cause you are my terminal station

— да, мам, я ем, — тэхен зажимает приклеившейся между ушной раковиной и ключичной костью, нагревшийся, от долгого соприкосновения с кожей телефон ближе, и нервно дергает онемевшей ступней в попытке почувствовать хоть что-нибудь ниже коленной чашечки. попытка, к слову, проваливается. заиндевевшая от долгого пребывания в одной позе конечность, отказывается двигаться и хоть как-нибудь восстанавливать чувствительность. он с трудом давит в себе злобный ироничный смешок, что прорывается откуда-то из недр кишечника, и закусывает острым резцом каемку обветренной нижней губы, чтобы не приведи мудацкий господь не засмеяться в голос, когда мать на том конце провода с настырностью шерлока интересуется чем именно. — ну… — тэхен вымученно выдыхает и неуверенно сопит в фырчащий звуковыми помехами из-за плохого вай-фая динамик, — овощи разморозил и сварил на пару. тэхен конечно же никакие овощи не размораживал и не варил. у него-то и из овощей в запасе — только он сам, да и честно говоря, он даже не помнит, когда в последний раз зажигал плиту или пользовался хоть какой-нибудь кухонной утварью кроме пухлой зеленой кружки с огромным уродским подсолнухом, который за три года инертного существования в этой захламленной и задымленной однокомнатной квартире выцвел и стал отливать грязной расплывшейся кляксой. у тэхена в холодильнике — бутылка водки, бутылка дешевого виски, который он прикупил еще дешевле на прошлой неделе из-за пятидесяти процентной скидки, и початая бутылка белого вина со скомканной салфеткой вместо пробки. на салфетке — цветное лого ближайшей круглосуточной закусочной. под столом — стопка пустых коробок из-под пиццы. в небольшом шкафчике, прямо над крошечным пузатым холодильником, — банка оливок и стеклянный бонг, просто потому, что иногда тэхенов странный двухметровый диллер подкидывает классную дурь, и, так-то, это прекрасный способ эскапизма и борьбы с бесконечно-выматывающими рандеву бессонницы и депрессивных эпизодов. у него на ногах остывает теплый старенький ноутбук, на экране которого отсмотренное до дыр видео с ted talks о странных ответах на психопатический тест, и скопище крошек соленых чипсов со вкусом лука. тэхен неопределенно гыкает каждых тридцать секунд, просто чтобы его там не теряли, пока мать с чувством рассказывает о погоде в тэгу и бесполезных новостях их небольшого спального района. тэхену так-то похуй и на сплетни, и на погоду, и даже на тэгу. не то, что бы ему хоть на что-нибудь не похуй. он переводит взгляд на открытое настежь окно и подтягивает дистальной фалангой указательного пальца кругляшку черной пепельницы к себе. из темной пропасти потрепанной рамы с облупившейся краской на него кидается тусклый желтый свет одинокого фонаря, и тэхен автоматически морщится как от зубной боли. — ты меня совсем не слушаешь… — удрученно вздыхает мать, и тэхен усиленно растирает подушечками ледяных пальцев свербящую от непрекращающегося зудящего раздражения переносицу. — да слушаю я, — устало говорит он. желудок уже полчаса болит и крутит. неудивительно, учитывая, что внутри — две белесые таблетки сильнодействующих антидепрессантов, рецепт на которые тэхен смог достать благодаря купленной справке у каких-то студентов не особо престижного медицинского института и полпачки сухой химической дряни. тэхен не думает, что делает что-то не так. вся поебанная жизнь ким тэхена — сплошное «не так», так какая уж разница? — а как в университете дела, есть что-нибудь интересное? она волнуется, на периферии сознания понимает он, и все равно жутко злится. неконтролируемые вспышки агрессии разгоняются по центральной нервной со скоростью света. «да, блять, очень много всего» хочется гаркнуть ему, «например, мой новый охуительный знакомый с потока, который только то и делает, что доебывает меня при любом удобном и неудобном случае». или то, что этот самый «знакомый», оказывается, еще и младший брат хосок-хена, который солнышко и ангел воплоти, не то, что это мелкое исчадие ада. «столько клевого, мам, но ты лучше присядь, а то сейчас небось охуеешь от этой вечеринки жизни». за окном вновь начинает мелко моросить, и тэхен тихо дышит ртом в трубку. — у хосока, ну который мой друг, оказывается, есть двоюродный младший брат, он из пусана недавно переехал, — нехотя бурчит он. мать улыбается, и тэхен слышит этот едва уловимый облегченный вздох, означающий, что тэхен не бесполезное асоциальное существо с айкью в минус пять, не способное адаптироваться к современному обществу и завести друзей, но это не так. да и хосок, если подумать, всеобщий друг. а тэхен… тэхен просто отчаянно пытается не сдохнуть. и это очень, очень тяжело ему дается. — как его зовут? колючая злость плавно переползает на лобовую, а затем и затылочную часть. под темечком все горит и пульсирует, и тэхен сжимает телефон так сильно, что пластиковый корпус под пальцами жалобно трещит. — чон чонгук, — наконец сцеживает он. сцеживает, и честно пытается не отпустить какой-нибудь едкий комментарий о том, что в отличие от своего старшего брата, этот так называемый чон чонгук — на редкость мерзкий тип, который отпускает свои нетолерантные тупые шуточки в сторону тэхена каждый гребаный раз, когда они оказываются в одной плоскости. да, тэхену двадцать и ему все еще обидно, когда его задирают, особенно такие мудаки, как чон чонгук. он только звучно хмыкает и вытряхивает из скомканной джинсовки смятую пачку винстона с мятной кнопкой. джинсовка отправляется обратно под кровать — скрученная и скукоженная, а сигарета меж сухих потресканных губ. — вы с ним подружились? раздражение, нескончаемое и глухое, пульсирует в висках и затылке, настойчиво зудит и жужжит под кожными покровами, в венах и кровеносной системе. тэхен клацает зубами и чиркает колесиком желтой пластмассовой зажигалки, честно стыренной то ли у хосок-хена, то ли у чимина. — ага, подружились, — бурчит он. хотя хочется биться ноющим затылком о стену позади, через которую слышно, как блядский чон чонгук трахает какую-то громко орущую блядь. у сегодняшней отвратительно-высокий визгливый голос и наигранные стоны. тэхен на несколько секунд зажимает кнопку перечеркнутого микрофона и пару-тройку раз сильно стучит кулаком в тонкую картонную стену, вызывая этим только шквал приглушенных смешков. он уже предвкушает, как завтра ему все это обернется лавиной противных подъебов на протяжении если не целой вечности, так дня точно. под веками как по заказу материализуется настолько подробный и живой образ этого надменного индюка чон чонгука, который как всегда сощурит свои глянцево-черные глаза, дернет край рта вбок и вывалит какую-нибудь тупую шуточку в стиле «тэхенни завидно, что ко мне ходят девочки, а к нему нет?», и тэхен будет покрываться позорными красными пятнами, давиться застрявшим в глотке спертым воздухом, захлебываться словами и в панике бежать домой, чтобы запить этот ужасный день. тоже — как всегда. тэхен давит бычок о дно заполненной стеклянной пепельницы и мечтает просто не быть. ни сегодня, ни завтра, ни вообще. мать тихо напевает себе под нос, пока режет овощи на суп. тэхен слышит, как холодная заточенная сталь глухо соприкасается с деревянной доской, как со скоростью света шинкуется капуста или морковь и как что-то, наверняка аппетитное, булькает в кастрюле. это вызывает в нем странные чувства. такие, какие нормальный человек испытывать не должен. тэхен вспоминает теплую вязкость собственной крови на пальцах и забывает сделать вдох. видео на мониторе заканчивается, голубоватый свет невыносимо давит на глазницы. он лениво шлепает босыми ступнями по холодному паркету и цепляет пальцами пушистые тапки серого цвета. «прям под цвет твоей никчемной жизни», говорит ему тонкий внутричерепной голос, и тэхена вновь начинает мутить. в коридоре настолько темно, что эта самая темнота начинает устрашающе шевелиться. он так, блять, сильно ненавидит темные помещения. кишечник перекручивается узлом, перед глазами все плывет, и тэхен пытается нащупать хоть что-нибудь, чтобы вновь не отключиться от рандомной панической атаки. — мам? — испуганно зовет он. — мам… он все еще слышит ее ненавязчивое пение на фоне. уши закладывает шумовой завесой. под гландами все пенится и пузырится. он неуклюже падает задницей прямо на холодную плитку в кухне и судорожно жмет кнопку отключения. экран вспыхивает и гаснет. тэхен давит в глотке сиплый крик и трогает собственные ледяные щеки, трогает растянутый ворот широкой безразмерной футболки, закусывает до соленоватой сукровицы губу и пытается просто не отключиться. потому что когда тебя просто вышвыривает нахрен из реальности — ты в пизде, тэхен это хорошо знает. пока твои руки отчаянно трясутся и ты не в состоянии удержаться мокрыми ладонями за край столешницы — ты все еще в плохом положении. он утыкается горячим лбом в согнутые колени и пытается дышать ртом. взгляд сам собой цепляется за стоящий набор кухонных ножей. шипящий мат сквозь стиснутые зубы, дрожащие, трясущиеся руки. тэхен судорожно задирает длинный рукав домашней футболки и крепко хватается за холодную рукоять. голые ступни касаются холодного пола, отросшая влажная челка падает на глаза. тэхен режет чуть выше локтя и мечтает никогда себя больше не вспоминать. не знать. никогда себя даже не узнавать. он смотрит в темно-синее небо, что проглядывает сквозь пластик оконной рамы и отдернутой в сторону плотной занавески. сосущее чувство тотальной потерянности отдается глухой болью в подреберье.