Молочная луна

Живите в доме — и не рухнет дом. Я вызову любое из столетий, Войду в него и дом построю в нем. Арс. Тарковский

31 октября 1981 г. Римма: Полночь! Я еду. И не знаю, что сказать. Я давно дала имя себе, тебе… но осветить место, где я, никак нельзя. Тайна, мрачная и суровая. Пусть сейчас писание не будет упражнением. Пусть будет частью игры, и я в ней — не вóда. Мои живые друзья, друзья из плоти и крови, погибли, а на пергаментном листе осталась лишь их тень. Папа, ты был прав. Только об одном так мне тогда и не сказал… не предупредил… Но ведь ты не всезнающий! Артур дремлет, поезд качается. В Лондоне ждет Дамблдор — наверняка безрадостный и обмякший, утомлённый заботами. От лишений совсем-совсем седой. И всё кругом будет таким же — усталым, потускневшим… Но светится в темноте желтым овальчиком маленькое лицо. Этот мальчик спит. И другие пассажиры ни о чем не ведают. Им невдомек, ктó здесь, спелёнутый волшебным вечно-тёплым одеялом. Вот в чьих ручках была их жизнь! И смерть, конечно же. Что за дитя в хлеву чужом?.. Марко! Я хочу домой. Я очень-очень хочу вернуться домой. Неизвестно, где папочка, Лили, Эд… В том доме было страшно. Но сперва как-то понарошку, несерьезно: я точно смотрела пьесу. Или проходила игру-лабиринт на Хэллоуин. На пороге запуталась в чем-то — шторе, не шторе… не разберешь… и Артур закричал: осторожно, назад! О, то не мои ноги угодили в ловушку, нет-нет. Не мои. Я будто глядела на комнату и тело Алисы сквозь толстое стекло. Со стороны. За окном было темно, не считая физалисов-фонарей вдалеке. И не полое одеяние Волдеморта на полу сделало сцену жуткой. По-настоящему ужасающим оказалось другое. Ребенок выжил! Это противоречило всему, всему! Радовало, но и пугало. Что это за дитя?.. Почему нельзя аппарировать? Чем заняты остальные, как завершилась стычка в Годриковой впадине? Столько вопросов… Но Внутренняя Волчица поучает: не спеши. Гляди, Артур спокоен. Если человек без опасений закрывает глаза — всё не так плохо. Волк не сомкнул бы глаз, ожидая нападения. Волдеморта уже нет. Ты забываешься, спорю я. Да-да, забываешься! — подтверждает Невидимый Наблюдатель. Вы, девочка и волчица, разве не помните сказку о Снежной Королеве? Сотни сотен злых осколочков разлетелись повсюду! Несметное число малых и средних — по необъятной планете. Самый острый — в сердце Британии, наиострейший — в правый глаз её, и не надейтесь, что игра окончена. Я — человек, и лишь мне известно досконально (во всех тонкостях!) на какое преступление порой способны человеческие существа. Я — страж, я — Надзиратель… Отвали, отмахиваюсь я. Ну серьезно, пошел к черту, старик! Вырастают из-за оконной рамы стены заводов. Рябь-морось перекрывает неверный свет. Блестят, как салом смазанные, кирпичи. Кажется, у поезда множество рук с боков. И эти руки раздвигают туман, отталкивают, гонят прочь. Мы вырываемся из серого месива. Мигают из индиговых пустот фары автомашин. Пронзительный свист будит Артура. — Римма… Римма, Невилл… Ах, вот же он! Давно ты его забрала? Почему не растолкала, я должен был… а впрочем, всё устроилось. Только не говори Дамблдору, пожалуйста. Это нелепое «пожалуйста» окончательно ломает настрой. Я киваю, чтобы Артур отстал и не донимал. Хотя он всё равно будет виновато кряхтеть, если мы сейчас же не выйдем из вагона. Теперь я не только подавлена неизвестностью, но и раздражена. На перроне… Ладно, это всё искупает! Препоручаю сверток Артуру и бегу, бегу… Запах говорит: ранее Сириус метался по вокзалу взад-вперед и переживал! Сириус был и здесь, и здесь… не мог догадаться, из каких дверей мы выйдем… Сириус тут давно. — Алиса и Фрэнк погибли! — почти сбиваю Блэка с ног, так спешу уткнуться носом в теплую шею. Оборачиваются прохожие. Плевать! Я шепчу быстро и сбивчиво: — Сириус, там… от Волдеморта ничего не осталось, ничегошеньки! Один халат! Я так боялась, что она вернется к дому Поттеров и застанет тебя. А меня рядом нет! Сто раз пожалела… — Мерлин, тише, не так сразу… Погоди, с чем это там Артур? Это ведь Уизли, да? — Где остальные? Лили? — Где сын Долгопупсов? Мы замолкаем и смотрим друг на друга. «Ну, держи спасителя магической Британии, — огорошивает Сириуса подоспевший Уизли. — Я должен связаться с Орденом. Доставим в безопасное местечко. Всё в лучшем виде.» На рыжих вихрах серебрится водяная пыль. Младенец просыпается. Блэк смотрит беззащитно и жалобно — то на сверток в собственных руках, то на меня. Толкаются пассажиры и провожающие, скрипят тележки. «Что теперь?..» — «Хуже их гибели — уже ничего, как и лучше твоей любви, малышка Прим. Так что заживём на славу», — усмехается, переборов себя, Сириус. Дешёвая нарочитая шутка иногда лучше премудрых слов утешения. И я не думаю о Волдеморте. О сотнях крошечных осколочков по миру. О мести Беллатрисы — большого и злого обломка. И вдруг что-то давит изнутри. Тянет и странно отдается болью в позвоночнике, в ногах. Сажусь на корточки от неожиданности. Встаю. Вроде отступает… «Прим?!» — «Их двое. Совершенно точно двое, Бродяга!» неделю спустя — Но не дошел я до последней грани, чтоб из скитаний не вернуться вновь к тебе, источник всех благодеяний! Дверь распахивается. Изумрудные крошки и одна завитая шкурка подхвачены сквозняком и летят прочь. Это краска давным-давно облупилась… Не беда. Слизеринский вкус покойного Альфарда своеобразный. Но всё лучше, чем золото и багрянец на входной двери. Питер стал подвижнее, гибче и как-то хитрее на лицо — влияние младшего Дамблдора? С его приходом в комнате поселился едкий запах мыла. Обнимаемся, и он оправдывается: «Я потею как свинья, простите». Джеймс хмыкает. Дядюшка Доу шелестит картой города и без предисловий вываливает на друга новые сведения: где, когда, сколько будет Пожирателей… Конечно, в основном лишь предположения. Питти быстро кивает. — Лестрейнджей мы упустили, — словно извиняется он. — И в целом скажу так: с нами напропалую забавляются. Уродам ведь известно о плане Дамблдора. Не может быть иначе: Снегг же на две стороны играет. А вот где ловушка окажется — вопрос! Пускай угадают. Им хочется навязать свои условия, чтоб не угодить в западню. Вы ведь позволите Пожирателям узнать, где будет засада? — Само собой, — Регулус тянет себя за пухлую губу. Сосредоточенный взгляд остановился на дверной петле: там колышется от сквознячка оборванная паутинка. — Северус предложит им взять нас численным превосходством, притворяясь малой группой. Эх, а я бы лучше давил поодиночке… Только второго побоища в Годриковой Впадине не хватало! — Что ни драка, то пожар, — кривится Джеймс. — И в ту ночь… — В ту ночь не стало Алисы и Фрэнка. — А еще — доблестного Карадока… и старины Фенвика… Мы чуть было не потеряли Эда Боунса. Но сгинул Волдеморт! — Волдеморт, да… — Они пускай думают, будто нас на месте — полтора гиппогрифа. Сделают всё наперекор Снеггу, вот увидите. Скажи Снегг «не бойтесь, идите впятером», и недоверие обеспечено. А велит мобилизоваться и все силы кинуть на схватку, и Пожиратели решат, будто он нарочно отвлекает, выманивает… Короче, думай, как крыса, вот что! Хвост… не в твой огород камень. — Логикой большинство Пожирателей обделены. За исключением Малфоя и его клятой пятёрки, самых близких друзей-соглядатаев. Нотт, Эйвери… — Так почему не принять во внимание их ход мыслей? Зачем подстраиваться под безликую массу Волдемортовых пешек… «Потому что Малфой теперь — не наша головная боль.» Из камина одновременно вырываются и хриплый голос, и снопик искр. Все в комнате подскакивают от неожиданности. Летучий порох? Разговор по сети? Лицо Эдгара Боунса алое, как мак, но это огненная иллюзия. Он наверняка бледнее рыбьего брюха. И сердит, будто получил удар перчаткой: Эдгару не нравится, что Сириус не раскрывает координат своего дома. Правильно! Не время для формальной вежливости. Наступивший мир очень и очень неустойчив… — Малфой станет отпираться до последнего. Простите, что без приветствия… Но и вы тоже учтивостью не отличаетесь… Ладно, к делу! Белобрысый хлыщ под стражей, его женушка… твоя сестрица, Блэк… на свободе. Нянчит ребенка. На неё ничего нет. Впрочем, пока нет. Понадобится — найдём! — Замолчи, Боунс! Не нагнетай! То есть, Малфой в Министерстве? Где-то в визенгамотских катакомбах? — Бери выше! В Азкабане. Но ребята, я уверен, он выйдет из воды сухим. Лучше подумайте о Лестрейнджах… — Подумаем, подумаем, за думалку нашу не беспокойся, — огрызается Сириус. Он пытается смягчить замечание интонацией, но не выходит. Их с Эдгаром недовольство друг другом — извечная головная боль Ордена. Я с досадой шиплю, но Бродяга и ухом не ведет. — Лучше скажи, слышно ли что о нашей «кишке». Какие предложения у стариков? — Я колдоаналитик, а не маггловский гастроэнтеролог, — фыркает Боунс. Калёные белые точки разлетаются во все стороны, парочка падает на пол. — Туше, Блэк, не злись. Старики, как ты говоришь, ждут наших указаний. Дамблдор даёт добро — к концу недели план нужно осуществить. Ищите место! Срочно, хватит просиживать зады и зализывать раны! Вон, моя рука на одной сопле болталась, а ничего ведь… — Мы ценим твою самоотверженность… — Сириус… — …и прямо сейчас рванём на поиски… — Сириус! Камин хохочет. Последняя вспышка, и красная физиономия Эдгара исчезает. Питти торопится обратно к столу. Еще чуть-чуть и нырнёт прямо в карты с разбегу! «Принеси кофе», — просит Бродяга. «Сам кофеварствуй, упрямый!» — «Прим, ну не гунди…» «Неужели трудно не цапаться с Боунсом всякий раз, а?» Регулус не улыбается — кажется, он утратил этот дар, надеюсь, не навсегда. А дядюшка Доу, младший Дамблдор, смеётся в голос. Его не заботят перепалки и неизвестность. Нет дела Аберфорту и до холодной сдержанности Регулуса. Прежде я не замечала, а ведь он был таким всегда: слишком преданный общей Идее, наиважнейшей из идей. Всё прочее — мелочи. Раньше он будто бы скрывал эту свою слабость. Почему? Аберфорт со взглядом, устремленным куда-то вдаль… что он там видит? Надеюсь, Эдварда Гори с новостями. А может, засёк тайное убежище Беллатрисы. Или хотя бы чашечку кофе для дёрганого Сириуса… Сириус: Из-за того, что вальравн еще не вернулся, мы обедаем в непривычной тишине. Мистер Доу — он никогда не станет для меня Дамблдором. Джеймс — вихрастая головушка. Питер, без аппетита ковыряющийся в тарелке. Регулус при новом галстуке. Прим. Я изменился. Я отдал МакГонагалл синюю тетрадь, и с тех пор прошло немало времени. Теперь МакГонагалл советуется с нами о противомагической обороне. Интересуется, какие бумаги следует отправить в Министерство по делу Люциуса Малфоя. Я слышал, и не раз: «Минерва, Минерва»… Разве после такого жизнь станет прежней? В синей тетрадке осталось моё детство. В синей тетрадке остались сказки. Послушная, гибкая, практичная и незаменимая, ничем не загрязненная, не замаранная линза, через которую я смотрел на мир, оценивал его, сравнивал предметы и чувства людей… где она? Там же, где траханая синяя тетрадка, да-да! На кой черт Минерва мне её подсунула?! Понимала ли, что не смогу трезво воспринимать действительность, не делясь.? Приучила ведь щенка! Дала ученику толковый совет. Теперь я словно совершенно пуст. Я знаю, что хорошо, а что — плохо. Не более того. Я… «Сириус!» Эдвард Гори вернулся. Хочет что-то показать… И я без капли сожаления пойду за ним. Ни еда, ни компания — ничто не помогает душе хоть как-то двигаться. Но в ослепительной пустоте маячит вдалеке жгуче-черное пятно. Привлекает взгляд. Беллатриса. Так что я бросаю «спасибо», целую Прим в прохладный висок, прикрытый светлыми волосами. Шероховатый шрам не ощущается. Но он там есть. «Эд нашел место?» — «Думаю, да». «Иди, Сириус. Старайтесь не сталкиваться с магглами: если отпечатаетесь в их памяти, нам это не на руку. И поговори с Эдвардом, — глаза Прим странные. Она смотрит в упор, цепко и бесстрастно. Не понимаю. — Эдвард знает больше нашего. И умеет разрозненные крупицы собирать в добротные колобки знаний.» «О чем ты?» Вместо ответа — поглаживание по руке. Меня подталкивают к двери. Джеймс помогает натянуть пальто. Я готов. * Мы аппарируем к набережной. Ветер гуляет над грязной водой — ледяной и дикий, вонючий и назойливый. С улыбкой думаю о мантиях с круглым вырезом: сейчас такие в моде. Да-да, морозьте свои шеи и брыли… а я буду ходить в кожанке и шерстяном шарфе, выкусите! — Сириус Блэк слишком заметный, — бурчит под чарами невидимости вальравн. — Примроуз Люпин права: внимание горожан — это плохо. — Верно. Их мозги бывают, как отварная цветная капуста. Пальцем ткнул и насквозь! — Я накидываю мантию Джима. — А Пожиратели… Эй, что там за чепушила на постаменте? Ага, Георг… давно покойный король. Эдвард, ты знаешь, что Георг II ненавидел отца? Своего, ясное дело, не моего. Вроде как возглавил оппозицию, когда возмужал. Не понравилось парню сидеть под домашним арестом. Я читал, он пловец был что надо: бывает, когда хочешь своего добиться! Наши судьбы похожи? — Будут, если Сириусу Блэку удастся прожить семьдесят восемь лет. А не умереть в юности. Сириус Блэк слишком рассеянный. Смотрите под ноги, хозяин, — Эдвард не смеётся. Никогда не хохочет и не острит в ответ на шутки. Едва ли у него есть чувство юмора. Или?.. — Свернём. Нам нужна Крэйн-стрит. Попытки заманить вальравна в колоннаду с треском проваливаются. Он упрямо прёт дальше: «Быстрее, хозяин Сириус, мы невидимы, но медлить ни к чему». Направо путь преграждает темная фигура Нельсона. В отличие от Георга, этот памятник чист: ни единого дерьмового пятнышка на блестящей шляпе. Цветочные ящики пустые. Столы и стулья с летней террасы убраны. — Это местечко — без пяти минут «Дырявый котёл». — Как скажет Сириус Блэк, — охотно соглашается Мёртвый Ворон. Интересно, разбирается ли он в культуре и истории магглов? Или нет? — Прим сказала, ты хорошо вяжешь… валяешь колобки знаний, — бросаю мимоходом. Кстати, а может ли мой питомец недоумевать? По-настоящему? Всё-то ему заранее известно! Молчит. Ну и ладно. Я уже отвлёкся. И готов взорваться! — Трафальгарская таверна. Салон «Криббс». «Яхта». А это что? Клуб гребли! Эд, серьёзно?! Такое место ты выбрал? Переулок узкий, как задний проход… А баров — словно блох у Филча в диване! Я не понимаю, что именно и как мы сделаем в этом пристанище порока. Здесь яблоку негде… тссс! Магглы! — Сириусу Блэку следует помолчать. — Алебастровые глаза будто слепы, но всё равно вращаются в глазницах — влажные, большие… глаза Мёртвого Ворона. Огромная рука отодвигает меня в сторону — пропускаем толпу. Незнакомцы стремятся в бар, а ведь еще не вечер! — Сириус Блэк дышит, но будет не жилец. Нельзя гнаться за мёртвыми! Сириус Блэк читал много книг. Нет-нет, не книг по колдовской науке. Книг… людских. О чем они говорят? Жизнь ради мести — не жизнь. Назойливая точка жжет хозяину Сириусу глаза. Я прав? — мясистые холодные пальцы сдавливают плечо. Когти впиваются в черную кожу куртки. — Нельзя отогнать, смахнуть, забыть. У точки есть имя. И если её не станет… — Я буду спокоен, если её не станет! Эдвард, прекрати! Я должен… вспомни всё зло, что совершила Белла. От начала и до конца… — Не больше других, — бесстрастно бросает он. — Ты заблуждаешься! — Сириус Блэк! Держи себя в руках. — Зачем же? Хватит и того, что ты держишь! — мантия сползла, и я опасаюсь — всерьёз — что заметен. Картина маслом: подпираю стену и лаюсь сам с собой! Будто умалишенный… — Больно! Пусти! Двадцать третьего ноября здесь будет пустынно. Только я, несколько добрых и умных волшебников и… они. — Всё так. Разве Сириус Блэк желает остаться на Крэйн-стрит? — Нет… нет, дьявол тебя раздери, не желаю! Я убью Беллатрису и выйду отсюда, Эдвард! Поверь, всё кончится с её смертью. Здесь, на этой улочке. Увидишь, так и будет! Ну же, разожми лапу… и дай пергамент. Нужно черкнуть пару строк зельеделу… Я лгал безостановочно — как дышал. Верил: кончина Беллы прекратит барахтание в вязкой хмари. Но не был, совсем не был уверен, что переживу схватку с этой фанатичкой в накрахмаленных юбках. Северус: «Тот, что хотел быть похожим на ветер в его самых заветных движениях…» Я морщусь. Зыркаю на окно — никакого движения за занавеской. Щели так плотно законопачены… теперь и сквозняки не пошевелят дырчатые тряпки. «Тот, что хотел твердой рукой править миром, устал и терновым венцом свой стон несет». Я надолго отрываюсь от книги. Быстро темнеет на улице, а в доме — еще быстрее. Черные буквы становятся трудноразличимыми. Вино в пыльном кубке — не поблескивает. Проезжает по кривой улице неизвестный велосипедист с фонарем на рогатом руле. Я догадался. По скачку света. Быстр, неровен… велосипед же? «…свой стон несет. Но он смеется в лучах осеннего солнца.» В дверь очень-очень тихо что-то стукает. Я отпираю (не забывая о волшебной палочке). Никого. Привычка велит опустить голову. На пороге — пергаментный свиток. Ха, не будь у меня манеры всегда глядеть под ноги — прошляпил бы письмо! И чем думал тот, кто его сюда подсунул?! Тот, кто светил люмосом под окнами? Бежал и подпрыгивал, выдавая себя за велосипед, за подбитого гиппогрифа? Кто этот умственно отсталый кретин? Покупка совы его разорит, не иначе… Посылаю вниз чары — нет ли опасности? Чисто… можно брать. Я прикрываю дверь локтем. Сердце бьется громче и сильней, куда сильней, чем обычно. Потому что это письмо (письмо без сомнения! Не просто бесполезная штуковина) связующей ниточкой тянется… К Блэкам? К Дамблдору или Дамблдору? А может, и вовсе привет от Малфоя? Нет, тогда не было бы этой дрожи и трепыхания внутри. Тьфу, зараза! Я запираюсь, сажусь в кресло и ломаю твердый сургучный комок. «Гринвич, Крейн-стрит, 23 ноября. И будет час до полночи» И больше ни слова… Друг или враг? Мну пальцами сургуч — почти неподатливый, непохожий на гудрон, которым соседские ублюдки измазали мне волосы в шестьдесят восьмом. А ведь сургуч бордовый, как сливовый джем! Не зелёный, не горчичный. При чем тут цвет? Ха! Бордовый и младший Блэк… никакой, мать его, связи! Он же чёртов слизеринец… Тупой Северус Снегг! Крейн-стрит! Соберись, драть твою мантикору! Я спешно разжигаю камин. Пламя холодное, синее — колдовское пламя. Оно не оставит пепла, не выдаст тайны. Крейн-стрит, Крейн-стрит… Двадцать третье… 23 ноября 1981 г. Мимо школы — по направлению к Истни. Магглам дома покидать никто не запрещал. Но чуйка у них определенно есть… интересно, как это работает у людишек без дара? Белла хрипло вздыхает, словно сокрушается о том, что Северус Снегг озабочен таким ничтожным вопросом. Дёргаюсь, но успокаиваю себя: ну, глупый, что ли? Эта дамочка мыслей не читает. Не-а. Никогда не умела… она слишком эмоциональна. — Ты точно так же шел по улицам с моим братом, помнишь? — вдруг бросает она сквозь зубы. — Не смог защитить… Почему ты ничего не сделал? Совершеннейшее ничтожество! — Было дело, — отвечаю невозмутимо, но внутренне сотрясаюсь от смеха. — А ты? Каталась по земле, в юбках застрявши… на память не жалуюсь. — Грязный… — Помолчи! Она замедляет шаг. Оборачивается. Глаза запали, и чёрные подглазья превратили лицо в подобие греческой маски. Была ли она красива? Без сомнения. И до сих пор… Но всё же… Внутреннее уродство роднит нас и накладывает отпечаток на внешность. Сейчас я похож на Беллу больше, чем её братья. Больше, чем сёстры. Она в темно-синем, а я — в чёрном. Две тени на неширокой чистенькой улице. Опять хрипение, сдерживаемый стон. «Гадкий ты человечишка, Снегг. Будь Регулус жив, он бы… Преданный, честный… Лучший слуга господина… Господин вернется!» Ага. Конечно. Десять раз по десять. Если только… если только нет где-то еще одного медальона. Вроде того, что чуть не прикончил всех нас. Тогда, в пещере. Нет! Невозможно! — Иди уже, — почти не скрываю отвращения. — Тёмный Лорд мёртв. Теперь каждый сам за себя… хотя цель у нас пока одна. Не пускай слёзы: только зрение туманят. Я не стану прикрывать твою аристократическую спинку. — Поговорим еще! Вот увидишь, как я воспряну духом… И сколько внутренней силы открою в себе после того, как этот ублюдок… отрезанный ломоть… — она шипит глухо и низко: — Убью Сириуса. А после проверим: кто где находился в час «икс»? Как вышло, что Тёмный Лорд отправился к дому Долгопупсов без сопровождения?! Занятные вопросы… — Да понял, понял, — отмахиваюсь я. — Кончай забивать голову призрачными теориями. Отвлечешься — отправишься за братцем вслед! Тссс! Сигнал Лестрейнджа! А она всё не может захлопнуться. «Улица слишком открытая… Бары — много окон. Окна — стёкла… Перережу глотку. Проткну. Меж ребер всажу… Щенок…» Её бормотание едва слышно. Оно как полузадушенный шорох каштанового листа под ногой. Но так отвлекает! Лестрейндж посветил разок и убрался. А ведь муж… бедняга. Мои соболезнования. Ни души. Один за другим гаснут фонари вокруг. Скоро… Сириус: Я у стойки бара — знаковое местечко. Конечно, мог перевоплотиться в незнакомца в остроконечной шляпе, что всегда молча зыркает на всех из угла. Или стать верзилой у двери. Или подменить на одну ночку бармена… Нет, все роли розданы. Друзья колдовали, колдовали и наколдовали чудную декорацию: невообразимо скучная маггловская обыденность, но каждый предмет — волшебная маленькая деталька. Столько труда, усилий потрачено для пущей убедительности… Как искусно замели, черти, следы!.. Столешница с отпечатками пальцев, каплями сиропа, налипшими крошками закусок. Посуда в едином стиле, но до чего несуразная. Тоже мне, старейший бар. Удобные стулья: сиденья до блеска отполированы сотнями задниц-пьяниц. Тусклый свет, мушиный трупик на подоконнике, в бутылках — цветной блеск всех оттенков, фоном тихая-претихая музыка. И едва заметный сквознячок. Поток воздуха разбивается о моё тело, но перед этим легко проходит сквозь маггла на соседнем стуле. Я окружен призраками. Это часть игры. — Бармен… друг, еще пинту «Голубой луны», будь добр. — Белое не наливаем, — грубо отвечает «призрак». Я фыркаю. И кто сотворил этого мерзавца?! Наверняка Эдгар… любитель надо мной поиздеваться. — Что за пивной шовинизм! — Юноша, здесь не Брюссель. Поищите пивнушку классом повыше. У нас тут всё просто… — Ну-у, это я уже понял. «Выходите, щенки!» Бармен ухом не ведет. Кучки людей в тесной комнате не изменяют своим занятиям. Так же булькает в горле у толстого краснолицего, а его сосед шелестит газетой. Играет музыка. Говорят о чем-то две подруги у туалетной комнаты. Потею я. Жаркий свитер… «Я знаю, тварёныш, Сириус, ты внутри! Выйди, или я убью магглов… тех, что с тобой заодно!» Я тяну время и спрашиваю у бармена (не рассчитывая на ответ): что думаешь о той сумасшедшей на улице, а, приятель? Бармен смотрит с недоумением. Он ничего не слышал. В следующую секунду взрывная волна выбивает окна. Разлетается в пыль мушиный скелетик. Со звоном лопаются бокалы. Фигуры вокруг исчезают — они всего лишь морок. Сдуло и краснолицего, и бармена, и рафинированных девиц — скучные типажи! Никакой фантазии! Испарились семнадцать сортов «лучшего пива в Гринвиче». Я валяюсь на полу среди осколков. На улице идёт бой — Эдвард «Эд» Гори, Эдгар «Эд» Боунс, Джим, Пит и старикан Доу гасят кого-то Регулусовыми зельями… но это дальше по переулку. А за окном… — Сириус, моя наживочка, моя приманочка, ты же там? Иначе зачем всё это? Да, я к тебе не сунусь. Но и ты никуда не денешься, выходи… Шум драки удаляется в сторону Георга Второго, и я приподнимаюсь. Пора. «Выползай, малыш… Теперь у меня только один брат… Шутка! Ха-ха-ха! Купился? Тебе никогда не быть вновь нашим братом, порченая кровь…» Я проползаю около метра и встаю. Прим! Прим ждёт двойню, Прим — дома, Прим не велела ввязываться в противоборство! Прим сказала: терпи! Прим будет разочарована! Злость. Клокочущая чёрная ненависть. Сердце колотится в груди, и нет слов для описания… объяснения… Это как грызть камень. Как рвать дёсны о ежа. Тупой бред… какой еще ёж… — А вот и ты… — Редукто! — ждать? Ну уж нет. — Я думала, мы поговорим… Эй, щенок, почему ты не хочешь побеседовать?! — она ловко уворачивается. — Не нравится мысль, что я буду последней, кто услышит твоё тявканье? Так не всё ли равно?! Стыд! Позор тебе! — Не тебе меня песочить, Волдемортова змея! — мусорный бак взлетает в воздух, почти задевает моё плечо. Проносится мимо красная вспышка. — Змея? Эта должность уже занята… была! — Белла останавливается. И я — осёл! — останавливаюсь тоже. Под действием её незримых чар? Каких?! Она не властна надо мною! Никогда не была… но вот в детстве пугала так сильно… Это воспоминание вызывает трепет и сейчас. Вызывает… уважение? Может ли человек нечаянно, невольно (даже против собственной воли) уважать кого-то, кто внушил ему страх? О Мерлин! Сейчас… я должен убить её сейчас, потому что иначе… — Волдеморт возродится вновь. Не будет синего неба над лачугой должника. Не будет спокойствия дому предателя. Многие умерли и многие умрут. Со мной или без меня… но он вернется. Ты спросишь — в чем суть, смысл? Но разве есть правда в том, что магглов хотят признать равными нам? Сегодня вы создали декорации, где грязнокровки были не важнее подстаканников и вилок. Даже не массовка… лишь предмет интерьера. Что качаешь головой? — тембр её голоса изменился. Всё еще гневный, но непривычно сдержанный. Она не двигается, а только говорит, и никак не вырваться из оцепенения. — Стреляй. Убей меня, Сириус Блэк. Но когда-нибудь ты признаешь — они нам не ровня. Вероятно, уже давно знаешь… — Враньё. — Вы ставите их на игральную доску, как и мы. Помнишь Ноев ковчег? Овцы и барашки на ковре. Всякие резные фигурки. Но вот мальчик уже наразвлекался. И закидывает зверей под крышку-палубу. В темноту игрушки-сундука. Да, вынет их снова, но завтра. Регулусу нравилось… Регулус был покорный, старательный, усердный, исполнительный… умный… — Умнее, чем думаешь! — нет сил сдерживать клокотание ярости! Что она знает?! Почему воображает, будто… и я делаю выпад. А она бежит. Длина переулка — сто ярдов. Не так и много, чтобы смыться. Она знает, что добровольно прыгнула в капкан. Или в ажурном рукавчике есть козырь? Черт! Я падаю, она прячется за выступ — туда, где одна глухая стена сменяет другую. Клуб грёбаной гребли. Стреляет и мажет — нарочно, я уверен. Смеется и бежит дальше. «Я убью тебя!» — мой голос. Наверно, где-то остановилась драка. Где-то Снегг показал, на чьей стороне. Где-то, возможно, кто-то ранен… «Я сотру тебя в порошок, Беллатриса!» — «Сириус, нет!» Её лицо меняется. Римма: — Сириус, нет! Я пряталась в погребе долго, очень долго. Хотя должна была «гостить» у отца. Мои колени разнылись и спина задеревенела. Пальцы распухли, превратились в маленькие охотничьи сардельки, а в боку начало колоть. Но я терпеливо ждала и пять часов назад слышала, как наши бродили по бару, колдуя и переговариваясь вполголоса. Они тщательно проверили — нет ли других волшебников? А магглов? Никто не озаботился, есть ли в здании девушки-вервольфы. Со мной давно произошло странное: я стала видеть мир иначе. Не глазами животного или изгоя, не взглядом снизу вверх. У меня есть свои ярость и гордость, и я помню каждую ночь, проведённую в обществе Эдварда Гори. Помню, как была неразумным существом, волчонком, призретым Мертвым Вороном. Мы похожи. И мои ярость и гордость не сродни людским. Беллу нельзя убивать. — Сириус, нет! — хрипло восклицает Регулус. Я выхожу из дверей разгромленного бара. Младший брат не удивлён. Будто обо всем давно догадывался. Пыль за нашими спинами суматошно клубится — серая в плотном мраке. Что-то там стучит и взрывается, лязгает и бухает. — Регулус! — Я дам тебе возможность уйти. Но ты никогда больше не появишься ни в моей жизни, ни в жизни кого-либо из моих друзей. Ты затаишься и будешь влачить существование… любое, какое изберёшь. Мне нет до этого дела. Согласна? Безмолвие. Сириус тяжело дышит. Что-то непонятное застыло в его глазах. Как «брат, здесь прольется кровь». Но чья то будет кровь, неизвестно. Белла вдруг взвизгивает и кидается прочь как безумная. Стремглав по переулку… она легко вырывается за его пределы, и Сириус следом. «Помоги ребятам!» — всё, что мне остается бросить Регулусу Блэку на прощание. Бежать тяжело, чертовски тяжело, но всё легче, чем человеку… Особенно тому, у кого в груди гигантский комок ненависти. Мы сворачиваем к начальной школе — здесь всё еще нельзя аппарировать. Беллатриса выдохлась: перешла на шаг, встала, склонилась к земле. Дорожный указатель! Металлическая пластина на палке. Лишь несколько ярдов и… Знает ли Лестрейндж, что почти свободна?! Не смею окликнуть Сириуса. Так и стоим: она пялится на него, а я на неё… и вся улица словно мертва. Тягостно! Паршивое чувство, привычное, как вторая кожа. Но в былые времена это болотистое ничто отступало. Отступало, когда мы рассматривали звёзды, полушутя нюхали акацию и крокусы в саду, кидались комочками бумаги, щекотали друг друга перьями для письма, ласкали… Оно отступало, потому что не выносило дыхания жизни! Я вспоминаю день, когда летели во все стороны одуванчиковые головы и пёстрые ленты, а злые мальчишки ныли и молили о пощаде. А еще день, когда мы с Блэком валялись у подножия вечных розовых кустов — потные и все в земле. И когда мне было вручено кольцо из берёсты — шершавое и несуразное, но зато со словами «это тебе, Лунный Пирожочек». А потом… потом его заменило тяжелое и широкое кольцо-обещание, кольцо-клятва! Это кольцо мира, кольцо мира, кольцо мира! Сириус не умрет, пока не исполнится клятва! Сириус не посмеет оставить меня, пока кольцо мира лежит в кармане фартука! И я чувствую его вес! Сириус — мой должник! — Ну что, устала? — он поднимает руку. Зеленая искра пляшет на конце волшебной палочки. — Убьешь сестру? Вот так запросто? — она наконец отдышалась. Бросает беглый взгляд в мою сторону. Скалится… знакомая гримаса. Попытка оттянуть неприятное мгновение, не больше. «Да. Убью.» И она устремляется к пешеходному переходу. Бродяга целится. Он не промажет. Не с такого расстояния. «Сириус! Оставь её! Белла, купола нет!» Белла! О, долго, долго будет отдаваться горечью на языке это имя, я уверена… Но лучше Белла, чем Беллатриса. Короче, быстрее! Это лучше, чем Лестрейндж и точно лучше, чем ее девичья фамилия. Она понимает. И делает последний рывок к свободе. «Сириус, кольцо мира!» Он оборачивается. Звучит щелчок аппарации. «Поганая, мерзкая… ушла!» Он захлебывается потоком невообразимо красочных ругательств. Падает, упирается лбом в землю, воет, стонет, как ребенок, обиженный смеха ради… Взрослые потешаются, но для него всё кончено! Проиграна вся жизнь, а не одна партия, рухнуло всё, всё! И я сажусь рядом, ожидая без слов. «Собьет кулаки в кровь. Пускай бушует! Для ярости этот выход — самый безобидный. Он поймет… Дорогая Примроуз Люпин, он поймет, но нужно время.» Я не поднимаю головы, и Эдвард Гори уходит. Неслышно, как тень. Северус: Когда пыль улеглась, я понял, что остался один. Ха! Ничего нового! Ну хоть голову не сломил… а вот Нельсону повезло меньше… его черная голова вместе с треуголкой валялась неподалеку отдельно от туловища. Завтра газеты будут пестреть заголовками один нелепее другого. «Вандалы разгромили исторический район! Статуя адмирала Нельсона осквернена, кто виновник? Неслыханное: акт глумления потряс даже окраины. Теперь к каждой достопримечательности будет приставлен полицейский… налогоплательщики в ярости.» Я потер ушибленную поясницу и огляделся. Вдалеке раздался победный клич — драл глотку кто-то из наших. Наши… Чужие… Свои… Мои? — Северус! Эй, ты цел? Цепкие пальцы ухватили плечо. Меня дернули так резко, что перед глазами всё поплыло. Кажется, лёгкое сотрясение получил… Ну, куда ж без этого! — Не тряси, придурошный. А то блевану. Прямо на твои лакированные туфельки… — Точно ты! И точно здоров! Он засмеялся и обнял — аж кости захрустели. Так и есть — конченный дурак. «К последним новостям — Белла наверняка сбежит. Сириус её не тронет, как бы ни хотел. Что морщишься? Ведь это великолепно! Довольно крови! Северус, брат в последнее время был сам не свой. Я извёлся от тревоги… Ты не любишь его, да, но позволь договорить… ох, камень с души!» — «Ты мне кислород перекрыл, бестолочь…» Смешно признавать — я был рад. В один совсем уж ничтожный миг я попробовал представить — какой станет жизнь без младшего Блэка? Никаких больше странных аристократических повадок — запонок, волшебных шейных платков-хранилищ; никто не укорит за грубость и некого будет шокировать мещанскими манерами. А ведь это — удовольствие: видеть его праведный гнев в ответ на каждый пустяк, слушать нелепое заикание по поводу и без. Смешно! Жизнь — в самом деле удовольствие. Славно, когда ни одна собака не лезет, не ломится в двери моего дома. Хорошо, когда можно греться у камина и чихать от книжной пыли. Но скучно, скучно… существование порой становится невообразимо скучным. Есть слово. Его можно взять и кинуть, как камень — не в кого-то, а… просто. И вот оно валяется, неприкаянное, и никто не желает слово это подобрать. Но тут появляется он. И берет слово в свою руку. Потребовалась уйма времени! Чертова куча времени, чтобы осознать: моё слово никогда не пропадет втуне, оно не останется лежать бессмысленным камнем. — Вспомнился тут один глупый стих… — Проверить, я хотел проверить… — «Всё изменилося до глубины заветной — добро, зло, истина, любовь и красота; живыми нитями единая мечта соединила всё в покров души всесветной». Мы уже не стояли на месте, а шли в сторону набережной. Холодный ночной воздух затруднял дыхание. А может, что-то у меня внутри пострадало из-за схватки с муженьком Беллатрисы. Мандрагора его разберет. — Ага. «И мир, откуда встал невидимый магнит, признал закон миров, что в небесах царит. Мир состоит из звёзд и из людей!» Очень по-христиански. Иносказательно даже. У тебя есть свежий чай, Северус? — Заварим, — хмуро ответил я. Хмуро — для виду. На самом деле я ликовал. Возможно, присутствие в жизни одного, хотя бы одного друга — не такая уж большая слабость… 10 марта 1992 г. Сириус: — Могла ли сестра когда-нибудь тебе навредить?.. Нет-нет, дослушай! Навредить таким образом, чтобы мы больше не увиделись? Жив ты, жива я, но по отдельности… Дом остался далеко позади, за грядой холмов. Можно присесть, перевести дух. Теперь течет неспешный разговор. — Примроуз Люпин, знаешь, что? Представь: я её убил… И вот жива ты. И жив я. Но по отдельности… Не хочу объяснять. И рад, что это не нужно. Прим смотрит строго. Она знает обо всём, чего я не произнес. И хотя её голова на моих коленях, в этой беседе — ни капли игры. Всё взаправду! Ах, как хорошо. Наконец она отводит непроницаемый взгляд и говорит: — Я расскажу тебе историю. Да, я в таком не сильна… мои сказки лишены смешуточек, в них нету словесных каламбуров и всяких там фигли-мигли… они даже не философские ни разу… — Погоди-погоди! А мои, по-твоему, пошлые, глупенькие и полны этих… кеглей-меглей? Ты, Прим, обесцениваешь мой литературный дар! — И откуда ты взял, что речь… — она возмущена и замолкает. Длинное «пффф» — как подтверждение капитуляции. Мол ну ты и отмочил, Бродяженька… Я перестаю ёрзать и готов слушать, и Прим начинает: — В Арденнах (я не могу сказать, сколь высоко, и не отвечу, как давно это было) раскинулась деревня. Чуть ниже по реке стояла деревня другая — почти город. Так я и буду звать её, эту деревню, впредь — городом. Ведь называют же иные озёра морями? Девочек там было множество, и мальчишек тоже, но Библиотека была всего одна. Как и Школа, и Ратуша, и Почта… та тоже. И Особенная Девочка, о которой пойдет рассказ, была в городе лишь одна, другие не в счёт. К слову, если Почта — такое важное учреждение! — только одна, то беды не миновать! Всё началось, когда любимая подруга Девочки уехала с родителями в Антверпен. Девочка исписала меленьким убористым почерком три листа. «Отправь с вороном», — посоветовала мать. «Но мама, Понетт всегда мечтала получить настоящее письмо!» Девочка пошла на почту, попросила у хмурого Мужчины конверт и марку (дорогую, необычайно дорогую!) и протянула шестнадцать франков мелочью. Ты только вдумайся! Шестнадцать! Новенькие монеты — не только бронзовые, но и две железные — звонко упали на жестяное блюдечко. Мужчина за решётчатым окошечком посмотрел на них (лишь на них) и серьезно проговорил: «Вы даёте лишнее. Посчитайте хорошенько». Ах, «посчитайте хорошенько»! Нет, вы слышали?! Будто бы она не умеет считать! — Она очень хорошо считала, правда? — перебиваю я. Глаза, опушённые светлыми тонкими ресницами, смотрят немного лениво. Но с лукавинкой. Неспроста. Прим видит: я потешаюсь над непосредственной простотой Девочки и скудоумием Мужчины. Я уже знаю о них всё. Она вертит травинку двумя пальцами, тянет в рот, слюнит. Выплевывает и продолжает рассказ. — Девочка потребовала марку с изображением рыжеволосой Неизвестной. У Неизвестной были пронзительные глаза. Не как у меня! Не спорь! Странное одеяние марочной дамы, кажется, спадало с розовато-желтого мягкого тела. Мягкого? О нет, то была сильная и храбрая женщина, иначе что ей было делать на марке «100-летие Кареньонской декларации принципов»? Неизвестная напомнила Девочке о другой картине. «Свобода, ведущая за собой народ», так она называлась. «Я хочу эту марку и никакую другую, пожалуйста!» — «Но вы переплатите…» Мужчина недоумевал. Зазвонил телефон. «Почта… да-да… Хорошо, берите, но я вас предупредил! В высшей степени неразумное дитя», — пробормотал он под нос. Вот грубиян! Через неделю Девочка получила ответ из Антверпена и снова поспешила на почту. Выбрала марку попроще. Заранее, чтобы почтовый служащий за зеленой решеткой не разворчался. Но в этот новый раз он оказался не сердитым, нет, его глаза светились какой-то странной улыбкой. Необыкновенной улыбкой литературного героя. Такой улыбкой, о существовании каких Девочка лишь догадывалась. Девочка огорчилась. Потом обрадовалась. Потом снова огорчилась. Она написала подруге: я не знаю его имени и где он живет, не знаю о его семье и увлечениях, об образовании и дурных привычках… но разве у человека с сияющими глазами могут быть дурные привычки, о, Понетт? Девочка приходила на почту снова и снова. Раз в неделю, по субботам. Брала новые и новые марки: старалась не повторяться. Она хотела рассказать ему, но боялась. Девочка решила написать письмо. Сделала это и пожалела: отдать лично в руки — всё равно, что сказать языком. Деревянным языком во рту, полном сухой извести. Так она чувствовала себя всякий раз, когда её настороженные глаза сталкивались с его веселыми. И однажды она вдруг выпалила: «Где вы живете?» Он поднял брови — удивленно — и спросил: «Зачем вам это знать? Мой дом в Арденнах, и я езжу сюда на автобусе каждое утро, кроме воскресенья. Вы хотите поджечь мой дом? Нет? Что же тогда?» В его голосе таился смех, но и это не спасло девочку от смущения и расстройства. Неделю спустя она попросила: «Назовите ваш адрес, пожалуйста. Я напишу вам письмо». Она не была глупой. Она была пугливой и очень одинокой — ведь Понетт уехала в далекий город Антверпен. Девочка пыталась поступить единственным очевидным для нее способом. «Поколдуй и узнаешь адрес, — предложила мать. — Это будет трудно. И не совсем законно. Но когда влюбленных ведьм останавливал закон?» — «Я не влюблена. Я просто пытаюсь быть услышанной…» — «Не пытаешься. Ты ведь ничего не делаешь, моя Девочка!» Два месяца спустя Мужчина сказал: «Если хотите что-то сказать, так говорите. Скоро наступит весна. Ручей за моим домом разыграется и я буду слышать журчание, даже если захлопну форточку. Мой сон испортится. Я стану раздражительным и немного больным. Но потом привыкну и снова повеселею. Что вы хотели мне сказать?» «Я могу написать! Представьте, так проще. Дайте, пожалуйста, ваш адрес.» «Думаю, вам не так сильно этого хочется», — вдруг подытожил Мужчина. Она не нашлась, что возразить. «С вас восемь франков.» Она вывернула карман и похолодела от ужаса: семь франков, сморщенная половинка желудя, шерстяная нитка и какие-то жалкие старенькие сантимы! «Прекратите светить своими глупыми, глупыми глазами! — мысленно выбранилась Девочка. — Ужасный вы человек!». А вслух сказала «ммм», на что Мужчина спешно ответил: «Отдайте мне ваш желудь. Пусть он послужит платой. Вы ведь не собираетесь переезжать в Антверпен? Нет? Значит, скоро мы увидимся снова». Неделю спустя он доложил: «Я посадил тот желудь, ждите: скоро полезут листья!». «Как бы не так», — горько усмехнулась про себя Девочка. Желудь был мертв. Мужчина между тем рассказал, как ручей оживился и нарушает теперь его сон. Проклюнулись тюльпаны, тюльпаны и тюльпаны — моря тюльпанов на полях. А желудевый росток — нет. Однажды Девочка пришла на почту в среду. «Возьмите эту воду, — она протянула сквозь зеленую решетку бутылёк. — Полейте ваш бесполезный ленивый желудь.» Она не видела, не могла видеть, но знала: мужчина веселился весь вечер. Но не вытерпел и, чувствуя себя последним дураком, полил черную землю. Утром над его домом выросло дерево. Большое. Очень большое. У Дерева не было имени, не было семейства, рода и родственников-деревьев. Карл Линней никогда не встречался с Деревом. Листья — не овальные и не круглые, не мягкие, как молодые дубовые листочки, и не плотные, как лапки старого каштана. Цветы — тяжелые, пышные и черные. Мужчина понюхал один, и голова его закружилась. Теперь он ждал субботы с нетерпением. «Что ты дала мне?» Девочка промолчала. Шли недели и цветы кругом доверчиво раскрывались навстречу солнцу. Манили пчёл. Уговаривали бабочек. Сыпали мелкую и крупную пыльцу вокруг себя. Отцветали. Опадали. Множество завязей было, и все они стали плодами. Но Дерево не менялось — его бархатные цветы наполняли сад Мужчины безжизненной красотой. «Возьми и эту воду тоже. Полей свой дуб, — сказала однажды Девочка. — И дай мне, пожалуйста, те две марки». Мужчина улыбнулся ей, как обычно. Вечером он полил землю, а наутро увидел на ветвях угольно-черные плоды. Листья шевелились на ветру, плоды покачивались. Мужчина откусил от одного и закашлялся. Плод оказался горек. Девочка приходила снова и снова. Мужчина был с нею по-прежнему ласков, но она жалела, что отдала половинку желудя… Девочка-ведьма не смогла побороть страх и думала: «Хорошо ли, что я — это я? А не дурно ли быть ведьмой? Что, если моё дерево не нравится? Ведь это непрошеный подарок… Вдруг он срубил Дерево?!» Однажды она набралась храбрости и спросила: «Что с моим дубом? Надеюсь, он тебя не беспокоит». «Его плоды не похожи на желуди и на вкус — как горелые масляные тряпки, — честно ответил Мужчина. — Жаль разочаровывать тебя, маленькая ведьма, но это дерево красиво только снаружи». Она пришла домой и расплакалась. А потом попросила помощи у бабушки. Через неделю Девочка просунула руку сквозь зеленые прутья и поставила перед Мужчиной последний пузырек. «Пожалуйста, поверь в мои силы. Я очень старалась. Если получится совсем плохо… тогда я больше не смогу смотреть тебе в глаза. Тебе придется изложить все свои жалобы в письме…» — «И не надейся, хитрюга», — улыбнулся Мужчина. Он никогда не чувствовал себя стесненным и даже привык к странной Девочке. Ночью плоды на Дереве закачались и наполнили густой мрак таинственным светом. Мягкое сияние накрыло и землю, и неугомонный ручей. Осветило черепичную крышу. Запрыгало по бугристым грядкам. Проникло в окно, позолотило белую простынь на кровати. Мужчина вышел в сад, сорвал шершавый плод и откусил немного (с опаской!). Никогда прежде не ел он такой сладости! Девочка через чердак выбралась на крышу своего старого дома. Прижалась к каменному орлу и зорко вгляделась вдаль. Вон там!.. Она спустилась, села на велосипед и велела колесам крутиться, крутиться и не останавливаться. «Привет. Ты принесла письмо?» — спросил Мужчина на рассвете, увидев у ворот своего дома Девочку. «Письма нет. Оно больше не нужно. Я хотела сказать: по таинственной причине или вовсе без нее… ты нравишься мне.» «Но мы едва знакомы. И я не знаю, что чувствую в ответ», — вероятно, Мужчина и хотел бы сказать нечто иное, но он никогда не лгал. «Иногда сердце человека — черный плод. Примешь ли ты мою дружбу?» «Да. Думаю, это очень хорошее предложение! А ты… хочешь немного тех светящихся персиков? Они вкусные.» И Мужчина улыбнулся. А когда он улыбался, то и глаза его улыбались, и брови, и даже уши — они чуть-чуть приподнимались, и это было забавно… Я так и не решила, чем закончится эта сказка. И почему сказка? Вполне себе быль! Кажется, даже сейчас Дерево всё еще растет и меняется… Сириус, на свете нет ничего неизменного. — Прим, умеешь ты огорошить вымышленной историей!.. — я пытаюсь сменить опорную руку — правая дико затекла. Мышцы спины тоже отчаянно ноют. — Эта твоя сказка — как прощание. Но я похож на Девочку. Я никогда бы не отстал! Засеял бы желудями всю округу… от Арденн до Пиренеев! — Бедные французы! — Прим разбирает беспечный смех. — Сириус, это просто рассказочка про старого холостяка, который боялся, что его домик сожгут… Он перебдел и пал жертвой собственных опасений, ха-ха! Ой, там Ромул! Смотри, за дальним холмом. И… я не замечала… обернись… Я с трудом поворачиваю шею. Старший сын замер на вершине только-только зазеленевшей горки. Травы почти нет — я отчетливо вижу его голову, грудь, передние лапы. Над полями разносится лай, а еще… — Запах! — Что-то горит… Сириус, дом, дом горит! Сириус, сколько времени? Защитное поле! На смену тела — был человек, стала собака — уходит секунда. Вонь. Вх-вх-вх-вх: мои ноздри. Ноздри. Ветер. Пусто, черна земля, ничего нет, ничего не растет, рано, одуванчик, вниз, дым. Много дыма. Там кто? Рем. Отойди назад. Хороший Рем. Быстрее, быстрее… старый человек. Старый человек говорит. «Никого нет в живых, Сириус, почему вы не пришли? Мерлинова борода, защита больше десяти лет не давала сбоев… но её нужно обновлять каждые сутки, ты знаешь, и те, кто сделал это, они погибли в пламени, Сириус…» Отстал. Не слышу. Вперед, а старый человек позади. Черный дым. Обещание. Не понимаю… Почему умер? Кто умер? Внутри дома?.. Дымина тянется по земле. Особняк еще не виден, но следы разрушения встречают в виде крошек-пепелинок. Они мечутся в воздухе. Становится душно. Магия! Грязное колдовство! Теперь я бегу на обеих-двух, с палочкой наготове, постоянно окликая сыновей. Стой! Дурак большелобый, куда ты лезешь?! Дурная башка… весь в отца… Пара мгновений, и я на очередном холме. Стою. Смотрю. Выдыхаю и сажусь… сам не свой. Поздно спешить. Римма: — Почему ты думаешь, будто в доме есть люди? — Не люди… теперь лишь трупы. — Папочка без бинокля. Он в рабочей одежде для сада, и карманы забиты всяким маггловским инвентарём. Потому он произносит Акцио, надеясь призвать бинокль с веранды… Но ничего не происходит. Простецкие бытовые чары помогают: Сириус наколдовал бинокль и подаёт нашему старику. — Та-а-ак… думаю, можно. Плевала я на разрешение — уже почти спустилась! «Стой, Волченька!» За мной бежит Рем, но я отмахиваюсь. «Мама, только из-за калитки посмотрю!» — «Теперь калитки нет. Котик, иди назад.» Конечно, никакой калитки нету… как и котика… есть только маленький волчонок-анимаг. Настырный и любопытный. Но еще ласковый и честный — он не отстает и твердит своё: — Мамка, ты рассеянная и ходишь без палочки. Нельзя без палочки в сгоревшие дома заходить. Тебя убить могут. Вдруг там… -…смертельно опасный Пепельный Монстр из книжной и угольной пыли. Задохнусь кашлем или со стыда сгорю… Теперь хоть уборку делать не нужно, — я прячу слёзы. Под ногой рассыпается не пепельно-розовая, а угольно-черная роза… Сад уничтожен. — Твой отец жесток с врагами. Ошибок не прощает, да? — Сириус догоняет и берет за руку. Сыновья шагают поодаль. — Чары этих подонков были сильны и опасны. Но они себе смертный приговор подписали… скорее всего, сгорели заживо в один миг. Аппарировать отсюда было нельзя. — Знать бы, кто… прошло десять лет… — Прим, не плачь. — Да, да… наверно, жар был не таким, чтобы уж совсем… сильным. Только процесс горения ускорился в десятки, сотни раз! Даже спичечная головка не погасла бы так скоро! Мы не могли спасти дом… — Конечно, нет! Сириус: Понимаю: она ищет себе оправдание. Вслух размышляет, пытается докопаться до истины. Нет нужды. Она не виновата, что забыла. И я. И Лайелл с мальчиками. Хорошо, что дети резвились в лесу, а старик успел унести ноги! В каждодневном обновлении чар на протяжении десятка лет нет ни капли здравого смысла. Еще на прошлой неделе Джеймс шутил: «Бродяга, на кой чёрт вы заморачиваетесь? Волдеморт скоропостижнулся. Подпевалы разбежались. От кого защита, от енотов, что ли?» Все потешались над нашим ритуалом. «Сири, не забыл исполнить супружеский долг?» — спрашивал регулярно младший Дамблдор-Доу. «Здорово, Блэкки. От братца привет… Как домик, не рухнул? Рука колдовать еще не отсохла?» Носатый придурок… Хоть и стал преподавателем в Школе, а всё такой же тыквоголовый. Ну ничего, наши волчата устроят ему хорошую взбучку в следующем году!.. — Прим, Лунное Облачко, только не внутрь! Она жестом останавливает детей и тянет меня за собой. Стены чуть тёплые, словно прошло много часов. Комки разной величины там и тут — остается только угадывать, что есть что. Кресло, комод и оплавленная посуда, рояль — словно зверь, вывернутый наизнанку. На втором этаже что-то протяжно скрипит. Балабашкой по макушке? Нет уж, спасибо! «Протего!» «Тссс… Сириус, мне кажется, будто вещи не умерли, а что-то шепчут…» «Дай угадаю. «Прим, не жалей нас, топай отсюда, пока потолок не обвалился.» Милая, здесь ничего не осталось!» Она крадется на кухню. Вместо ответа ищет что-то под столом. Находит и протягивает мне — выражение лица, как у смертельно обиженного ребенка. Становится стыдно. Но за что? «Моя чашка разбилась! Произнеси заклинание и увидишь…» Действительно, моё Репаро бессильно. «Никак! Её никак не склеить!» «Дай сюда.» Я пачкаюсь, пытаясь засунуть в карман два черных осколка. Склею, конечно… Но у меня ни кисточки, ни стола, ни стула теперь нет. «Прим! Вот повод не унывать: нельзя лечь лапками кверху, пока не починена твоя молочнолунная чашка! Согласна?» Она разочарованно молчит. «Прим, ну…» — «Я хочу еще раз взглянуть на сад.» Мы бредем по черным буграм в тишине. Но потом за спиной что-то щелкает и протяжно трещит. «Рем! Ромул, отойди!» Мистер Люпин оттаскивает двойняшек туда, где когда-то была ограда. Здесь мило и безо всякого порядка чередовались камни, доски, цветущие кусты… Остались лишь серые глыбы. Дом складывается, как карточный, и все мы заходимся кашлем — пыль столбом. Когда она осядет, я начну искать Прим — милую Прим, храбрую Волченьку, — но не найду. Она будет в дальнем углу сада — сгорбленная, присмиревшая и очень серьезная. Что она там ковыряет пальцем?.. Червяка нашла? — Тут медальон… Судя по инициалам, подарок супруге мистера Лестрейнджа на годовщину помолвки… Я не перебиваю. — И еще. Смотри. Продолговато-овальные листья, зубчики по краям. Немного пушистые, зеленые. Соцветия собраны все вместе… словно гроздочка. — Это примула. — Что? — она поднимает голову. Бледная синева почти исчезла с шеи. Но её глаза стали еще светлее. До сих пор непривычно — Прим всё время меняется. Мне боязно каждый раз, когда наши взгляды пересекаются. Будто вот-вот обожжет холодом этих глаз. Волнующе! Но при свете солнца оказывается — они не ледяные, а как бледный облепиховый сок. Я так и не понял, в чем же секрет. Прим улыбается. — Первоцвет обыкновенный. Просто весна наконец пришла, только и всего. Она смеется. 2 мая 1998 г. Регулус: Красивые тучи. Черные, подсвеченные снизу желтым, похожие на свежие синяки… Да, я пытался сберечь ноги, но всё равно весь ушибленный. Такова жизнь. Не бывает дыма без огня. Чернота, странный, будоражущий запах (озоновый, по словам Северуса… что бы это ни значило), тонкая вспышка в небе… Жду раската и вздрагиваю от неожиданности — окликают. — Господин Регулус звал, сэр? — Да, Кричер. Во-первых, принес ли ты плащ? Благодарю. Майские ночи холодны… — Господин ранен! — сморщенные уши начинают трястись. Я трижды пожалею, что его побеспокоил… зуб даю. — Ну довольно, перестань. Просто царапина. — Эти негодные, эти никчемные, грязные, вшивые… паршивые… омерзительные!.. — Ох, понял… Не перебивай. Во-вторых, после плаща, конечно, проверь остальные посты. Кричер, это крайне важно. Пробегись по холмам к востоку. Сделаешь круг и вернешься. Узнай, кого не достаёт. Кто ранен. С кем не могут выйти на связь. Все подробности… необычности… и плохие новости тоже. Ну, вперед! — Кричер слушается! — он исчезает. Я выдыхаю и тут же вздрагиваю во второй раз — теперь гром, будь он неладен! Бедные мои нервы… Нужно было добавить: «А в-третьих, Кричер, разыщи Северуса Снегга и проверь, надел ли он защитный противовервольфный костюм». Милый друг! От воспоминаний начинает распирать смех. Когда война только началась… о да, защита от оборотней выглядела до смешного нелепо. Два десятка футов холстины, опилки и семь слоёв чар! Римма крутила пальцем у виска… Сказала, что вервольфы не станут никого грызть — не смогут, ибо «со смеху передохнут». Но в девяносто пятом не веселился уже никто… Волдеморта мы по стенке размазали, пара месяцев и всё! А вот Валери и Сивый со своей армией… У подножия холма движется резвая точка. Выше, и выше, и выше. Огни в Школе не горят, луны не видать, гроза удаляется… мрак! И я не сразу узнаю гостя. — Ромул? — Рем! Дядя, привет. Что нового? Зачем эльфа прислал, хочешь, чтоб он от старости рассыпался? Или проверить, повязал ли я галстук, как положено? — бессовестный мальчишка беззвучно смеется. Сверкает молния. На миг я вижу его ослепительно-белые зубы. И яркие глаза. — Не болтайся взад-вперед! Господин директор нам головы поснимает. Зачем оставил пост? Рем, мальчик… — я пытаюсь припомнить все слова одобрения, которые когда-либо слышал от старших. На ум шел лишь Сириус… и его странные каламбуры. — Держи хвост по ветру, вот что. Мама и отец волнуются. Но верят в вас. Как и я… и дядя Джим. И Лили… Задание чертовски опасное. Вы анимаги, не оборотни. Пусть и родились в шкурках волчат. Сохраняйте дистанцию. Если что-то пойдет не так… бегите. Вы легче их и быстрей. Всё получится! — Они угодят в нашу ловушку, увидишь! Дядя, не задремывай, — блещет молния-лентяйка, наверно, одна из последних. Удивительно, каким бесстрашием светятся его голубые глаза! — Завтра всё закончится. Выпьем чаю в старом замке. Ну, удачи! — Удачи, малыш! Он машет рукой и бежит. Ухает вниз с холма. Вниз, и вниз, и вниз… пока не становится точкой. Из ельника появляется точка еще — Ромул… Серая тень скользит над озером — Эдвард Гори. Где-то во мраке таится Примроуз Люпин — наши уши и наши глаза. Ждет сыновей пёс Бродяга, а с ним — верные друзья: малыш Хвост и здоровяк Сохатый… Да начнётся же наша битва.