парень перед ним задерживает взгляд на его кенгурухе, делая паузу. - У тебя теперь нет дома. - Я потерял его навсегда, - тихо шепчет Хосок, боясь потерять контроль, он закрывает глаза и выравнивает дыхание, что из-за волнения так и норовит сбиться. Его сердце кричит на Хосока. Травы кричат ему в лицо, деревья. Голоса издалека, они все говорят с ним, делают все возможное, чтобы он услышал их. – Ты пришел ко мне? - Только потому что ты так сильно звал меня. Хосок поднимает взгляд на незнакомца, вглядываясь в его лицо, чтобы понять эмоции с которыми он это произносит. - Я даже не знаю твоего имени. - Но ты зовешь меня уже очень долго, я не мог спутать. Ты зовешь именно меня. И я не знаю, что ты хочешь чтобы я сделал. Ты просишь меня о многом одновременно, мне не разобрать. Хосок сглатывает слюну в пересохшем горле. Ветер студит его, и щеки начинают гореть от холода. Незнакомец стоит ровно. Так, словно никакое природное явление его не касается. Они смотрят друг другу в глаза. Хосок не уверен, но этот парень определенно читает его. Это заставляет Шина почувствовать что-то знакомое, что-то печально теплое и родное. Это незнакомец делает с ним. Сок прикрывает глаза и совсем тихо спрашивает: - Ты банши? - Да, - вот то, что пытались сообщить ему деревья. Вот то, что они кричали ему в уши, они предупреждали его. Возможно, этот банши пришел для того, чтобы спеть песню, которую Хосок не перестанет слышать уже никогда. - Ты пришел забрать меня? – Губы незнакомца трогает холодная улыбка. - Банши не убивают. Я пришел только потому что ты так сильно звал меня. - Я не звал тебя, - отрицает Хосок. Он подходит к банши ближе, не чувствуя перед ним никакого страха, но ощущая волнение и интерес. - Ты все еще продолжаешь звать меня. И я не смогу уйти до тех пор, пока не дам тебе то, что ты так сильно просишь. - Но мне от тебя ничего не нужно, - банши медленно качает головой. - Ты просишь меня. Тебе нужно. И ты просишь у меня слишком много, чтобы это можно было так просто разобрать. - То есть, чтобы уйти, тебе нужно сделать то, что я хочу? – Парень кивает, не отрывая взгляда от ссутулившейся фигуры Хосока. Шин не контролируя себя, закусив нижнюю губу, произносит: - Ты можешь воскрешать мертвых? – Он прекрасно знает, что мертвого воскресить невозможно. Знает, но продолжает надеяться. Хосок не может не надеяться. Каждое существо, понесшее утрату однажды, не может не надеяться на то, что все еще можно вернуть, что есть шанс все изменить. Банши не отвечает. Он понимает, что ответа на этот вопрос фея от него не требует. Они просто продолжают так стоять какое-то время, пока незнакомец не берет на себя обязанность заговорить: - Ты слишком замерз, - и действительно, тело Хосока заметно сжалось, плечи ссутулились, руки крестом прижимались к груди. – Тебе нужно согреться. - Ты не можешь уйти? - До тех пор, пока я не выполню то, что ты желаешь, твой голос будет мучить меня на расстоянии. Из-за него у меня возникают ужасные головные боли. - Тогда, я приглашаю тебя в дом Кихена. Я, кажется, действительно не могу больше находиться на этом холоде, - Хосок медленно разворачивается к дому, слыша за своей спиной тихие шаги. Фея не оборачивается, но непрерывно ощущает чужое присутствие. Он следует за ним. Они молча разуваются и проходят в комнату Кихена, в которой теперь живет Хосок. Банши бесшумно снимает пальто, вешая его на спинку стула, что стоит у рабочего стола. Шин замечает, как внимательно банши рассматривает старый стул, стоящий у окна. Тот самый, на котором Шин сидел все эти дни. Парень уверенно, но плавно подходит к деревянной развалюхе, укладывая на спинку свои тонкие пальцы и проводя ими по ней. Он поворачивает голову к стоящему за спиной Хосоку и сурово произносит: - Ты сидишь за этим стулом, хотя он не твой. Этот стул источает вокруг себя ауру смерти. Зачем ты притягиваешь ее к себе? Зачем присваиваешь вещи, тебе не принадлежащие? Этому стулу здесь не место. В этом доме кишит жизнь, а ты… - парень сдвигает брови к переносице. – Ты окружил себя этим запахом, более того, окружил им и хозяина этого дома. Перестань это делать. Ты должен отнести стул туда, где ему место. Ты должен отдать эту вещь, что на тебе, своему хозяину. Хосок сглатывает слюну, чувствуя себя ужасно из-за того, что совершенно незнакомый парень строго отчитывает его. Он хочет, чтобы банши успокоил его, чтобы сказал какие-то утешающие слова, что, собственно, все эти дни делал Кихен, но этого не происходит. Тогда Хосок понуро присаживается на край кровати, обнимая свои плечи. Ему до сих пор зябко. - И перестань открывать окна, - банши закрывает окно в комнате. – Ты замерзаешь, холод тебе вредит. Хозяин дома переживает за тебя. Не доставляй ему столько хлопот. - Откуда ты знаешь, что Кихен переживает за меня? - Весь дом окутан его беспокойством. На твоем теле запах беспокойства лепрекона. Ты не бережешь вымирающий вид. Подумай о нем. - Я думаю о нем. - Ты думаешь о нем недостаточно, - отрезвляюще жестко. Именно так, как Хосок в данный момент не желал бы слышать. Он не хотел никакой жесткости в свой адрес, поэтому невероятно сильно ощутил обиду от сказанных слов. Хосок всегда был понимающим и любящим, но теперь понимание требовалось ему. Так почему какой-то совершенно незнакомый банши упрекает его в том, что он недостаточно заботлив? Разумеется, Хосок никогда не игнорировал проблемы Кихена, но теперь ему было так сильно больно, что собственная тоска ощущалась намного ярче окружающих его эмоций. Он знал, что Кихен страдает от одного только вида такого Шина, но ничего с собой поделать не мог. Он действительно не мог. Слова безымянного расстроили его намного сильнее, чем он подумал сначала. И ему слишком сильно захотелось прикоснуться к теплой влажной земле. Он закрывает глаза и укладывается на кровать. - Скажи, ты знаешь какие-нибудь истории? - Истории? – Парень присаживается на стул, спинку которого занимает его пальто. В комнате лишь лунный свет и его недостаточно, чтобы хорошенько разглядеть лица друг друга. Но Хосок все-таки пытается это сделать. - Да. Истории о том, как был устроен наш мир. - Думаю, я знаю немного. - Не мог бы ты мне рассказать их? - Я не думаю, что помню их настолько хорошо, чтобы рассказать. - Ничего. Расскажи столько, сколько ты помнишь. Банши смолкает, в комнате воцаряется тишина. Хосок терпеливо ждет. - Я знаю одну историю. Она о банши. История об их рождении. Говорят, будто проявились они из горьких слез фей, что желали всем живым существам в час смерти покидать землю безболезненно. Маленьким детям, чтобы их сны были крепкие и хорошие, пели колыбельные. Песня считалась волшебством, на которое был способен каждый. Когда кто-то убил первую фею, надеясь на ее бессмертную по легендам кровь, за ним последовали его единомышленники. Из-за убийства самых невинных существ этой земли, сама земля почернела, и многие леса увяли. Тогда общий страх, недоверие друг к другу, ненависть и озлобленность перешли на лепреконов, которые вели довольно отстраненный образ жизни. Ведьмы, лисы, оборотни и прочие существа поддались зависти к их богатству, и не успокоились до тех пор, пока не истребили большую часть лепреконов. Тогда и появились банши. Банши – слезы и боль фей, они их дети. Они стали петь свои песни для того, чтобы забрать всю горечь, - парень глубоко вздыхает. - Поэтому они поют песню. Как поют маленьким детям колыбельные, чтобы им снились хорошие сны. Но из-за незнания многие их считали вестниками смерти. Ничего не зная о настоящих свойствах их песни, существа говорили лишь о том, что эта песнь умертвляет. Колыбельная, которая убивает. Их песни опасны, говорили они. И тогда банши пришлось уйти. Они мучились среди друг друга, потому что слышали в своих головах чужие голоса, что просили их о песне. Это особые слова просьбы, которые понятны были лишь банши. И тогда они не выдержали. Настал день, когда и фей стало не так много, как было раньше, и тогда вся земля услышала единую песнь всех собравшихся банши, что взялись за руки, чтобы исполнить колыбельную для тех, кто ее не смог услышать ранее. Настала тьма, а потом не стало лесов и появились многоэтажные новостройки. Потом, казалось, все существа забыли о том, кем они являются и все словно стали едины, но это лишь видимость. На самом деле, они просто научились молча ненавидеть. Некоторые лисы по-прежнему ненавидят оборотней и наоборот. Кто-то по непонятным ему причинам испытывает неприязнь и зависть, узнав, что впереди стоящий - лепрекон. И, конечно же, все как один боятся банши. Хосок смотрит на темную фигуру и испытывает желание заглянуть в глаза парня. Он думает о том, что еще с первых секунд почувствовал в нем что-то родное. Что-то, что его притягивало и не заставляло опасаться. Он присаживается на край кровати, по-прежнему пытаясь разглядеть лицо напротив, и до него доходит, что он до сих пор не знает имени банши. Такой простой вопрос, но с губ срывается он тяжело. Возможно, это потому что губы пересохли, возможно, это потому что в горле стоит ком. Но, тем не менее, он все-таки задает этот вопрос: - Как тебя зовут? Хосок слышит тихую усмешку, он даже видит ее тень. - Хенвон. - Меня зовут Хосок, - тихо говорит он, испытывая внутреннюю неловкость. Все-таки, Хенвон не спрашивал у него имени. - Я знаю, - и, возможно, Хосоку кажется, но в голосе банши действительно сохраняется улыбка. Ему тепло от этой улыбки. Он подобно щеночку рад любой ласке, рад любому доброму жесту. И снова жуткий стыд за это глупое чувство. - Откуда? - Вчера весь вечер твое имя произносил каждый из присутствующих. Они все говорили о том, что есть такой Хосок здесь, с которым им обязательно нужно всем познакомиться. Вчера здесь было так много людей из-за тебя. Этот парень, Кихен, позаботился об этом, хотя, не похоже на то, что он любитель вечеринок. - Ты тоже пришел потому что тебя позвали, да? - Да, - Хосок коротко кивает, не задумываясь о том, виден ли ему этот жест из темноты. - Знаешь, а твоя история… я хотел кое-что спросить. - И что же? - Ты ведь тоже думаешь, что это все выдумки, да? Кихен в них не слишком верит. Хенвон какое-то время молчит, а затем, встав со своего места, присаживается рядом с Хосоком. Он начинает говорить только тогда: - Я верю в то, что ни одна банши никогда на свете никого не убивала. А если я верю в это, то, возможно, и другие части истории правдивы. Банши действительно во многом похожи на фей. Я верю в связь между ними. И я хочу в это верить. - Мне очень приятно это слышать, - искренне выдыхает Хосок. – Я очень хотел встретить кого-то, кто думает так же, как ты. Когда Хосок снова направляет свой взгляд на Хенвона, то он понимает, что тот уже давно на него смотрит. Шин видит его черные глаза и благодаря слабому свету с улицы бледное лицо. И ему снова так сильно хочется услышать историю. Поэтому он просит: - Ты не мог бы рассказать мне еще одну историю?II
19 апреля 2018 г. в 20:23
Сквозь сон Хосок ощущает головную боль, которая не позволяет ему даже перевернуться на другой бок, несмотря на то, что затекла шея.
Он медленно открывает глаза, и комната словно плывет перед ним – это сказываются остатки хмеля.
Первую минуту он решительно ничего не помнит. И понимает только пару вещей – во рту мерзкий горький привкус, голова немного кружится, в висках болит так сильно, словно голова раскалывается пополам, ему хочется пить. Собрав все свои силы в кулак, Шин отдирает голову от подушки, присаживаясь на кровати. Он хватается за голову и грузно вздыхает.
Он вспоминает, как вчера много пил и совсем не закусывал. И вместе с этим приходит осознание того, что его мочевой пузырь вот-вот лопнет, как сильно Соку хочется в туалет. Приходится встать незамедлительно.
Добравшись с трудом до туалета, каким-то чудом не промазав струей мимо, даже не оставив и капли на ободке для унитаза, Хосок умылся еле теплой водой, предпочитая даже краем глаза не заглядывать в зеркало, что над раковиной. Он заторможено выключил воду и вытер лицо "своим" полотенцем.
Только он открыл дверь, как столкнулся взглядом с Кихеном, поверх которого был надет фартук. Его волосы были убраны назад, чтобы не мешали, он так всегда делал во время уборки. На руках – резиновые перчатки, в руках – по мешку с мусором.
- Кихен, я помогу убрать, - хрипит Хосок. Кихен не останавливается надолго, предпочитая не отвлекаться от своего занятия на разговор. Вместо этого Шин слышит его негромкий голос из кухни:
- Выпей две таблетки от головной боли, я подогрею тебе завтрак, - и несмотря на то, что Хосоку сейчас откровенно хреново – во рту кошки нассали, голова трещит, руки трясутся, язык еле ворочается, тело не слушается и прочее, он все равно ощущает не менее сильное, чем его физическая боль, чувство вины.
Хосок закрывает глаза, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза ладонями. Тяжелый вздох сам вырывается из его рта, и парень идет в кухню.
На столе, на идеально чистом столе Кихена, как и говорил друг, две таблетки, стакан воды и омлет. Сам Кихен ловко выходит из кухни, оставив два пакета в общей куче мусора.
Шин глотает две таблетки, запивая их водой. После – залпом глотает еще два стакана воды из-под крана. Чувствует себя легче и снова выдыхает.
На кухне светло, потому что шторы раздвинуты по разные стороны. Пахнет моющими средствами, потому что Кихен убирается во всем доме. Разумеется, уборку он начал с кухни – самая ценная для него комната после его собственно, где сейчас разместился Хосок.
Шин понимает, что ему больше нельзя находиться здесь, но…
Он обременяет Кихена. Тот, будучи излишне щепетилен к чистоте в доме, убирается в два раза больше, в два раза больше расходует еды и тратит нервов. Потому что Хосок может часами не выходить из его комнаты, недоеденную еду, приготовленную для феи, приходится выбрасывать, раз в неделю менять постельное белье не только для себя, мыть в ванной и вообще во всем доме не только за себя. Все делать за двоих и в два раза больше. На самом деле, от феи не так много беспорядка, он тихий и ест очень мало, но Кихену трудно делать что-то не на широкую ногу. Тем более, он слишком чувствует ответственность за Хосока. Он слишком боится за него и переживает. Он не сможет отпустить его домой.
И Хосок не может находиться здесь. Но также он и не может уехать отсюда. Он не в силах вернуться домой. Это выше его сил.
Шин, даже не взяв в руки столовых принадлежностей, уходит из кухни, по дороге лишь мельком глянув на убирающегося Кихена. Гостиная была уже вполне в приличном состоянии, Кихен протирал окна, встав на невысокий стульчик. Хосок еще немного постоял, посмотрел на Ю и беззвучно ушел в "свою" комнату. Там лег на кровать, укрылся с головой одеялом и снова уснул.
Ему снились бескрайние поля, глупые и ласковые цветы, шепчущие свои нежные слова любви и привязанности. Небо поливало его теплым дождем, ветер сушил его фиалковые волосы, грудь переполнялась любовью, облака сверху слали небесные поцелуи. Озера позволяли напиваться собой, травы дарили тепло. Он не был одинок, вокруг него были ласка, нежность, любовь. Вокруг лишь перешептывание, легкие песни с незамысловатой мелодией – полевые цветы никогда не отличались особыми музыкальными данными. Но зато ветер приносил витиеватые мотивы из далеких краев. Звуки сложной, но очень благородной музыки, которую бы Хосок никогда бы не смог повторить, которую бы никогда не освоил, но сердце запомнило бы навсегда. И через многие годы обязательно бы узнало. Оно отозвалось бы биением в груди, теплой ностальгией и, конечно же, любовью. Ему снилось много любви, настолько много, что он ей дышал, что она проникала в него, что он сам излучал ее каждой клеточкой своего тела. Он готов был дарить любовь, готов ее получать и готов ни за что на свете не разлучаться с землей, цветами, травой и бескрайним небом. Он не вернулся бы к другим существам никогда. Он бы остался здесь навсегда.
Он будет здесь.
Хосок открывает глаза.
Рядом сидит Кихен, слегка ссутулившийся и поникший. Конечно, улыбка на его лице светится не так часто в повседневные дни, но теперь он выглядит более мрачным, чем обычно. Хосок трет глаза, откашливаясь, присаживается.
- Кихен?
- Скажи мне, чего ты хочешь? – Его голос тих и сух. Он устал и, кажется, со временем проживания с Хосоком, перенял на себя его чувства. Шин снова чувствует укол вины в самое сердце, закрывая глаза. Ему слишком тяжело видеть таким Кихена, но и с собой он ничего не может сделать. Он правда не может прямо сейчас встать и уйти. Ему некуда идти. Он никогда больше не сможет вернуться домой. – Хосок.
Шин слегка приоткрывает глаза, глядя на слегка взлохмаченную макушку Ю. У него темно-каштановые волосы. Он – лепрекон. Он – вымирающий вид, что многие годы тому назад был подвержен жестокому истреблению. Кихен, конечно, не последний лепрекон на земле, но их действительно осталось слишком мало. Из-за их удивительного умения наживать несказанные богатства даже в тяжелые времена лепреконы вызвали ненависть у всех остальных существ. Их сжигали целыми семьями, не жалея детей. Кто-то заставлял их трудиться на себя за еду, но так как волшебство лепрекона могло распространяться лишь на себя самого, они не выдерживали и сами забирались в петли. Но потом появилось государство, а вместе с ним и новый закон. Однако к тому времени этого вида осталось уже совсем немного.
Кихен выглядит сейчас таким одиноким и оторванным от мира. Несчастным, разбитым, но по-прежнему гордым. Это его отличительная черта – никогда не опуститься вниз, никогда не покажет своих настоящих чувств. Всегда в себе все самое сокровенное, но вместе с тем для Хосока он подобен открытой книге. Хосок всегда слишком хорошо вчитывается в эти слова на его лице, всегда слишком хорошо понимает, что внутри. А Кихен отвечает ему тем же.
Хосок хочет заботиться о своем друге, но вместо этого его младший друг заботится о нем.
- Хосок, я ужасный грешник.
Шин молчит, выжидая продолжения. Кихену слишком тяжело даются его слова отчаянья. Он делает большие паузы между своими словами.
- Я грешник потому что на моих глазах умирает фея, а я ничего не могу с этим поделать. Ведь знаешь же, что не помочь – значит убить. А убить живое существо – преступление, - Кихен снова смолкает. Хосок по-прежнему смотрит ему в спину, его сухие глаза начинают слезиться.
- А убить фею – это самый тяжкий грех, который невозможно никогда и ни за что на свете искупить.
- Кихен, не нужно. Перестань так думать, лишь благодаря тебе я все еще жив.
- Сейчас ты не жив, Хосок. И я, как не стараюсь, не могу...
- Кихен, - Хосок, чуть придвинувшись, утыкается лбом между лопаток Кихена. Ах, у него такая тонкая спинка. Господи, какое же у него хрупкое тельце. Вот тот, кого нужно оберегать, но Шину не прийти в себя. Он понимает, он все прекрасно понимает, но он не может восстать фениксом. И это еще сильнее тяготит его. Не может уйти и не может остаться. Не хочет причинять боль другу, но именно это и делает, как раз из-за того, что не может уйти.
- Кихен, я хочу, чтобы ты рассказал мне о том, каким был мир раньше, - Сок хлюпает носом. Слезы беззвучно стекают с его щек, он снова закрывает глаза.
Ю не до конца верит в эти мифы, что по словам еще прабабушки Хосока, когда-то были самой настоящей правдой. Однако Кихен знает их слишком хорошо, и он ужасно хочет сделать Шину приятно, поэтому, не споря с ним, как это бывает обычно, начинает:
- Когда-то давно, когда небо было таким высоким, а леса густыми-густыми, фей было настолько много, что на земле царил мир и покой. Феи подобно земным ангелам творили любовь и счастье для каждого. Они были известны своими умениями в шитье из травы, украшенной листьями и цветами. Они умели варить прекрасные напитки, в том числе – медовый нектар, что сохранился до наших дней. Феи, поговаривали, – наша связь с небом, а небу связь с землей. Они выше существ, но ниже неба, хотя очень уважаемы им. Убийство феи – самый тяжкий грех… ведь фея – наша земная нимфа, оберегающая наши сердца, дарящая нам любовь и свет. Фея – посланник неба, чтобы подарить земле умиротворение и гармонию.
Но однажды кто-то очень черный возжелал крови этих существ. Ведь по легендам их кровь – панацея, способная даровать бессмертие. И тогда кровь пролилась реками и пролились чужие слезы. Вслед за феями пролилась кровь других существ. Фей стало меньше, их леса редели, их одолевали болезни тоски, от которых они умирали. Однако по-прежнему не утратили доброты своего чувствительного и ласкового сердца, которая есть и в феях сегодняшнего дня. Из-за того, что мы не оберегали их, они не могли найти в себе сил на защиту для нас, так как все уходило на защиту их самих. И тогда наступили высокие и широкие пожары, острые ножи и пронзающие грозы унесли с собой в небо миллионы душ лепреконов. В сердцах других существ зародилась тьма, они потерялись. Паника охватила их, в мир пришло разрушение. И когда нас всех осталось так мало, когда не осталось сил на выживание и борьбу друг с другом, тогда появились они…
…банши. Они появились для того, чтобы забрать и упокоить души. Говорят, банши – души умерших фей, что так и не смогли найти свой собственный покой. Они встали в круг и стали петь, и песнью своей даровали умершим вечный покой и избавили их от боли. И всегда, когда наступала чья-то смерть, банши являлись и пели свою песнь. Они феи подземного мира. Они проводники наши, они наш покой после смерти. Их песни становятся последним, что мы слышим. И потом эта песнь звучит для нас целую вечность. Мы умираем в этой песне.
Мы все однажды умрем, Хосок, - Кихен медленно поворачивается к старшему, укладывая его голову на свое плечо. Шин вздрагивает, притягиваясь к хрупкому телу младшего и утыкаясь носом в его грудь. Кихен аккуратно зарывается пальцами в грязные волосы Шина, нисколько не брезгуя, поглаживает его. – Хосок, мы не живем вечно. Думаю, что и тогда мы вечно не жили. Ты ведь сам прекрасно понимаешь, что те, кто находятся на земле, на ней находится временно. Им придется покинуть ее и уступить место новой жизни. Хосок, это хорошо, что мы умираем от старости. Смерть – это не так плохо, - Кихен делает паузу. - Я думаю, она счастлива.
- Кихен, - Шин крепко обнимает плечи младшего, давая волю своим слезам. – Кихен, я ведь тоже слышал эту песню. Я тоже слышал эту песню, но я жив. Я слышу ее до сих пор в своей голове. Почему я до сих пор жив?