Lam.

      Чимин уже вторую неделю, возвращаясь с учёбы, закрывается у себя в комнате и сидит безвылазно. Родители знают, что он просиживает часы у окна, но куда устремлён тоскливый взгляд сына — им не понять; Чимин просто ждёт. Он не знает чего, не знает сколько и зачем, но Хосок, когда глава семьи Пак итак уже потрёпанному собственным отцом парнишке сказал убираться, просил Чимина ждать. Энтузиазм и желание бороться с непробиваемыми «взрослыми» пропал уже через пару дней, осталось неприятное послевкусие и разбитые розовые очки — образно, конечно, на деле — растоптанные мечты о понимании и приятии старшими желаний младших.       Если бы только он мог… если бы мог — обязательно повернул бы время вспять и обижайся Хосок, не обижайся, а заставил бы его хранить молчание. Глупый, неугомонный, хотел быть честным, хотел быть открытым в своей любви, но в итоге только перекрыл все пути.       Ах, вот, что так долго копилось? Чимину не грустно, он зол, он очень-очень зол. Зол на то, что никто не воспринимает его всерьёз, никто не думает, что он уже достаточно взрослый для принятия собственных решений — ни родители, ни его обожаемый парень. Окно захлопнуто, шторы резким движением задвинуты, а огромное одеяло принимает в свои объятия — единственные, что сейчас доступны.       Свет в доме гаснет, мать негромко, через дверь, прежде тихонько постучавшись, желает добрых снов и неожиданно даже для себя просит прощения. Родительское чутьё? Интуиция? Не столь важно, но необходимые слова произнесены.

***

      Хосок хотел романтичнее, но до младшенького простыми камешками в окно не достучаться — он спит мёртвым сном и не реагирует совсем. Потому парень названивает на мобильный со своего нового — прошлый раздолбал в порыве злости отец — и ждёт хоть какой-то реакции. Ах, свет, пусть тусклый, от ночника, наконец загорается, сонный голос отвечает недовольно, и по телу старшего разливается уже подзабытое тепло.       — Чимин-и, ты согласен сбежать со мной?       Пак, видимо, не считает необходимым отвечать; лучшим ответом становится суетящийся за шторами силуэт — парень как можно тише и быстрее пытается собрать вещи: самое необходимое — в рюкзак, а шмотки, пара семейных фотографий и все скопленные за последние два года карманные деньги — в дорожную сумку. Окно открывается до конца с негромким щелчком, Чимин ищет взглядом знакомую фигуру — непросто, в темноте не видно совсем ничего. Но глаз привыкает, и блестящий взгляд удаётся словить. Чимин взволнован, взбудоражен, и сумку кидает неосторожно, попадая прямо по лицу.       — Упс?       — Будь тише, малыш.       Ах, они оба создают слишком много шума, бестолковые. Но никого это не тревожит, кажется, в семье Пак спать беспробудно — наследственное. Это вызывает нервный немного из-за напряжённой ситуации смех, который перекрывается волнением — Чимин скрылся вновь в комнате и не появляется.       Хосок не знает, но он, его Чим-Чим, стерев наскоро рукавом подступившую слезу, выводит аккуратным почерком «со мной всё будет хорошо. я сам свяжусь с вами» и ниже, роняя влагу на вырванный тетрадный лист «люблю вас, чимин-и». А после рюкзак на плечо, и тихонько, пропуская две скрипящие ступени, пробираясь тихо мимо заснувшего в гостиной отца, парень наконец выбирается на улицу, где тут же утопает в нежности, которую Хосок ему дарит — дарил всегда, с их первого знакомства.       — Наш поезд через сорок минут, нужно поторопиться, малыш, — Чон говорит это, но паренька не отпускает, сдавливает сильнее.       Красные глаза возлюбленного лучше остального отвечают, почему он так задержался. Хосоку не понять — в его семье один только отец-выпивоха и никакого воспитания, никакого тепла; Чимин свою семью всегда любил, ею всегда дорожил, потому и не мог сопротивляться. Тем дороже дар, который он Хосоку преподносит: он выбрал его, и старший просто не может подвести.       — Идём.       — Ты готов? — всхлип говорит об обратном, но Чимин сжимает крепко чужую кожанку и, разорвав объятия, смотрит точно в глаза.       — Да.