Quell'estate

      К восьми вечера пляж уже был пуст, не считая нас, нескольких парочек и группы парней, которые, я готов был поклясться, к концу вечера присоединятся к нам. Я не понимал, откуда у людей привычка так рано уходить с моря, не было ничего прекраснее, чем видеть, как день заканчивается здесь, на пляже.       Я остановил свой взгляд на Эрмале, который с парой кусков пиццы в руках и гитарой за спиной восхищался закатным солнцем.       До этого вечера я не знал, что он тоже играет на гитаре; не потому, что он не сказал мне и остальным, что он играет и пишет тексты, а потому что он вообще никогда не говорил об этой своей страсти.       Мы узнали об этом только сегодня, когда перед нашим походом на пляж, он появился у нас дома с футляром за плечами.       И вот мы сидели здесь с двумя гитарами — моей и его, взять которые нас убедил Маттиа, твердивший: « Что это за костер без полуночных купаний в море и хорошей живой музыки». Это его утверждение заставило меня улыбнуться, поскольку я никогда не думал, что и в его жизни музыка является таким важным элементом.       — Идем? — спросил его я после того, как он несколько минут постоял рядом со мной на песке.       Он кивнул мне и мы пошли к остальным, которые уже расположились немного в отдалении. Они расстелили пляжные полотенца по кругу, оставив место для костра, и стали разжигать огонь, чтобы приготовить ужин. Вечер обещал быть прекрасным.       — По-моему мы здесь только помешаем, пойдем смотреть закат? — сказал Эрмаль, уцепившись за первое же подходящее оправдание, для того, чтобы остаться наедине.       Не дожидаясь ответа, он схватил меня за запястье и потащил к самой воде. Стоя так, перед морем, Эрмаль положил голову мне на плечо, как двумя вечерами ранее на диване в клубе, несмотря на то, что у нас за спинами были наши друзья и могли увидеть это.       В наших отношениях все было так естественно и прекрасно, что я неожиданно обнял его за плечи, будто стараясь защитить от зла окружающего мира. Мы испытывали необходимость постоянно касаться друг друга и нам никогда не было достаточно этого. Мы притягивались, как два магнита; я искал его, он искал меня.       Мы долго стояли так неподвижно, глядя на солнце, погружающееся в море, взрывающееся восхитительным алым закатом; я надеялся, что это только первый из длинной череды таких же прекрасных закатов, которыми нам доведется восхищаться вместе. И не важно, будет ли солнце исчезать за морем или за Колизеем, в Риме или в Бари, главное только то, чтобы мы были вместе. Мы бы так и остались стоять здесь навсегда, если бы Франческо не разрушил нашу идиллию, позвав нас к ужину.       — Голубки, — сострил он. — Когда закончите любоваться закатом, можете присоединяться к ужину.       Этим вечером я был слишком счастлив, чтобы придавать значение его колкостям, мне достаточно было того, что Эрмаль был рядом со мной. Мы вернулись к остальным, чтобы разделить с ними ужин; справа и слева от меня сидели Маттиа и Джулио, а Эрмаль прямо напротив, отделенный от меня пламенем костра. Меня расстраивало то, что он так далеко от меня, что я не могу чувствовать рядом с собой его тело. Я старался не думать об этом и просто наслаждаться вечером.       После того, как мы поели, друзья стали подбивать меня на то, чтобы я взял в руки гитару и сыграл одну из песен, которые я сам написал. Я был горд, что им нравится музыка, которую я пишу; как будто им нравилась самая интимная и скрытая часть меня.       — Парни, меня сейчас стошнит, — неожиданно сказал Франческо, прежде чем я успел начать играть.       Он встал и убежал в ту часть пляжа, где мы не могли его видеть, а Джулио и Маттиа последовали за ним. Он выпил не так много, но, кажется, смешал слишком много видов алкоголя. Остались только мы с Эрмалем, разделенные огнем и пляжными полотенцами наших друзей; ни он, ни я не последовали за остальными, чтобы помочь нашему другу. Мне было совсем не жаль, я был рад, что мы снова могли остаться наедине. Я отправлялся в путешествие, надеясь провести время с моими друзьями, а теперь жил только с надеждой на то, что меня как можно скорее оставят наедине с Эрмалем.       Мы просидели несколько минут в молчании, пока смущение не исчезло, хотя я и так его почти не ощущал. Вероятно, Эрмаль тоже думал о том, как два вечера назад мы были близки к тому, чтобы поцеловаться.       — Так что? Ты сыграешь для меня «ту песню»? — неожиданно спросил он, улыбнувшись.       — Мне не показалось, что тебе это интересно.       — Мне интересно все в тебе.       Мое сердце учащенно забилось.       Я решил выбрать другую песню, вместо той, которую собирался исполнить до этого момента, мне нужна была та, которая даст ему прочувствовать всю ту бурю эмоций, которые он вызывает во мне. Мне нужна была песня, которая даст ему понять, что мне тоже интересно в нем все.       Я решил спеть ту, которую писал для Клаудии, моей бывшей, которая, однако, в случае с Эрмалем приобрела бы гораздо более глубокий смысл.       Однажды я напишу песню исключительно для него одного.       Я взял в руки гитару и запел: Le mie paure sono carezze mancate incertezze che tornano a un passo da me evitando i rumori sono mio padre e i suoi errori un bersaglio sfiorato le paure che sento come distanze da un centro sono l'amore che ho dentro e che non so controllare il primo giorno di scuola di un piccolo uomo che ha vergogna a parlare le riflessioni sospese un mattino alle sette le paure che sento qui dentro di me sono parole mai dette Tu, tu non mi hai voluto credere sono anni che ti aspetto e ora non riesco a respirare più ora basta devi scegliere sono anni che ti aspetto le mie paure sono un bugiardo che giura tutte le cose che ho perso tenendo ugualmente una stretta sicura la prima volta che ho detto ho bisogno di te sono quel dubbio che resta nascosto anche quando ho capito perché perché Tu, tu non mi hai voluto credere sono anni che ti aspetto e ora non riesco a respirare più ora basta devi scegliere sono anni che ti aspetto Ci sono cose che non riesco più a dimenticare sono le stesse che non ho imparato mai a capire le convinzioni non saranno sempre uguali neanche quelle che oggi sembrano normali la differenza fra ogni uomo sta nell'intenzione e ora so che posso scegliere sono anni che ti aspetto sono anni che ti aspetto       — Восхитительная. Из тех, которые заставляют покрыться мурашками, — он заставил меня улыбнуться.       Я надеялся, что он понял, что слова этой песни были посвящены ему.       — Спасибо, — только и смог ответить я, смущаясь.       — Ты давно играешь?       — Достаточно. Около 10 лет.       — У тебя действительно отлично получается, но чего ты ждешь? С таким голосом ты мог бы сделать карьеру. Не губи свою жизнь на «нормальной» работе, начни выступать где-нибудь в клубах, пусть люди узнают о тебе.       — Возможно! А ты сколько уже занимаешься музыкой?       — С 16 лет. Помимо гитары я играю еще и на фортепьяно.       — Наконец-то ты рассказал мне о себе, — пошутил я. — А теперь расскажи что-нибудь еще.       — Я даже не знаю что тебе рассказать. Я уже говорил, что в моей жизни нет ничего особенного, — он усмехнулся.       — Ну же, не будь таким загадочным. Хотя, должен признать, что это придает тебе некоторого очарования.       — Знаю, я был рожден уже очаровательным, — пошутил он.       Как он был прекрасен, когда его глаза были полны радости, а на губах играла довольная улыбка. Я взял гитару, собираясь сыграть что-нибудь, но сразу же остановился.       — Эрмаль, можно спросить у тебя кое-что?       — Конечно.       — Ты коренной бариец? Просто по твоему имени и манере речи… Кажется, что это не так.       — Нет… — он вздохнул.       Его лицо помрачнело. Очевидно, я задел какую-то больную часть его прошлого.       — Видишь, кажется, у тебя все-таки есть что рассказать.       Он несколько минут молчал, глядя в пустоту перед собой.       — Я албанец. Я приехал с семьей в Италию, когда мне было 13.       — Значит, ты живешь здесь не так уж давно.       — Всего 6 лет.       Я понял, что ему неприятно говорить об этом, что в его прошлом было что-то, что причиняло ему боль, но он продолжал упорно стоять на своем.       — Должно быть, это непросто.       — Нисколько.       — У тебя есть братья или сестры?       — И брат и сестра. Что скажешь, если мы споем еще одну песню? Я хочу, чтобы ты услышал то, что я написал в последние дни. Пока это только набросок, но мне кажется, у него есть возможность стать чем-то хорошим.       Я решил сейчас больше ни о чем его не спрашивать, я сделаю это позже, когда почувствую, что он готов. Очевидно, на его сердце было много ран, и я не хотел первым вскрывать их.       Он взял в руки гитару и начал петь. Resta da me C'è un vento gelido, Ecclettico. Parliamo di amore a Amarcord. A volte capita La vita che va in mezzo ad un traffico algebrico Non puoi farci niente Solo attendere un po' Gravità con me, gravità con me È l'amore che ci manca Gravità con me, gravità con me Perché è l'amore quello che ci salva Questa città ha un ritmo ipnotico, chirurgico. Sincronizza con me ogni tuo singolo battito. Il tuo viso è più bello isterico. Gravità con me, gravità con me È l'amore che ci manca Gravità con me, gravità con me Perché è l'amore quello che ci salva Resta qui con me, resta qui perché Rendiamo la vita meno cattiva Gravità con me, gravità con me Perché è l'amore quello che ci salva       — Она прекрасна, — сказал я, когда он закончил.       — Спасибо.       Он опустил взгляд и улыбнулся, застенчиво, почти мимолетно. Я почувствовал нежность по отношению к нему.       Чтобы заглушить смущение, я полез в рюкзак, достал пачку сигарет и взял одну.       — Дашь мне тоже?       Я замер, сбитый с толку его просьбой.       — Разве ты не говорил, что не куришь? — спросил я, протягивая ему сигарету и поджигая ее.       — Это не совсем правда. Раньше я очень много курил, но сейчас пытаюсь бросить. Курю только когда очень сильно нервничаю.       — И что заставило тебя нервничать сейчас?       Он ничего не ответил и снова принялся играть свою песню, с сигаретой во рту; буквально пара аккордов, а потом он остановился и положил гитару на землю рядом с собой.       — Могу теперь я кое-что у тебя спросить?       — Все что хочешь, в моей жизни нет тайн.       — Ты гетеро?       — Да.       Я хотел ответить, что на самом деле не знаю, по крайней мере, теперь я не уверен. У меня было столько девушек, что я сбился со счета, у меня были долгие отношения с Клаудией, следовательно, у меня никогда не было сомнений в моей ориентации.       А потом появился он и разбил вдребезги всю мою уверенность.       Он затушил сигарету, почти закапывая ее в песок, потом поднялся и сел рядом со мной       — Я тоже, — прошептал он в сантиметре от моих губ. Он был так близко ко мне, что я мог чувствовать на себе его дыхание. — Извини, я больше не буду этого делать. Прости меня, если это глупость, — выговорил он на одном дыхании.       Он дотронулся руками до моего лица и поцеловал меня с таким пылом, будто ждал этого очень и очень долго, будто ждал этого всю жизнь.       Не было ничего неправильного в нашем единении. Не было ничего неправильного и в том, что на его поцелуй я ответил с еще большей страстью, пробуя на вкус его прекрасные губы, отчасти завладевая его телом.       Это была неистовая страсть, которая царапала наши тела, чтобы не дать взорваться нашим сердцам. Это была страсть между теми людьми, которые до сих пор искали счастье не в тех людях.       Мы уже лежали на моем пляжном полотенце, он прижимался ко мне сверху, а мое сексуальное желание становилось все больше и больше.       — Пойдем домой, — сказал я ему между поцелуями, когда мое возбуждение стало уже невыносимым.       Мы взяли свои немногочисленные вещи и сбежали с пляжа, не думая о том, что наши друзья снова нас потеряют. Мы бежали, взявшись за руки, как тогда в клубе, но на этот раз с уверенностью, что мы отдадимся друг другу, мы действительно были готовы к этому.       Мои эмоции были настолько сильны, что мне с трудом удалось открыть дверь, я никак не мог попасть в замочную скважину.       Когда мы вошли в мою комнату, я закрыл дверь на ключ и повалил его на кровать, стащил с него футболку и вернулся к его губам.       Какие они были нежные.       Он позволил мне исследовать каждый сантиметр своего тела, целовать шею, соски, живот, оставляя на груди засосы. Это делало его моим.       Я стащил с себя всю одежду с такой естественностью, будто всю жизнь только этим и занимался, и хитро улыбнулся, когда он увидел, что я уже возбужден; он дотронулся до меня, заставив меня тяжело дышать, как это не удавалось ни одной девушке раньше.       Я тоже начал гладить его через брюки, сначала медленно, потом все более страстно. Я понял, что ему это доставляет удовольствие, когда его дыхание стало таким же прерывистым и глубоким, как мое, мы дышали в унисон.       Я снял с него оставшуюся одежду и, наконец, увидел его обнаженным, во всей его природной красоте. Мы не трахались, мы занимались любовью, в наших жестах не было ни вульгарности, ни простого физического влечения, только чистое и светлое чувство, возникающее, когда встречаются две родственные души.       — Ты готов? — спросил я, когда желание единения наших тел стало уже невыносимым.       — Да, — прошептал он, глубоко дыша.       Он повернулся, я взял с комода презервативы, которые рассчитывал использовать немного иначе, покупая их в Риме, и вошел в него.       Это было одновременно странно и прекрасно.       Это было ощущение, отличное от того, чего ты ждешь, ложась в кровать с женщиной, но я так и не смог дать ему точное определение. И даже когда мы поменялись, и он завладел моим телом, я не смог понять, что из этого было лучше, что давало испытать больше.       Одно можно сказать с уверенностью: он был самым подходящим человеком, для того, чтобы попробовать все это. Или даже для того чтобы быть с ним всегда.       Мы кончили вместе, почти одновременно, и абсолютно опустошенные, но счастливые лежали на кровати, его голова была на моей груди, а я, пользуясь возможностью, играл с его пышными кудрями.       — На этот раз ты останешься спать здесь, со мной, — сказал я и потянулся к его губам.       — И все последующие разы, сколько захочешь, Фабри.       Мы снова поцеловались.       Мы провели так всю ночь.