cause you are my terminal station

пока тебя подбрасывает на перекрученной простыни, буквально выбрасывает из сна и вертит туда-сюда по продавленной за эти недолгие часы поверхностной дремы кровати — с тобой все еще пиздец. пока ты сворачиваешься беспомощным трясущимся эмбрионом под тяжелым теплым одеялом и бесконечно долго пялишься в рифленую поверхность зеленоватых обоев, которые нихрена не успокаивают расшатанную ко всем херам нервную систему, ровно до тех пор, пока уродские узоры на них не начинают смазываться и кружиться ебаным зацикленным хороводом — дела все еще хуйня. пока дыхание сбивается и проебывается ко всем чертям, когда легкие горят, а глотку дерет сырым утренним воздухом, задуваемым из всегда распахнутого окна. когда зрачки безумно мечутся из одного конца комнаты в другой: квадратный шкаф из темного дерева, расшатанная красная табуретка, белые откосы оконной рамы, пожелтевший из-за недостатка инсоляции фикус в углу, куча смятой черно-бело-серой одежды прямо возле кровати — у тебя все еще не все в порядке. тебе двадцать — ты живешь на окраине города, выходишь из дому не чаще двух раз в неделю и каждый день просыпаешься и засыпаешь как в аду. тебе двадцать — ты боишься незнакомых людей настолько, что колкий удушающий страх моментально стягивает глотку и легкие каждый ебаный раз, когда ты чувствуешь чужое дыхание на оголенных участках кожи. тебе двадцать — ты подыхаешь каждый чертов день. тебе двадцать. ты уже мертв. тэхен проталкивает неприятную густую горечь с корня языка глубже в гортань и сквозь слипшиеся длинные ресницы смотрит на висящий над головой округлый ловец снов. мелкие колокольчики тихо дребезжат. пальцы, холодные, влажные от горячих слез, тянутся к мерно колышущемуся белому перу. кончик щекочет подушечки, вынуждает передернуть плечами. в пизду. за окном вновь начинает идти противный дождь. не изморось — влажная пыль. весь этот чертов город — один сплошной непрекращающийся дождь. мокрые стянутые улицы, узкие, покосившиеся от времени и тягот жизни переулки, хмурые отрешенные рожи бесконечных прохожих, драп строгих разнобрендовых пальто, попеременно мигающие светофоры, размытые огоньки плывущих по автомагистрали машин. пахнущий солью воздух. тяжелый, густой, плотный настолько, что с легкостью забивается в легкие, перекрывая кислород. обветшавший железнодорожный вокзал, длинные полоски черных рельс, безжизненные чугунные массивы вагонов. холодное ртутное море, пластиковый прибой, выцветшие гребни колючих волн. за заляпанным окном мокро и пасмурно. тэхен хмурится, втягивая промерзшую шею в плечи и мягкий флис черной домашней толстовки. морозный сквозняк настойчиво липнет к плечам, заветренным щекам и кончику носа. вчерашний очередной срыв — саднящая рана чуть выше локтя, — отдает тянущей приглушенной болью при попытке пошевелить суставами. прилипший кусок ткани дергает едва подсохший рваный порез. тэхен растирает пальцами веки, и на ощупь ресницы напоминают лапки маленьких домашних пауков. рот дергается от глубокого грудного зевка. вшитое чувство усталости просыпается быстрее, чем разморенный цикличными сюрреалистическими снами тэхен, который очень, очень заебался. он крутит лохматой макушкой из стороны в сторону как потерянный щенок и бездумно утыкается уставшими глазами на висящие круглые часы. тянется за отключенным на автомате телефоном, удаляет висящий в режиме ожидания будильник, по которому он все равно никогда не встает, и еще раз длинно зевает, едва не разрывая при этом свой маленький сухой рот. ветер гудит точно так же, как та старая доисторическая стиральная машинка в крошечной ванной с желтой плиткой и грибком на стенах, бьет корявыми ветками абрикоса в мутноватую поверхность стекла, безжалостно потрошит белые лепестки распустившихся бутонов. закинутый под подушку телефон заходится мягкой вибрацией. чимин. — что? — низко гудит тэхен и медленно ползет на кухню, волоча за собой по полу длинный кусок шерстяного одеяла. — ты пойдешь сегодня на пары, иначе профессор ким натянет тебя по самые яйца, — вместо приветствия говорит он, и тэхен раскатывает вязкие буквы на кончике языка. чи ми н. у чимина соломенные кудряшки россыпью по всей макушке. у чимина едва заметные веснушки на носу, отдающие сероватым в свете грязного апрельского утра. у чимина маленькие пухлые пальцы, схожие с пальцами младенца, детское лицо, выглаженные накрахмаленные рубашки и совершенно грязный рот. — ты не очень хорош в уговаривании людей, знаешь. тэхен пребольно врезается мизинцем в ножку деревянного стола и шипит дворовым котом. закипевший чайник шипит на него в ответ. тэхен смотрит в отражение своей поплывшей рожи на зеркальной алюминиевой поверхности, и ему становится тошно. ему кажется, что однажды от собственного отражения его вывернет кишками себе же на ноги. — я не шучу, тэхен, ты уже неделю проебал. чимин дышит мерно, даже лениво. он все делает так, будто его королевской заднице любое движение стоит всех усилий мира. тэхен громко хмыкает в трубку, пока заливает воду в ту самую кружку с разжиревшим подсолнухом, отрастившим несколько лишних подбородков. запах кофе заставляет ротовую полость заполниться кислой слюной. — и планировал проебать столько же, — сообщает он. не то чтобы его совсем не напрягало то, с какой надеждой он каждый раз ждет, что пары каким-то невероятным образом отменят. но. — ты совсем дебил, да? — чимин даже тон голоса не меняет. он всегда говорит так, будто в центре кибернетики или робоагенстве, где его собрали, забыли установить любые другие голосовые функции кроме «мне-похуй-на-вас-всех-ебаные-мрази». — сегодня двухчасовая открытая лекция всем потоком, приедет председатель, за пропуски натянут даже дрочеров-отличников. чимин хрустит соленым крекером через трубку, и тэхен обреченно выдыхает. — сука, — воет он. — что? тэхен с силой трет свербящую переносицу. он буквально чувствует, как душащее раздражение прокатывается спазмом по всему телу. — там будет этот чон-мудак, — он едва выталкивает из глотки нужные слова. хотя хочется только себя. желательно в окно. — и? — чимин говорит так, словно это вообще не проблема. но это, блять, проблема. тэхен все еще помнит свои истерические слезы и острую нехватку воздуха. потому что чон чонгук похож на чертового убийцу намного больше, чем на будущего экономиста. под веками, как по заказу, материализуется его подробный образ, и на секунду тэхен позволяет себе его вспомнить: высокий, постоянно во всем черном, с объемной татуировкой на шее, носит тяжелые ботинки, курит под знаком запрета на парковке и смотрит так, будто еще секунда, и тэхеновы чертовы кишки окажутся на занозистом паркете общей большой аудитории, с жарким продышанным воздухом. «оппа такой горячий», пищат тэхеновы тупые губастые одногруппницы на задних партах, и оскомина во рту режет так, словно он проглотил горсть битого стекла. тэхен не думает, что чонгук-оппа горячий, тэхен думает, что чон чонгук пугает его до усрачки. до трясущихся, блять, поджилок и стынущей вязкой кровищи в венах. чон чонгук наверняка маньяк, и его обходить бы десятой дорогой, только вот у чон чонгука на него, видимо, все радары и датчики настроены, или еще там что, тэхен так-то предпочитает не знать. чон чонгук смотрит на тэхена так, словно сожрать собирается, и это явно не то, что симпатизирует тревожному тэхену в людях. — ты сам знаешь. — тэхен отхлебывает горького, с привкусом прокисшей жизни, утреннего американо без сахара и молока, и тяжело вздыхает. чимин там что-то роняет. «лучше бы свою тупую башку уронил», злится тэхен, но вслух этого, конечно же, не говорит. — чонгук милый парень, тэхен, не понимаю, что там такого у вас произошло. тэхену очень хочется расквасить лоб об твердую поверхность кухонного стола, над которым он прямо сейчас стоит, но еще больше его хочется расквасить тупому чонгуку, который отбирает его, тэхеновых, друзей. — милый? — тэхен незаметно проглатывает глухую ярость. — мы вообще об одном человеке говорим? чимин очень долго молчит на том конце провода. тэхен слабо растягивает губы в оскале. — слушай, что у вас вообще с чоном? тэхен запинается на полувдохе, электрический заряд жжет горло. — у меня… с кем? тэхен охуевает настолько, что роняет баночку с корицей, и та, ударившись о замызганную плитку, разлетается мелкими стеклянными осколками по всей кухне. у него. с чоном. что? тэхен вспоминает его горячие ладони на своих тонких изрезанных запястьях, поверхность шероховатой белой стены университетского коридора, отдаленный гул голосов многочисленных шумных студентов, темные зрачки, темные брови вразлет, темные вихры россыпью по темечку, мягкую ткань чужой темной футболки и жаркое, темное, вязкое в самую мочку:

ты сияешь ярче всех этих чертовых звезд.