То, без чего нас нет

Давать хорошие советы гораздо легче, чем им следовать: выпроводив Эмму, Румпельштильцхен всё же прибег к тому самому средству, от которого так категорично отговаривал спасительницу всея Сторибрука. И начав со стандартной порции «для успокоения нервов», напился так, что потерял лицо. Благо, его не перед кем было держать. Старая жизнь в который раз сгорала дотла, и в новой не было нужды «казаться кем-то». Лучше чем есть. Или хуже. Наконец, он мог быть «самим собой», только вот Румпельштильцхен просто не знал — как это бывает. Он бросил щепоть соли в стакан с прохладной водой, педантично размешал и не донёс до губ, выплеснул в раковину. Он знал, ему бы полегчало, если бы он выпил получившийся раствор. Его отец всегда «поправлял здоровье» этим немудрёным составом. Только Румпельштильцхен внезапно понял, что не хочет такого облегчения: платить в этой жизни приходится не только за магию, и попытки обыграть судьбу или даже собственное похмелье могут встать боком в последствии. Поэтому Румпельштильцхен отставил стакан в сторону и болезненно морщась полез в чемодан, за бритвенным прибором и зубной щёткой. Хорошо хоть руки у него не дрожали, и он, с отвращением глядя на собственное отражение, соскрёб с заросшего за последние три дня подбородка щетину. Зубы он чистил тщательно, с голдовской педантичностью, пока внезапно накатившая слабость не заставила выронить щётку и ухватиться за край раковины. «Новая жизнь» обещала быть столь же дерьмовой, как и старая. Он «продолжил с уборкой», как и собирался. Это заняло не один день, но торопиться было некуда. Вещи, которыми Бейлфаер — Нил — наполнял свою квартиру и свою жизнь были случайными. Он не заботился о том, чтобы они сочетались друг с другом, но некоторые из них всё же несли в себе какой-то смысл. Ловец снов, например, был связан с Эммой. Ворох скидочных карт с его последним местом работы. Пылившиеся в коробке старый кассетный плеер и ворох заслушанных до треска магнитофонных записей казались каким-то шифром, поняв который, Румпельштильцхен смог бы понять и своего сына тоже. Нил вроде бы не так хорошо вписался в мир без магии; кажется, он не был тут счастлив и совершенно определённо был одинок. Но при этом Бейлфаер любил этот мир. Стал его частью… С упоением слушал его странные песни, получал настоящий «драйв» и от вождения автомобиля, от крепкого кофе (бывшего, кстати, совершенно неизвестным в Зачарованном лесу напитком), и общения с людьми, которых сам Румпельштильцхен предпочёл бы избегать. У его сына не было ложной памяти, дарующей знания об этой реальности, но смена имени не была лишь внешней. В мистере Голде даже в период беспамятства под проклятием было больше от Румпельштильцхена, чем в Ниле — от Бея. Румпельштильцхен не сразу понял в чём дело, но постепенно, слушая один за другим альбомы «Eagles» и «King Crimson», просматривая подпиравшие одну из ножек тахты (чтобы не шаталась) журналы довольно похабного содержания, читая Сэлинджера — затрёпанного настолько, что казалось с этой книгой его сын спал, ел, пил пиво и соблазнял женщин, и Керуака — так и не дочитанного до конца — отпечатки грязных пальцев и затрёпанные уголки слишком тонких страниц заканчивались где-то на первой трети книги. Но тем не менее, именно это довольно скучное на вкус и Румпельштильцхена, и Голда повествование определило выбор нового имени. Был ли новый Нил Кэссиди похож на того самого? Возможно, меньше, чем думал. Но он определённо хотел быть на него похож. В этом персонаже сосредоточилось всё те, черты к которым Румпельштильцхен всегда относился с брезгливым презрением. Человек без прошлого и будущего, вор и пьяница… Румпельштильцхену случалось таких видеть, и он не сомневался в том, куда заводят такие дороги. В том, что его Бей купился на эту доморощенную философию, Румпельштильцхен видел прежде всего свою вину. Только как бы глубоко не въелась в его мальчика пиратская «романтика», Нил с готовностью откинул её, увидев Генри. Или даже ещё раньше, когда Тамара поманила его призрачным обещанием семьи? Почему Нил так легко доверился первой встречной, но не мог поверить в любовь своего отца? Ответ на этот и другие подобные вопросы грозил стать слишком болезненным. Дни в новом мире текли похожие один на другой, Румпельштильцхен больше не пил ничего крепче чая, приводил в порядок квартиру, оплатил давно просроченные счета, даже окна вымыл, что из-за вернувшейся хромоты оказалось не столь уж простой задачей. Пару раз звонила Белль. Один раз Прекрасный. Белль обвиняла его в чём-то, задыхаясь выкрикивала трубку слова, потерявшие для Румпельштильцхена всякий смысл «трус», «ты бросил меня, как бросил своего сына», «ты снова сделал неправильный выбор». Прекрасный был куда осторожнее в выборе выражений, но без скрытых угроз и двойных смыслов не обошлось. Пикировка со «свояком» приятно бодрила. Румпельштильцхен даже задумался о том, что вернуться к промыслу антиквара и ростовщика в маленьком, созданном проклятием городке, было бы интересно… Пусть небезопасно и довольно глупо. Впрочем, он ждал ещё одного звонка. Того, что придал бы смысл или его возвращению, или пребыванию здесь. Эмма. Когда её имя высветилось на дисплее, он нажал на "ответить" сразу, благо телефон оказался под рукой. — Голд, я хочу, — начинает она со свойственной ей прямолинейностью, но он не даёт договорить. — Что решил Генри? — Румпельштильцхен прикрывает глаза. Привычные формулы вежливости, должные скрыть его нетерпение, не идут на язык. — Генри, — Эмма запинается на имени. — Генри остаётся в Сторибруке, и я еду к нему. — Рад за вас. — Очень нужна мне твоя радость! - говорит Эмма, не скрывая раздражения. Имеет право. Он догадывается, что решиться на этот звонок для нее было не так-то просто, но снова не удерживается от искушения подразнить горе-спасительницу. — Точно не нужна? — усмехается Румпельштильцхен в трубку. — Эээ… Может быть, и нужна, — даже посторонние шумы и треск не могут скрыть мелькнувшую в её тоне растерянность. — Голд, — продолжает Эмма уже громче и с прежней решительностью: — я хотела позвать тебя с собой. Всё то, что ты говорил про вас с Генри... Ты будешь жалеть, если хотя бы не попытаешься. Мобильник едва не выскользывает из успевшей вспотеть ладони. — А если попытка выйдет неудачной, я буду жалеть ещё больше. Но я попробую, — опережает он возможные возражения. — Спасибо, Эмма. Из динамика мобильного не раздаётся ничего, даже шорохи стихают, и Румпельштильцхен отводит телефон от уха, вглядываясь в дисплей: может быть, Спасительница просто бросила трубку, пожалев о своём внезапном порыве. Но на экранчике всё ещё идёт отсчёт времени разговора, и спустя несколько секунд Эмма прерывает молчание: — Где встретимся? Кто за рулём? Её деловой тон вызывает у Румпельштильцхена улыбку. — Я должен проделать этот путь сам, — поясняет он терпеливо. — И ты тоже. Твоя очередь сегодня… А я вернусь позже, не думаю, что по мне кто-то сильно скучает. Так что не в этот раз. — Я зайду попрощаться, — говорит Эмма так просто, словно они и вправду друзья, а не случайные попутчики. — Не надо, — вырывается у него невольно. И пытаясь сгладить собственную резкость, Румпельштильцхен добавляет: — Лучше в Ломбард заходи через неделю-другую. — Я зайду, — обещает Эмма, прежде чем разорвать вызов. — Зайду.