Мечтают ли Андроповы об электромальчиках?

      На берегах величавого Иртыша раскинулся город Омск…       Сказать по правде, в конце 80-х город был той еще дырой! Череда унылых панельных зданий, суровые лица прохожих и огромное серое небо, пропахшее нефтью и безысходностью. Несмотря на то, что со времен Фёдора Михайловича «гадкий городишко» знатно разросся вширь, светлее и чище он не стал. Но тем не менее именно провинциальному и полузакрытому Омску предстояло стать колыбелью Новой советской империи и, казалось, все памятники Ленину тревожно застыли в ожидании второго пришествия, указывая в направлении, откуда должен был явится спаситель…       Нет, это история вовсе не имеет отношения к религии… Хотя, религия, как известно, у всех и каждого своя, а коммунизм заменял советскому человеку и веру, и секс, и ЛСД. Поэтому, когда стало ясно, что возврат к истокам ленинизма идёт со скрипом и уж очень окольными путями, и красная звезда Октября может вот-вот навек закатиться, партийные лидеры и гении науки сошлись во мнении: историческая необходимость состоит с том, чтобы как можно скорее клонировать Ленина. Да, идея была по-своему революционна. Но может именно революция была нужна для возрождения былой славы СССР? Одним словом, тайное голосование прошло, и проект был запущен. В Москве в стеклянной пробирке клеточно делился и подрастал вождь мирового пролетариата, готовясь бегать в валенках с заснеженных горок и идти иным путем. В то же время в славном городе Омске рос контрольный образец героя революции. Ни много, ни мало клон Берии. Почему именно Берии, спросите вы? На том настояли наиболее радикальные и смелые члены КПСС. Ученые встали на их сторону, заявив, что лысина даёт множество преимуществ для наложения электродов, взятия биопсии и других полезных манипуляций. В то время, как шевелюра Сталина обладает сплошными недостатками с научно практической точки зрения. И кроме того, второго пришествия Сталина Омск может не пережить. Почему выбор не пал на Хрущева? Может потому что Омск был не пригоден для засева кукурузой, а может радикально настроенные члены партии соскучились именно по Лаврентию Павловичу… Одним словом, слава советской науке: в Омске рос и креп маленький, но уже многоклеточный Берия. А на страже этой гостайны непоколебимый, как скала, стоял наш главный герой — Владимир Васильевич Мешков, майор КГБ.       Разменяв пятый десяток и немного утомившись борьбой с врагами народа, он все же сперва с энтузиазмом воспринимал свою новую миссию. И даже раскрыл коварный заговор вредителей среди советских ученых. Но загвоздка состояла в том, что несмотря на внешнюю непоколебимость, волевой подбородок и решительный взгляд серо-стальных глаз, Мешков в глубине души был натурой чувствительной и противоречивой. И чем сложнее и многоклеточней становился Лаврентий Павлович, тем больше майор задумывался об успехе этого смелого проекта… Если первый Ленин не смог построить коммунизм, почему второму, по задумке точно такому же, это должно удаться? Конечно, когда эти сомнения начинали одолевать майора, он посильнее тыкал себя булавкой или перечитывал постановление недавнего съезда партии. Помогало это ненадолго. И перед сном Мешкова вновь захватывали крамольные мысли. «А что, если новый Ленин вообще не захочет строить коммунизм?» — думал он. И тут же пытался убедить себя, что доблестные советские ученые должны были все предусмотреть.       Усугубило ситуацию новое порученное дело: антисоветская деятельность некой рок-группы, именующей себя Гражданская оборона. Молодые смелые ребята в своих песнях откровенно глумились и потешались над верой в победу коммунизма и сомнительной удачей родиться в СССР. Однажды во время прослушивания затертой скрипящей пластинки, Мешкову стало настолько невыносимо горько, что он опрокинул стакан коньяка и просидел полчаса, глядя перед собой и отбивая ногой заевший в голове ритм. А потом вдруг написал стих. Сам. Перечитал и так испугался, что немедленно сжег. Итак, он усомнился в идеалах, с детства вдалбливаемых в голову. И это накануне выхода на пенсию! И нового рассвета ленинизма! Казалось, могло ли быть хуже? О, поверьте, могло.       Втайне запираясь в кабинете и слушая песенки ГО, Мешков вдруг обнаружил, что из множества порождаемых музыкой образов, один затмевает собой все прочие– образ солиста группы. Егор Летов, болезненно худой юноша, в рубашке с булавками и заклепками, все больше и больше занимал мысли майора. Причем, все чаще являлся в каком-то особенно непотребном виде. И однажды вечером Мешков, лежа в кровати с храпящей супругой, отчетливо увидел на потолке растрепанного Егора, в расстёгнутой рубашке, с обнаженными выпирающими ребрами, среди разбросанных доносов и папок с делами. «Мы уйдём из зоопарка!» — задорно пропел Егор и подмигнул.       «Ну всё. Приехали… Салют Ильичу!» — подумал Мешков и закрыл глаза.       Теперь с каждым днем майор все яснее и яснее с ужасом осознавал, что он просто-напросто влюбился, причём самым позорным, стыдным и недозволенным образом. Мешков не спал ночами, страдал, скучал, писал стихи, как гимназистка, разумеется, в глубине души надеясь, что когда-то Егор прочтет все это, поймет и оценит. А пока он складировал свои многочисленные произведения в ящик стола, запирал их на ключ и каждый раз бледнел от ужаса, представляя, как кто-то посторонний случайно обнаружит написанное. В своей, если так можно выразиться, лирике он был чересчур склонен к драматическим фигурам речи, пафосным фразам и смелым заявлениям: На излете Советской империи, Разуверившись в линии Партии, Ухожу в Андеграунд, намеренно Променяв Коммунизм на Анархию. Я готов, не стыдясь меланхолии, Отравившись бесплодными «измами», Все доктрины марксистской теории Бросить враз к твоим кедам замызганным. Позови меня окриком матерным И, забыв свое темное прошлое, Я назло медицине карательной Стану льдом под твоими подошвами. Я готов за тобою последовать По просторам Союза проклятого, Пренебречь Ленинизма заветами, Целовать твои скулы покатые. Мы с тобой навсегда будем связаны. Кровь моя — помесь меда и плесени. Мои мОзги по стенам размазаны Твоей вздорной и всратой поэзией.       Однако суровая проза жизни была совсем иной и вот так безрассудно бросить в одночасье весь привычный уклад было невозможно. Да и Егор, который к своему счастью не подозревал о творящейся в голове майора вакханалии, вряд ли оценил бы подобную жертву.       Разрываемый сомнениями, Мешков однажды зацепился за спасительную мысль: подобно Ленину и Берии возлюбленного можно клонировать. Майор загорелся новой безумной идеей, как можно скорее вырастить в секретном НИИ генетическую копию горячо обожаемого панка. Теперь он сутками напролет торчал в лаборатории, пытаясь узнать побольше подробностей смелого эксперимента, совал нос везде, где только можно, оправдываясь соблюдением государственных интересов. Он часто задумывался о том, какую именно музыку и какие книги нужно будет показывать подрастающему в НИИ клону, чтобы тот вышел максимально приближенным к оригиналу, и стоит ли вообще давать ему алкоголь… Правда до решения этого спорного момента было еще очень далеко. А пока майор просто писал стихи про открывающиеся волшебные перспективы: За тобою ведя наблюдение, И с трудом соблюдая приличия, Я встречаю лишь взгляд недоверия Из-под толстых очков безразличия. Мне не нужно твоей благосклонности, Я устал притворяться и прятаться, И скрывать свои тайные склонности, Ведь мне скоро само все достанется. Вся надежда на эту алхимию, На советской науки свершения. Я тебя, не добившись, клонирую И построю с тобой отношения! От тебя мне не надобно многого: Прядь волос, кончик ногтя отрезанный, Даже просто плевок в мою сторону… И немножечко всратой поэзии. Пусть в Москве размножаются Ленины, Пусть растет их картавая армия, Пусть ускоренно делится Берия, Выполняя парткома задание. Я тебя возрождённого, юного Из глубин института секретного В кабинет приведу ночью лунною, Все исполню желанья заветные.