Меланхолия

Сегодня я пытался справиться у Эйлин насчет Пинки, но каждый раз отвлекался на вопросы и разговоры. Я оставил ее перед отъездом, так как не имел возможности и средств взять ее с собой. Наверное, с другой стороны, хорошо, что так и не подвернулся подходящий случай расспросить о Пинки. Мне вновь стало бы тоскливо от мысли, что и на сей раз нам придется оставить ее у Карлайлов. Миссис Маунт, хозяйка нашей квартиры, была категорично настроена против животных. Времени было в обрез, чтобы искать другое жилье, так как истекал срок аренды. По этой же причине год назад мне пришлось расстаться с Джонсоном. Узнав о нашем тяжелом положении, Шарлотта Лафар предложила свою помощь.

Осаму Дазай

***

Прайс Бертон сидел за барной стойкой, о чем-то глубоко задумавшись. Между его пальцев тлел окурок, на столе стояла стеклянная пепельница, полная бычков, и стакан с виски. Вокруг горел полутусклый свет, легкий летний ветерок врывался сквозь открытые двери. Крюк лежал на мраморном полу, наблюдая, как маленькие лампочки над головой Бертона слабо покачиваются из стороны в сторону. Чуя, увидев Прайса, на секунду замер на лестнице. — Никак не могу избавиться от пагубной привычки, — Бертон выдохнул облако дыма и погасил окурок в пепельнице. — Привычки не появляются внезапно, — Чуя достал стакан и плеснул в него воды. — Ты курил когда-нибудь? — Пробовал. Мне не понравилось. — И все? — Прайс вытащил еще один бокал, налил виски и протянул Накахаре. — Составишь мне компанию? Пить одному не очень весело. Просьба Бертона больше звучала как приказ, но препираться с ним в час ночи у Чуи не было настроения. Он молча вытянул стул и сел рядом, наблюдая, как на стенках бокала появляется конденсат. Находиться с ним наедине было неловко. И о чем можно было говорить с человеком, который, мягко говоря, недолюбливал его все эти годы? Прежде каждая их недолгая беседа заканчивалась перебранкой, ссорой и едва ли не мордобоем. Сам Накахара к Прайсу относился нейтрально, чего нельзя была сказать о Бертоне, у которого вены вздувались на лбу от злости при каждой встрече. Впрочем, сейчас он выглядел более умиротворенно. Дазай всегда выгораживал друга, говорил, что он неплохой и им стоит познакомиться поближе, однако обе стороны на это предложение смотрели свысока. Знакомство, начавшееся с неприязни, казалось, не имело ни единого шанса свернуть на тропу мира. Однако сейчас оба грызлись, скорее, по привычке. — Раньше мне компанию составлял Осаму. Или я ему… Смотря, кому из нас было хреново. А теперь, — он разом проглотил содержимое стакана и громко поставил его на столешницу, — я словно с монашкой выпиваю. — Разочарован? — Чуя мрачно провел пальцем по кромке бокала. Завтра его ожидал очень тяжелый день — знакомство с Хидео и Ванессой. Рядом с Осаму он пытался быть спокойным и собранным, однако на сердце у него было неспокойно. О чем он должен говорить с этим человеком после всего случившегося? Как должен себя вести? С какими лицами эти двое завтра встретят их? Особенно его. Выродка, лишившего их единственного сына. Ванесса писала, что Хидео изменился, но люди не меняются. Их темная сущность остается с ними до самой смерти. А все остальное лишь обманка, игра. Конечно, Осаму давно не ребенок, они всегда могут уйти, если ситуация примет неприятный оборот, но неудачная поездка так или иначе тяжело скажется на нем. После принудительного лечения в психиатрической больнице Дазай так и не оправился до конца. И если завтра что-то пойдет не так, он не раздумывая заберет его из родительского особняка и увезет обратно в Нельсон. Домой. — Нет. Это все в прошлом, — ответил Прайс. Его голос звучал непривычно тихо и грустно. — Шумные вечеринки, пьянки и прочая дрянь, которая казалась мне когда-то невероятно крутой. Знаешь, как я начал курить? — Понятия не имею, — равнодушно ответил Чуя. — Один мой приятель водился со старшаками. Они всегда после уроков собирались на заднем дворе и курили. И вот однажды позвали и меня. Представляешь, какая это честь? — Нет, — буркнул он. — И на какой ответ я рассчитывал… В общем, пришел я туда, разговорился со всеми, и тут Итон Брайсон предлагает мне сигарету. — Тот самый «старшак» и крутой хрен по совместительству? — Да! — Прайс щелкнул пальцами. — Понимаешь, в такой ситуации отказывать не принято. Ну я и взял сигарету, затянулся, а затем зашелся в таком кашле, что чуть легкие наружу не выблевал. А Итон давай смеяться и хлопать меня по спине. Говорит, сейчас научим тебя как надо. С тех пор я и начал тусоваться в их компании. Курил через силу и делал вид, что мне нравится. С сигаретой в руке я считал себя крутым и взрослым. Ей-богу, подростковый период — это время тотального кретинизма, — Прайс чему-то усмехнулся и начал неторопливо складывать бумажную салфетку. — А что сейчас? Выходные коротаю за городом, у бабули. Питаюсь ее домашней стряпней, ношу свитера с оленями, которые она мне вяжет каждую зиму, и помогаю отцу с бизнесом. — Верится с трудом, — Накахара отодвинул виски, взял чистый стакан и налил себе воды. — Хочешь верь, хочешь нет, но иногда я жалею о своих поступках. Мы с Осаму столько времени не давали Райли прохода. Старина Райли… Интересно, как он поживет сейчас, — Прайс потянулся к бутылке, но Чуя перехватил ее и отложил в сторону. — Думаю, тебе хватит. Не злоупотребляй этим на ночь. Бертон повернулся на круглом стульчике и начал пьяным взглядом разглядывать своего собеседника. — Осаму ведь тоже изменился, — он взъерошил волосы, затем водрузил локоть на стол и подпер голову рукой. Резкий порыв ветра сбросил со столешницы несколько салфеток. Крюк приоткрыл глаз и перевернулся на другой бок. — И знаешь, мне нравится, каким он стал. — И поэтому ты каждый раз тычешь в него своими долларами и пытаешься вернуть к старой жизни? Прайс засмеялся. — Поверишь, если я скажу, что хотел таким способом убедиться в искренности его чувств? Сколько, по-твоему, человек променяет богатство на любовь? Их единицы, чувак. И тебе достался один из этих сумасшедших. Я хотел убедиться, что он сделал правильный выбор. — Убедился? — Скажу тебе правду. В глубине души я болел за вас. Прежний Осаму был озлоблен на весь мир. А этот сажает цветочки на балконе и что-то часами втирает мне про семена. Скучная хрень, но на душе от его болтовни тепло и спокойно, — Бертон, пошатываясь, поднялся и протянул Накахаре руку. — Грызться с тобой каждый раз мне порядком поднадоело. Раз Осаму тебя любит, — он обвел его расплывчатым взглядом с ног до головы и издал мучительный вздох, — правда, не пойму за что… предлагаю заключить мир. Надеюсь, завтра я не вспомню этот разговор. Чуя пожал руку в ответ и усмехнулся. — Не беспокойся, я напомню.

***

Весь путь в такси Осаму беспокойно ерзал на месте. То поглядывал в окно, то нервно теребил рукав рубашки, то барабанил пальцами по колену с закрытыми глазами. Чуя думал, еще минута-две, он откроет дверь и на ходу выскочит наружу. Сам Накахара пытался вести себя более сдержанно. Скрывать эмоции у него всегда получалось отменно. Тем не менее он нервничал не меньше. Более неловкой встречи и представить было нельзя. Таксист включил музыку и повернул за угол. Они часто сокращали дорогу через переулки, чтобы не стоять подолгу в пробках. Спящие коты бросились врассыпную, а местная ребятня принялась что-то кричать и улюлюкать им вслед. — Беспризорники, — рявкнул таксист и сделал музыку громче. — Не против, если я закурю? — Против. — Нет. Ответили они одновременно и переглянулись. — Против, — повторил Накахара, сложив на груди руки. Мужчина скорчил мину и бросил сигареты обратно в бардачок. В салоне было неопрятно, пахло потом и бурито. Под ногами каталась пустая бутылка, а из заднего кармашка сидения торчала газета пятимесячной давности. Таксист украдкой поглядывал на них через зеркало заднего вида, прикидывая, насколько они расположены к беседе. Чуя сделался еще мрачнее и отвернулся к окну. Пустые разговоры с назойливыми незнакомцами он терпеть не мог. Машина проехала мимо парка и завернула на центральную дорогу. Дазай взглянул на новую вывеску знакомого кафетерия и слегка пихнул Накахару в плечо. Когда-то они прятались там от Саймона, пили кофе, вели непринужденную беседу. Чуя рассказывал о своих любимых фильмах. Особенно он мог часами пересказывать сюжет «Звездных войн». Дазая же тянуло в сон после часа просмотра. Однако Чуя так пристально на него смотрел, наблюдая за каждой эмоцией на его лице, из-за чего он искренне пытался вникнуть в сюжет и не заснуть в процессе. Как-то Осаму спросил у него, чем ему так нравится этот фильм, и Накахара ответил: «Я смотрел его, когда был ребенком. Отец валялся на полу пьяный, в луже собственной блевотины. Вокруг мусор, пустые банки из-под пива, бычки, сырое мясо в сковородке на столе, которое Йорген по пьяни пытался съесть недожаренным. Все вокруг такое грязное, пропитавшееся запахом алкоголя и сигарет. А убежать некуда. Я включил телевизор, потому что тишина пугала меня до ужаса. Каждый громкий вздох отца заставлял меня подпрыгивать от испуга. Думал, сейчас проснется и за что-нибудь ударит. Причина ему для этого не была нужна. В тот день был марафон по «Звездным войнам», и меня моментально затянуло в мир космоса. В эту вселенную, в их дружбу, любовь и противостояние. Этот фильм спасал меня много раз. Он был моим островком спокойствия и умиротворения. Он позволял мне отстраниться от настоящего мира и уйти в выдуманный на несколько часов. Вот что значат для меня «Звездные войны». — Вам точно нужен этот адрес? — спросил таксист, приподняв бровь. — Вы ведь, парни, ничей дом грабить не собираетесь? — Он захохотал над собственной шуткой, но резко замолчал и неловко прочистил горло, заметив, что смеется только он один. — Без обид, я к тому, что здесь только богачи проживают. А богатые на такси не катаются. После трагедии с Шэрон Тейт лучше быть начеку. Чуя и Дазай не проронили ни слова. Оба посмотрели на водителя таким взглядом, отчего тот сконфуженно обхватил руль обеими руками и молчал весь оставшийся путь. Джо Беккер был человеком небольшого ума. Сначала мог что-то выпалить, а затем призадуматься о сказанном. Вероятно, Джо, увидев конечный адрес, понадеялся увидеть клиентов в брендовой одежде и с ролексами на руке, но Дазай огорошил бы его правдой. Богатые люди носят шорты, футболки и шлепанцы, потому что не пытаются никому угодить и продемонстрировать свое состояние. Такси поднималось на небольшую горку, и чем дальше они заезжали, тем богаче встречались особняки. По два-три этажа, с несколькими бассейнами и охраной. Чуя, словно ребенок, смотрел то на один дом, то на другой и поражался, что в этих дворцах живут люди. Дазай его радости не разделял. Всех этих людей он когда-то знал и надеялся, что не встретится с ними даже случайно. Обмен любезностями и натянутые улыбки он ненавидел. Помнится, лет шесть назад он не поздоровался со старушкой Аддерли, и та за чаепитием не преминула сообщить об этом. И весь оставшийся вечер Ванесса причитала о его дурных манерах. Джо Беккер, судя по тому, с каким он интересом озирался по сторонам, тоже крайне редко заезжал в этот район. Либо был в нем впервые. Каждые несколько минут он сверялся с навигатором и поглядывал в зеркало. — Смотришь на это богатство и невольно задумываешься, где ты свернул не туда, — все же произнес он с грустью. — Не в деньгах счастье, мистер Беккер, — ответил Дазай. — Но соглашусь с вами. Живется с ними куда проще, — он выглянул в окно и указал на высокие черные ворота. — Можете припарковаться здесь?

***

Джо посигналил на прощание и уехал. Парни повернулись к воротам и замерли в нерешительности. Чуе особняк показался огромным. Больше тех, что они видели по пути сюда. Верхние этажи возвышались над воротами, что позволяло разглядеть широкий балкон с крупными бетонными колоннами и балясинами. Вокруг них обвивалась лиана и гроздьями свисала глициния. Дверь была приоткрыта, однако за ней стояла темнота. Все окна с обеих сторон были зашторены, что даже лучику света не просочиться. Особняк был построен из красного кирпича, как и длинный забор, окружавший его со всех сторон. Дазай подошел к видеодомофону и задумчиво поскреб щеку. Хоть он и выбросил свою пропускную карту несколько лет назад, пароль помнил как свои пять пальцев. И тем не менее набирать его он не собирался. У Осаму не было чувства, что он вернулся домой. Что в этом месте он когда-то родился и вырос. Все вокруг теперь казалось чужим и незнакомым. Он набрал побольше воздуха в легкие и, взглянув на Чую, быстро нажал на звонок. Несколько секунд никто не отвечал, затем раздались странные звуки и все заглохло. Кто-то принял звонок и резко сбросил его. Дазай повернулся к Чуе и развел руками. На его лице читалось облегчение и радость. — Ну, значит, не судьба! — весело произнес он. — Возвращаемся домой. В тот же миг отворилась одна из дверей. На улицу вышел мужчина в черном костюме и приподнял солнцезащитные очки. Чуя напрягся. Он помнил это лицо, словно видел его только вчера. Этот человек прижимал Осаму щекой к земле, когда его привезли на пустошь. — Смотрите-ка, кто тут у нас, — хриплым голосом произнес он, сканируя Дазая зелеными глазами. — Неужто блудный сынок вернулся. — Оставь этот пафосный тон, Джонсон, он тебе не подходит. Осаму пытался держать серьезное лицо, однако чем больше он на него смотрел, тем шире становилась его улыбка. Джонсон почти не изменился, разве что волосы начал прилизывать лаком и стал шире в плечах. Дазай рядом с ним выглядел тощим мальчишкой, которого тот без усилий поднял бы и одной рукой. Прежде у них бывали склоки, и все же Осаму скучал по нему. Как-никак этот человек протянул ему руку помощи и вправил мозги, когда он свернул на кривую дорожку. Джонсон вдруг резко оторвал его от земли и крепко обнял. Дазай сдавленно охнул, а затем принялся похлопывать его по плечу. — Подрос! — крикнул Джонсон, лучась искренней радостью. — Джонсон… — хрипло позвал Дазай. — Поставь меня, пожалуйста, пока не сломал мне ребра. Тот опустил его на землю и взъерошил густую копну волос. — Вот госпожа Ванесса обрадуется! — он приложил ладонь к губам и наклонился. — Она с утра вся как на иголках. Целый день гоняет прислугу. Готовится к твоему приезду. — Она в своем духе, — Дазай тяжело вздохнул, затем повернулся к Чуе. — Полагаю, вы уже знакомы… Джонсон потупил взгляд и неловко поскреб затылок. Странно было встречаться вновь в подобных обстоятельствах. Впрочем, Чуя на этого парня зла не держал. Осаму неоднократно говорил, что люди Хидео беспрекословно подчиняются ему, хоть и не понимал причину подобной преданности. Его отец был человеком отстраненным, несловоохотливым и холодным. У него не было любимчиков, и относился он ко всем одинаково. Как к вчерашним новичкам, так и к людям, работавшим в этом особняке еще на его деда. Осаму плохо помнил дедушку. В его воспоминаниях это был невысокий старик со строгим надменным взглядом. Он никогда не расставался со своей тростью, всегда ходил в дорогих, шитых на заказ костюмах, носил узкие квадратные очки в золотой оправе и при каждом своем визите доводил Ванессу до слез. Дазай не любил дедушку по трем причинам: он относился к Ванессе как к прислуге. Бросал колкие язвительные комментарии, пристыжал ее при всех из-за ярких нарядов, требовал от нее большей скромности и покорности. Хидео, когда приезжал Ямамото, его отец, делался еще более мрачным. Осаму не слышал ни разу, чтобы отец перечил деду или осмеливался подвергать сомнениям и критике его слова. Что бы ни говорил Ямамото, Хидео всегда отвечал: «Да, отец». Сам Осаму дедушку побаивался, несмотря на то, что старик был добр и улыбчив с ним. Осаму он одаривал подарками, катал на плечах и всегда повторял одно и то же: надеюсь, хотя бы ты меня не разочаруешь. — Так это тот самый Джонсон, в честь которого ты назвал свою собаку? — изобразив святую невинность, спросил Чуя. Лицо Джонсона удивленно вытянулось. «И это так ты на него не в обиде», — подумал Дазай. Схватив Чую за руку, он торопливо прошмыгнул мимо. — Эй ты, паршивец! — крикнул им Джонсон вслед. — Надеюсь, это был хотя бы не чихуахуа? — Его только это заботит?.. — прошептал Чуя. Он собирался добавить что-то еще, но замер на месте, увидев особняк во всей красе и расстилавшуюся огромную территорию перед ним. Прямо посередине стоял круглый фонтан. Широкая чаша в центре, покрытая снизу мхом, казалось, парила над водой. Вокруг него плавал камыш, маленькие карпы кои и тина. Возле стен в одинаковый ряд росли ели и аккуратно подстриженные кустарники. Двор был вымощен черной брусчаткой, две тропинки из белых пластинок и мелкого гравия вели на задний двор. Там, скорее всего, находился сад и конюшня, о которой рассказывал Осаму. Дазай приложил ладонь ко лбу и взглянул на балкон своей бывшей комнаты. Цветов на нем отроду не было, но, вероятно, Ванесса изрядно постаралась, узнав об увлечении сына. Он поморщился от ярких лучей солнца и повернул голову. Люди отца поглядывали на них с любопытством. Какие-то лица Осаму были знакомы, а кого-то он видел впервые. Наверняка никто из них не знал об истинной причине его внезапного исчезновения. Интересно, какую легенду для него придумали родители? Дазай поднялся на крыльцо, провел ладонью по черным кованым дверям и, чему-то улыбнувшись, потянул ручку на себя. Массивная дверь отворилась с тихим скрежетом. В лицо тут же ударил прохладный воздух кондиционера. Чуя был уверен, что после особняка Прайса дома еще больше и богаче не увидит, однако отрекся от собственных мыслей, как только вошел в холл. Первые несколько секунд он пребывал в ступоре, а затем ошарашенно уставился на Дазая. Все вокруг выглядело невероятно дорогим. Страшно было даже стоять на белом мраморном полу, отмытом до блеска. На верхние этажи вели две широкие лестницы с коваными железными перилами. На них лежали черные ковровые дорожки с темно-бордовыми узорами. У панорамных окон стояла мебель: маленькие пуфики, предназначение которых Чуя не понимал, бежевый кожаный диван, кресла, огромный рояль, журнальный столик и торшер с бежевым абажуром. На самих окнах висели узкие плотные шторы, и стены украшали картины в позолоченных рамах. И все это всего лишь в пределах одного холла. — Осаму… Дазай и Накахара обернулись на женский голос. Дебора замерла на лестнице с передником в руках, а затем резко сорвалась с места и выбежала на задний двор, что-то крича на мексиканском и ломаном английском. И правда Дебора, рассеянно подумал Дазай. Удивительно, что она все еще работала здесь. Помнится, прежде Ванесса ей прохода не давала. А все из-за того, что когда-то Хидео сделал ей комплимент. Притом не личного характера. — Госпожа Ванесса! Госпожа… Голос Деборы уже звучал отдаленно. Все-таки Джонсон не солгал. Весь дом стоял на ушах. Осаму повернулся к Чуе и взял его ладони в свои. Тот выглядел слегка нервным и бледноватым. — Ты не передумал? Еще не поздно уйти. — Честно? Я бы лучше еще раз в Африку отправился, — он беспокойно посмотрел на распахнутые панорамные двери. — Такое чувство, словно меня на эшафот ведут. Но… мы должны пережить этот день. Дазай крепче сжал его ладони и улыбнулся. Без поддержки Чуи он никогда не набрался бы смелости вернуться в Линкольн, как бы сильно ни скучал по матери. Накануне Бертон передразнивал их целый час. В оплаченную еще в Нельсоне квартиру они так ни разу и не съездили. Карлайлы, узнав, что парни собираются жить в какой-то дешевой квартирке, принялись уговаривать их остаться у Бертона. И спустя полчаса активных споров оба сдались. Сборы перед приездом к родителям вызывали у Прайса волны смеха. Он сидел на краю кровати с бокалом бренди и наблюдал, как Дазай, стоя перед зеркалом, надевает то одну рубашку, то другую, нервно носится по комнате и орет на Накахару, потому что тот слишком спокоен. Когда он спросил, почему бы просто не надеть футболку и джинсы, Осаму едва не испепелил его взглядом. — Готов? — тихо спросил Дазай, поправив ворот черной рубашки. — С тобой хоть на край света, — ответил Чуя, подмигнув ему. Осаму толкнул стеклянную дверь и нерешительно перешагнул порог. В нос ударил запах скошенной травы и сладкий аромат цветов. На миг ему почудилось, словно он возвратился в детство, когда бегал по деревянному мосту над прудом, бил палкой тростник, наблюдал, как стрекозы летают над камышом и мелкие рыбешки бесцельно плавают в воде. Конюшня так и осталась на месте. А как много раз отец грозился ее снести? Интересно, как поживает сейчас старик Джон? Все так же наставляет Динки или ушел на пенсию, как и грозился каждый год? Дазай едва сдержал порыв броситься в конюшню, в надежде увидеть старика, посапывающего на сухом сене. Пруд остался все таким же. Высокий тростник и небольшие булыжники вокруг, лягушки сидят на камышах и мгновенно замолкают, стоит услышать человеческий голос или шорох кустов. Узкая тропинка, ведущая к беседке, прежде была усыпана гравием, а теперь вымощена круглыми гладкими камушками. Саму беседку закрывали кусты деревьев и лианы, обвивающие ее со всех сторон. — Осаму! Дазай резко обернулся на голос матери, и что-то перевернулось в его душе. Он смотрел, как Ванесса бежит ему навстречу, но не мог сделать ни шагу. Чуя нахмурился и мягко подтолкнул его в спину. — О чем бы ты сейчас ни думал, выбрось эти мысли из головы. Иди к ней. И Осаму, точно по команде, бросился к матери. Он легко подхватил ее и, оторвав от земли, крепко обнял. Ванесса, смеясь и обливаясь слезами, принялась хаотично щупать его лицо, плечи, шею, гладить волосы и причитать о том, как он исхудал. Дазай улыбался сквозь силу, пока его сердце обливалось кровью. Если кто из них и исхудал, так это Ванесса. Она сильно осунулась, выглядела бледной и нездоровой. Под глазами, на лбу и вокруг рта появились заметные морщины, а кожа на руках была такая тонкая, что можно было разглядеть каждую вену под ней. Прежде она всегда носила яркие наряды и украшения, но теперь старик Ямамото наверняка был бы ею доволен. Впрочем, вряд ли в этом мире кто-то был способен ему угодить. Раз даже идеальный во всех аспектах Хидео не смог добиться его признания. Дед точно в гробу перевернулся бы, узнав, кто стал избранником его внука. Осаму крепче обнял мать, уткнувшись носом в ее плечо. Он скучал. Скучал по ней все эти годы. По аромату ее духов, по голосу, улыбке, смеху и по глазам, переполненным безграничной любовью. Почему он не обнимал ее раньше? Почему считал проявление любви к женщине, подарившей ему жизнь, чем-то постыдным? Дазай шмыгнул носом и взглянул на Чую. Как-то Накахара сказал ему: мама у тебя одна. Рано или поздно наступит день, когда обнять ее уже не получится. Пожалуй, именно эта фраза когда-то вновь сблизила его с Ванессой. — Ну все… — она нехотя отодвинулась, смахнула слезы с ресниц и поправила волосы. — Где твои манеры? Может, познакомишь нас наконец? Чуя резко выпрямился, поймав на себе их взгляды. Ничего хорошего от этого знакомства он не ждал. Как-никак причин ненавидеть его у Ванессы было достаточно. То, что его пустили на порог дома, уже казалось чем-то невероятным. Впрочем, это была уступка из-за условий Осаму, который наотрез отказался приезжать без него. — И правда, — ответил Дазай. — Мам, это… — Ты гораздо симпатичнее, чем на фотографии, — перебила его Ванесса. Чуя покраснел и покосился на Осаму. Тот намеренно опустил глаза и принялся с глупой улыбкой ковырять гравий носком ботинка. — Миссис… — Можно без формальностей, — произнесла она мягким, доброжелательным голосом. — Зови меня просто Ванессой. — Ми… то есть Ванесса, — Чуя растерялся. Ее искренняя улыбка сбивала его с толку. Почему она так добра с ним? — Рад познакомиться. Осаму много рассказывал о вас. Ванесса обхватила его лицо руками, а затем обняла. — Признаться, я уже не надеялась увидеть тебя воочию, — прошептала она. Накахара вздрогнул, но она обняла его крепче и погладила по спине. Дазай навострил слух, пытаясь подслушать их разговор, однако из-за кваканья жаб не слышал ничего. — Скоро подойдет Хидео. Ничего не бойся и будь самим собой. А потом мы поговорим, как подобает. Она отстранилась и слегка кивнула ему, словно пожелав удачи. Чуя оторопел, из-за чего на некоторое время лишился дара речи. Когда Ванесса протянула руку, он был уверен, что она влепит ему пощечину. — А Берти не приехал? — Сказал, что не хочет становиться свидетелем душераздирающей сцены воссоединения, — ответил Дазай, разглядывая приоткрытые амбарные двери конюшни. На секунду ему показалось, что кто-то подглядывал за ними сквозь небольшие щели. Определенно это был Динки. Временами стеснительный до абсурда. Если и выйдет, то нескоро. Накахара, услышав имя «Берти», приподнял бровь, Осаму покосился на него и покачал головой. Ванесса даже не подозревала, какое оружие только что вложила в его руки. — Этот мальчишка в своем духе. Идите в дом. Я попрошу Дебору… Она резко замолчала и переменилась в лице. Между панорамных дверей стоял Хидео, сложив руки за спиной. Атмосфера мигом изменилась. Все перестали улыбаться и застыли, точно каменные изваяния. Чуя впервые видел его так близко. Прошлый раз кровь заливала глаза и летающий вокруг песок размывал фигуры. Он мало глядел по сторонам, а все его внимание было сосредоточено на Осаму и его голосе. — Пап… — тихо позвал Дазай, внимательно глядя прямо в светло-серые глаза отца. Хидео за это время ничуть не изменился, в отличие от Ванессы. Густые черные волосы не тронула седина. Лицо все такое же бледное и отрешенное. Одет он был, как всегда, в белую рубашку, галстук, жилет и брюки. И ни единой лишней складки на одежде. Осаму никогда не видел отца в домашнем халате или футболке. Не слышал, чтобы он сквернословил, проявлял привязанность к чему-либо или имел дурные привычки. Плохие, полезные — без разницы. Иногда ему казалось, что если порезать его кожу, то кровь потечет синяя или машинное масло. И тем не менее Дазай мог поклясться, что, когда он произнес «пап» вместо привычного «отец», Хидео вздрогнул. Всего на долю секунды. Возможно, никто этого и не заметил, но от зоркого взгляда Осаму эта погрешность не ускользнула. — Рад, что ты вернулся, — произнес Хидео. — И это все, что ты скажешь сыну после четырех лет отсутствия?! — прошипела Ванесса. Хидео, проигнорировав ее слова, перевел взгляд на Чую. У Накахары сердце пропустило удар и ком встал в горле. Он всегда остерегался людей, которых не мог прочитать. У многих эмоции написаны на лице, будь то гнев, раздражение или радость. Но этот человек был другой. — Чуя Накахара… — бесстрастно произнес Хидео. — Не составите мне компанию? Не дождавшись ответа, он неторопливо побрел по гравийной тропинке, ведущей к беседке.

***

Пока Дебора разливала чай, Накахара беспокойно ерзал на стуле, исподлобья разглядывая Хидео. Чуя пытался понять, о чем он думает. В каком расположении духа находится. Какой исход ожидать от этого разговора? Очевидно, неприязнь друг к другу никуда не делась, но раз они сели за один стол, разве это не означало готовность обеих сторон прийти к перемирию? Наверняка Хидео понимал, что любое проявление силы может раз и навсегда лишить его сына. Но достаточно ли этой причины? Люди, подобные ему, приходят в ярость, когда им ставят ультиматум. Особенно кто? Безродный мальчишка, запятнавший безупречную родословную их семейства. Была еще одна навязчивая мысль, не дающая Чуе покоя: что мешало Хидео расправиться с ним все это время? Один случайный выстрел, толчок под колеса, и проблема отпала бы сама собой. Дебора ушла, оставив их наедине. Чуя, не зная, куда направить взгляд, уставился на поднос и тоненькие чашки с позолотой. От чая поднимался приятный аромат женьшеня и мяты. Он сразу вспомнил небольшой магазинчик Стоунов, в котором они с Осаму временами закупались продуктами. После их чайных пакетиков стакан всегда становился бордовым изнутри, а на дне оседал странноватый осадок. Настоящий чай и пахнет по-другому, подумал Чуя. Но как бы сильно ему ни хотелось попробовать его, он зажал руки между колен и принялся разглядывать беседку. Она утопала в зелени. Всюду росли огромные старые ивы, ветки которых свисали до самой земли и касались воды в пруду. Чуть поодаль стоял небольшой фонтанчик из бамбука. Он опускался, издавая характерный звук, и резко поднимался наверх. Наверное, отпугивал крылатых охотников за рыбками. Что-то вдруг шевельнулось в камыше, и раздался всплеск воды. Жабы то квакали, то замолкали, заполняя ужасно неловкую тишину. — Ты убил Колина Вилберна? Чуя внимательно посмотрел на Хидео. Вопрос определенно был с подоплекой. Он не мог не знать, чьих это рук дело, раз связал убийство Вилберна с ним и спросил об этом напрямую. От выбора ответа зависел исход этого диалога. «Солгу — подставлю себя и уличу во лжи. Скажу правду — вложу козырь в его руки». Как ни крути, любой ответ оборачивался не в его пользу. — Да. — Вот как, — ответил Хидео, ничуть не удивившись. — Почему же? Разве Колин Вилберн не вернул фотографии? Он и об этом знает? Как далеко распространяется его влияние? — Он шантажировал Осаму. Хидео сцепил пальцы в замок и водрузил на них подбородок. — Это вся причина? — Отнюдь. Колин как… клещ. Если вцепится, то такого отрывать лишь с лапами и головой. — И тем не менее ты оторвал только лапы, — безэмоционально изрек он. — Моим парням пришлось изрядно подсуетиться, чтобы избавиться от всех улик. Накахара нахмурился. — Что вы имеете в виду?.. — Отто Кирхнера ты убил, тоже защищая честь моего сына? — спросил Хидео, проигнорировав вопрос. — Да, — процедил Чуя сквозь зубы, наклонившись вперед. — И ни о чем не жалею. Если бы у меня был шанс вернуться в прошлое, я бы убил его снова. Повисла долгая пауза. Из конюшни вышел странноватый юноша с вилами в руках. Одет он был в бежевую рубашку с подвернутыми рукавами, изношенные клетчатые брюки и высокие резиновые сапоги. Он прислонил вилы к стене, подошел к пруду и, вытащив что-то из кармана, принялся кормить рыбок. Когда их взгляды встретились, он широко улыбнулся, обнажив забавные кроличьи зубы, затем смущенно опустил голову. Чуя посмотрел на стакан с остывающим чаем и подумал об Осаму. Чем он сейчас занят? Наверняка сильно переживает из-за него. И все же Накахаре было интересно, чем закончится этот разговор. Вряд ли Хидео стал бы тратить время на бессмысленные беседы. Однако от каждого его ответа, казалось, зависела их с Осаму судьба. И Чуя решил быть честным. Выложить все как есть, без утайки и лжи. Подтвердить то, что этот человек уже знает. В паутине собственного обмана он мог запутаться и все усугубить, а правда требовала лишь искренности. «При желании он бы давно от тебя избавился». — Осаму никогда не рассказывал, что родился с очень слабым здоровьем? — спросил Хидео, глядя на белых уток, плещущихся в воде. — Упоминал, — ответил Чуя, разглядывая его профиль. Внешностью Осаму пошел в отца. Те же черты лица, та же манера речи временами, особенно с малознакомыми людьми, тот же надменный взгляд… Пожалуй, вся эмоциональность досталась ему от матери. Потому что в этой беседке даже чай в стакане казался куда эмоциональнее, чем человек, сидящий напротив. — Он часто болел. И однажды мы едва его не потеряли. Было время, когда мы с Ванессой даже на руки брать его боялись, до того он казался нам хрупким и слабым. Спустя время я нанял доктора Дэвиса, чтобы он находился рядом. На случай непредвиденных обстоятельств. — Об этом я не знал… — прошептал Накахара. — Осаму не выглядит слабым. Хидео повернулся, и Чуя заставил себя выдержать его взгляд. — Полагаю, задаешься вопросом, почему ты здесь? — он снял очки и положил их на стол. К чаю так никто и не притронулся. Динки поглядывал на них с другой стороны пруда, тщательно вытряхивая из сапога сухое сено. — Позволь, я расскажу тебе историю из своего прошлого. — Хидео аккуратно подтолкнул пальцем чашку, чтобы она стояла на блюдце ровно посередине. — Примерно в вашем возрасте я познакомился с девушкой. Ее звали Каори Осагавара. Она работала танцовщицей в ночном клубе, а днем подрабатывала официанткой. Сирота, жила вместе с бабушкой в небольшой квартире на окраине города. Первое наше знакомство случилось в кафе. Каори оставила мне свой номер телефона, но я в знакомстве не был заинтересован, поэтому выбросил его в урну на выходе. Осагавара догнала меня и спросила: это потому что я официантка или просто лицом не вышла? Забыл упомянуть, что со мной были друзья, которые наблюдали за этой неловкой сценой. Каори была хороша собой, но гордость не позволила мне признать очевидный факт. Поэтому я выбрал оба варианта, чем прилюдно унизил ее и довел до слез. Чуя изумленно приподнял бровь. Ему казалось, словно этот рассказ был про совершенно другого человека. Как бы он ни старался представить картину, как Хидео сидит в кафе с друзьями, получалось плохо. Интересно, как он выглядел подростком? В университетской форме, без дурацкого лака для волос и очков. Наверное, он был более мрачной версией Осаму. Вечно взлохмаченный, высокомерный, горделивый и говорящий так, словно каждое слово получает по специальному талону. — … Почему-то выражение ее лица всю неделю не давало мне покоя. — Это называется чувство вины, — произнес Чуя, прикусив от неловкости губу. Хидео на замечание лишь усмехнулся. — Что бы то ни было, спустя неделю я вернулся в это кафе и попросил у нее прощения. И само собой, в ответ она отвесила мне пощечину, — он медленно и задумчиво потер правую щеку. — С тех пор я стал приходить каждый день. И спустя почти месяц она со мной заговорила. Спросила, что я буду заказывать. Ее сменщица приболела в тот день. И так… слово за слово, мы помирились. Спустя еще два месяца я позвал ее на свидание. Может, старик Ямамото был не таким уж плохим человеком, подумал Чуя, раз позволял сыну встречаться с человеком ниже себя по статусу. Ведь у таких семей все браки по расчету. Либо он не подозревал об их связи, либо закрывал на нее глаза, считая все мелкой интрижкой, которую он может прервать при первой же необходимости. — Мы встречались тайком больше года. Часто ссорились из-за ее второй работы, но бросать ее Каори наотрез отказывалась, как и принимать от меня финансовую помощь. Я любил ее до беспамятства, поэтому на все закрывал глаза. Каждый день встречал ее с работы и провожал до дома. Иногда прогуливал пары, чтобы провести с ней больше времени, а иногда мы снимали комнату в отеле и строили планы на будущее. Я знал, что отец ни за что не позволит мне жениться на этой девушке, поэтому был готов к тому, что он отречется от меня. Каори уже была беременна, когда я набрался смелости сообщить ему о наших планах, — он поправил и так идеальную складку на рубашке и едва заметно сдвинул брови. — Отец терпеливо выслушал меня, затем запер дверь кабинета и велел встать на колени. Всю свою жизнь меня учили беспрекословно подчиняться приказам. Слово отца никогда не оспаривалось. Даже матерью. И я подчинился. По сей день помню пряжку его ремня в тончайших деталях. Этот золотой дракон с изумрудными глазами все еще снится мне в кошмарах. Им отец отхлестал меня до потери сознания. Очнулся я спустя два дня в своей комнате. Узнал от матери, что отец предложил Каори деньги в обмен на аборт и переезд в другой город. — И она… — Согласилась, — ответил Хидео. — Каори выбрала деньги. И больше ее судьбой я не интересовался. Меня же, как только сошли синяки, женили на Ванессе. Но я так и не смог ее полюбить. Ее присутствие всегда напоминало мне о причине нашего брака. И тем не менее я уважал ее и всегда оставался верен. Ванесса подарила мне долгожданного сына и единственный повод для радости. — Тогда почему?.. — Чуя поднялся и встал рядом. — Почему вы поступили так жестоко, раз любите его? — Жестоко? — апатично переспросил Хидео. — Мой отец поступил жестоко. Шрамы, оставленные им, до сих пор украшают мою кожу. И все я же не хотел обходиться подобным образом со своим сыном. Накахара что есть силы сжал перила. — Поэтому вы заставили Осаму… смотреть? — Возможно. Чем ты отличаешься от Каори Осагавары? Я знаю о твоем прошлом больше, чем ты сам, Чуя Накахара. Так ответь, пожелал бы ты своему ребенку будущее с таким партнером? Чуя поморщился. Он со счету сбился, как много раз думал об этом. И сколько раз едва не оборвал их отношения, пытаясь вернуть Осаму все, что отобрал у него. Однако этот тяжелый период в их жизни остался в прошлом. Дазай часто повторял фразу: я ни о чем не жалею. Но Чуя никогда не слышал и не понимал всей глубины этих слов, запертый в коконе сожалений и чувства вины. Он думал об этом постоянно. Когда не хватало денег на жилье, когда мимо проезжали подростки на машине, на которую он не заработал бы и за всю свою жизнь. Когда видел дорогие рестораны, одно блюдо в которых стоило как их месячная аренда. Он хотел для Дазая лучшей жизни, но считал, что утянул его за собой в нищету. И лишь вчера, в особняке Прайса Бертона, в очередной раз брошенная фраза «Я ни о чем не жалею» наконец достигла его сердца. Сожаления стирают в пыль, принижают и делают незначительным все, через что они прошли и к чему стремились все эти годы. И будь он проклят, если позволит этому чувству снова затянуть его в беспросветный омут. — Тогда и вы ответьте на вопрос. Чем отличается Осаму от вас в молодости? Почему вы пошли по стопам отца, когда как никто другой понимали, что чувствует ваш сын? Неужели Каори Осагавара так сильно ранила вас, что даже спустя двадцать лет вы не можете ее простить? Только вот я — не Каори. Вот в чем наше отличие. Но… одного не могу понять. Раз я так вам ненавистен, почему вы не избавились от меня? У вас было столько шансов. — Есть несколько причин, — Хидео подпер голову рукой, без интереса наблюдая за Динки. Подул ветер, и несколько сухих листьев упало на стол. Чуя глубоко задумался, разглядывая лианы, обвивающие колонны и белые рейки. В пруду внезапно загорелся теплый желтый свет и заработал маленький фонтанчик, из которого с тихим журчанием полилась вода. Спустя еще несколько секунд свет загорелся и в беседке. Утки, вдоволь насытившись, спрятались за камышами и расправили крылья. Динки на другом берегу пруда уже не было. — Я смирился с выбором Осаму. Гибель Отто дала мне пищу для раздумий. Жаль, что я не добрался до него первым. Тогда его смерть была бы долгой и мучительной. — А вторая причина?.. — осторожно спросил он. Если бы не черный гнев, затуманивший его разум, Кирхнер и от его руки не умер бы столь скоро. Хидео вытянул стул и сел на прежнее место. Над лампочками закружила мошкара, комар опустился на кромку стакана с давно остывшим чаем и принялся потирать лапки. Вокруг громко щебетали птицы, перепрыгивая с одной ветки дерева на другую. — Последний раз я был на могиле своего отца семь лет назад, — произнес он так тихо, из-за чего Накахаре пришлось напрячь слух. — Каждый год я плачу людям, чтобы они ухаживали за его могилой и приносили свежие цветы. На каждую годовщину его смерти мне приходится делать вид, что я глубоко скорблю, но на самом деле я не чувствую ничего. Ни грусти, ни сожаления. Все свое детство я рос в страхе перед ним. И когда его не стало… я испытал облегчение. С недавних пор я начал задаваться вопросом, не повторяю ли я путь своего старика? Наше поведение и наши поступки — это то, что вложили в нас наши родители. Полагаю, и на мою могилу Осаму будет приходить раз в семь лет. И не мне его за это осуждать. — Ошибаетесь. Даже после всего, что вы сделали, он продолжает вас любить, — ответил Чуя. Однако Хидео, казалось, уже не слышал его. Он обхватил стакан руками и не моргая уставился в одну точку. В серых глазах появился привычный холод и пустота. — Иди. Осаму, должно быть, места себе не находит от беспокойства. Чуя нахмурился. Как голос человека мог звучать так… безжизненно? Интересно, каким бы он стал, сбежав с Каори в другой город, в другую страну? Мог ли он питать к ней чувства по сей день? Нет, исключено. Впрочем, старик Ямамото своего добился. Он прожил свою жизнь, а затем распоряжался чужой, словно она принадлежала ему. Хидео добровольно вложил ее в чужие руки. Может, из-за чувства вины, а может, на тот момент ему было уже все равно. Чуя оттолкнулся от деревянных перил, спустился по лестнице, но замер на полпути и повернулся. — Хидео… сан? Могу я попросить вас об одолжении?

***

— Всего десять долларов? — поразился Чуя. — Можно мне тогда сразу зарядить его водой? Дазай, стоящий рядом, возвел глаза к небу. — Великовозрастное дитя. Накахара направил на него водяной пистолет, выстрелил в грудь и захохотал. Осаму после вчерашней беседы с Ванессой и Хидео все еще пребывал в легкой прострации. Чуя все говорил и говорил, а он лишь рассеянно кивал, мыслями находясь в родительском доме. Дазай проговорил с матерью до поздней ночи. Чуя сидел рядом, слушая их беседу, и лишь время от времени отвечал на вопросы Ванессы, когда она обращалась к нему. Рядом с ней он чувствовал себя неловко. Скорее, из-за теплоты в ее голосе и неожиданной заботы. Хидео после разговора в беседке так и не составил им компанию. И по этой же причине Осаму весь день выглядел понурым. Пусть Ванесса и сказала, что Хидео изменился, его отстраненное поведение говорило о другом. Скорее, походило на смирение, нежели на принятие ситуации. Осаму полночи ворочался в постели, а затем произнес: «Он все еще злится». Однако Чуя с его словами не был согласен. С Хидео изначально у него сложились не самые хорошие отношения, и все же в людях он разбирался неплохо. И той небольшой беседы возле пруда было достаточно, чтобы сделать безошибочный вывод о том, что Хидео дал сыну выбор: поговорить и обсудить все, что было между ними, либо оставить все как есть. Как-никак вернулся Осаму ради Ванессы, и Хидео это понимал. «Вместо того чтобы расстраиваться и рефлексировать всю ночь, мог бы просто подняться в кабинет отца и поговорить с ним лицом к лицу», — подумал Чуя, встряхивая воду в пистолете. Но отчего-то оба были уверены, что один не хочет видеть другого. Накахара мог подтолкнуть Осаму к этому шагу и на этом остановить его метания, но все же решил не вмешиваться. Некоторые решения принимать стоит самостоятельно, без чьей-либо подсказки. Ванесса вновь пригласила их на ужин, и теперь Чуя задавался вопросом, как поступит Дазай. Решится перешагнуть порог отцовского кабинета или снова пойдет на попятную? Причин ненавидеть Хидео у Чуи было гораздо больше, но после недавнего разговора этот человек открылся ему с другой стороны. Злости или неприязни он к нему не питал и прежде. Всегда было только равнодушие. Тильда учила его ставить себя на место другого человека, прежде чем делать выводы о нем. И Чуя всю жизнь следовал ее совету. Как бы поступил он на месте Хидео? Отдал бы сына убийце с психическим расстройством? Накахара мельком взглянул на Осаму. Он прекрасно помнил выражение его лица, когда признался в убийстве Колина. Дазай испугался. А в его глазах стоял ужас. Но он быстро скрыл истинные эмоции и ловко перевел тему, превратив страх в ревность. Что же он чувствовал сейчас, вспоминая его прошлые поступки? — Смотри, там продают мед! Дазай схватил Чую за руку и потянул за собой. Ярмарки в Линкольне были редким событием. На памяти Осаму их организовывали раз семь-восемь. Люди съезжались с разных уголков мира и торговали экзотическими фруктами, специями и травами, галантереей, самодельными товарами, декорациями из металла, глиняной посудой, одеждой и растениями. На одной из таких ярмарок Джин когда-то и подцепил свою хиппи. В прошлый раз, помнится, Осаму прикупил небольшой серебряный кулон с зеленым камнем для Ванессы, но так и не решился его подарить, так как считал, что эту безделушку она если не выбросит, так оставит где-нибудь пылиться. Ванесса носила все лучшее и дорогое. Вряд ли у нее даже наряд нашелся бы подходящий для столь дешевого подарка. Осаму купил его не раздумывая, едва увидев, так как камень подходил под цвет ее глаз. Там же они с Бертоном приобрели забавные парные кружки. Правда, Дазаю пришлось оставить свою у Прайса из-за нецензурной лексики на ней. Эйлин к подобным ярмаркам относилась скептически. И часто портила настроение остальным своим высокомерием. — Зачем тебе мед? — удивился Чуя. — Я ведь не спрашивал, зачем тебе детский игрушечный пистолетик? — фыркнул Дазай. — Но-но, — Накахара повел пальцем в воздухе. — Любой уважающий себя мужчина держит в своем арсенале водяной пистолет. — Так зачем он тебе? — Для растений… — смущенно признался он. — Я кое-что вычитал и хочу проверить. — А в Нельсоне весь мед перевелся? — Накахара опустил пистолет и уставился на гору банок с медом на прилавке. Продавец, мужчина средних лет, сидел на деревянном стульчике напротив, обмахиваясь веером. Он смерил обоих странным взглядом и поднялся. Люди моложе тридцати лет его прилавок обходили стороной. — Могу вам чем-нибудь помочь? — с неохотой спросил он, почесывая густую, с сединой, щетину. — Нам нужен мед. — Какой? Чуя и Осаму озадаченно переглянулись. — Сладкий?.. — неуверенно протянул Дазай. Мужчина смерил обоих долгим взглядом из-под косматых бровей, затем, с трудом скрывая улыбку, повернулся, взял одну из банок и вложил ее в руки опешившего Дазая. — Мед. Сладкий. — А бывает какой-то другой? — недоуменно спросил Накахара, выглянув из-за плеча Осаму, и тот призадумался. Прошлым вечером Дазай долго озирался, в надежде увидеть Джона и Динки. Они редко захаживали в особняк, так как проживали вдвоем в небольшой пристройке чуть поодаль от конюшни. Как только Ванесса разговорилась с Чуей и тот начал чувствовать себя более комфортно в ее присутствии, Осаму оставил их, сообщив матери о желании перекинуться парой-тройкой фраз с Джоном. Нашел он его, как и ожидал, у себя дома. Старик сильно прихворал, из-за чего был не в состоянии самостоятельно подняться с кровати. Динки, едва увидев гостя на пороге, стал пунцовым, а затем принялся беспокойно бегать по комнате и тащить на стол всю имеющуюся в доме еду. Осаму от ужина вежливо отказался и больше часа провел возле кровати старика. Джон сильно исхудал, голова стала совсем белая. Его хрупкие кости обтягивала тоненькая пятнистая кожа, под которой можно было пересчитать каждую венку. Дазай с грустью осознал, что до следующего его приезда Джон не доживет. И как бы много он ни думал об этом, сидя на краю кровати, все происходящее казалось ему нереальным. Джон пришел в их семью еще при Ямамото, когда Хидео едва стукнуло шесть лет. Порой он рассказывал столь забавные истории об отце, что верилось в них с трудом. Тем не менее Осаму нравилось слушать его истории. Когда Джон спросил его, чем он занимался все четыре года, Дазай честно поведал ему о своей жизни и новом увлечении цветами. Тот поначалу удивился, затем смеялся несколько минут и лишь потом дал несколько ценных советов по уходу за растениями. Как-никак Джон преуспел на этом поприще. «Мед, — сказал он, — очень полезная штука в умелых руках». Когда старик заснул, утомившись от беседы, Дазай затянул в разговор молчавшего все это время Динки. «Как твой французский?» — спросил он, поправляя сползшее одеяло. «Я слишком глуп для него», — смущенно ответил Динки, пытаясь пальцами ноги схватить белую бахрому на коврике. И Осаму от его слов стало не по себе. Когда-то этот парень обращался к нему за помощью, но он от него отмахнулся, занятый собственными проблемами. — Так о каком сюрпризе ты говорил сегодня утром? — спросил Дазай, приложив ладонь ко лбу. Медленно надвигались тучи. Он надеялся, что пойдет ливень и будет гроза. Было что-то волшебное в такой погоде. — На то это и сюрприз, — с усмешкой ответил Чуя. — Хотя бы скажи, куда мы идем? — В ресторан. Тут недалеко. — До переезда в Нельсон я бы такому времяпрепровождению порадовался, — проворчал он, — но, отработав в общепите три года, не хочу там находиться даже в качестве клиента. Рассказать тебе, как Саймон готовил пиццу из… — Эй! — Чуя в ужасе накрыл его губы ладонью. — Ты забыл главный принцип еды? Если тебе что-то нравится, не пытайся узнать, из чего оно сделано! Вот и я знать не хочу! Дазай нахмурился и лизнул накахаровскую ладонь. Тот засмеялся и убрал руку. — Ладно-ладно. Показывай свой подарок, — произнес он, раскрошив жухлый лист, упавший на плечо. — Забавно. Каждый, с кем я встречался, не любил сюрпризы… — Чуя перекинул рюкзак с медом на другое плечо и не сразу заметил, как остановился Дазай. — Каждый? Это кто же? Их было так много? Накахара отодвинулся, пропустив вперед группу подростков, и громко цокнул языком. Шумные места он не любил. Особенно подобные ярмарки, где было не протолкнуться. — Если подумать… Самые долгие отношения до тебя у меня были только с Булан. Сверкнула молния. Небо застилали тучи. Дазай задрал голову и вытянул руку. Первые капли дождя упали на его ладонь, затем на лицо. Толпа начала редеть, а прилавки закрываться. Кто-то спешно накрывал свои товары клеенкой, кто-то загружал в машину, а кто-то просто стоял под самодельным навесом и покуривал сигарету. Все вокруг потемнело, словно наступил глубокий вечер, и внезапно громыхнуло. Мелкий дождь всего за несколько минут превратился в ливень. Чуя накинул свою рубашку Осаму на голову и взял его за руку. Оба, громко смеясь, побежали вдоль велосипедной дороги в поисках укрытия. Ветер раскачивал деревья, крупные капли дождя били прямо в лицо. Линкольн словно разом опустел. Машины застыли, пропали люди и городской шум. Был только дождь, громкий шелест листьев и скрип деревьев. Парни забежали на детскую площадку в парке и укрылись под крышей небольшого домика. Прижавшись плечами, они молча переплели пальцы и долго завороженно смотрели на небо. Молния временами освещала их счастливые лица, а порой Накахара украдкой поглядывал на Осаму и крепче сжимал его ладонь. — Люблю дождь и запах сырой земли, — Дазай зажмурил глаза и тряхнул мокрой головой. — Словно… на время перемещаешься в другое место. Когда я был ребенком, наблюдал за грозой из конюшни. Лежал на сене и ел сыр с горячим хлебом прямо из печи. Раньше я до чертиков грома боялся. И первый раз он застал меня именно там. Я спрятался в стойле и дрожал от страха, пока отец не нашел меня. — Отчитал, наверное? — Чуя взял его холодные руки в свои и начал медленно тереть. — Нет. Он взял меня на руки и вынес на улицу. Вернее, мы стояли под навесом и наблюдали за дождем. Помню, ливень был страшный. Дождь с такой силой бился о землю, что она запачкала всю обувь и брюки отца. Я обнимал его за шею и завороженно смотрел, как молния освещает сад. Слушал, как громыхает и воет все вокруг, но больше не чувствовал страха, — он подтянул ноги и положил подбородок на колени. — Одно из редких воспоминаний, которыми я дорожу. Тогда еще между нами была хоть какая-то связь. Чуя отвел волосы с его лица и обхватил пальцами подбородок. Дазай посмотрел в теплые голубые глаза и по привычке потерся щекой о ладонь. — Почему ты не поговорил с ним вчера? Осаму вздрогнул, а затем отвернулся. — Ты так и не рассказал мне, как познакомился с Булан. — Вот засранец, — фыркнул он. — Раз уж тебе так интересно, мы познакомились на уроках дайвинга. Сказать по правде, у меня не было к ней глубоких чувств. Всего лишь симпатия. Но с ней было весело проводить время. — Она была… красивая? Что тебе в ней понравилось? — продолжил допытываться Дазай. Чуя сел в позу султана и прикусил губу. Мелкие капли дождя пробирались даже под крышу домика, и холодный ветер хлестал по лицу. На ветках клена, внутри скворечников, сидели птицы, вжав головы в плечи, и наблюдали за ними. Накахара приподнялся, сел позади дрожащего от холода Осаму, прижал его спиной к своей груди и обвил талию руками. — С тобой по красоте никто не сравнится. — Подхалим, — улыбнулся Дазай, откинув голову на его плечо. — И все же? — Ее волосы. — Волосы? — Да. Они были такие густые, как, — он принялся быстро щелкать пальцами, пытаясь подобрать подходящее сравнение, — волосы… Осаму приподнял бровь. — Красноречие на высшем уровне. Чуя устало вытянул ногу и крепче сомкнул пальцы на его животе. — Кексик, — тихо позвал он, обдав горячим дыханием мочку его уха. — Какая разница, как мы познакомились и что нас связывало? Что мне нравилось в ней, а ей во мне. Разве сейчас это имеет значение? Я общался с людьми, потому что был одинок. Иногда мне хотелось прийти домой и услышать хоть чей-то голос. Хоть раз заснуть, обнимая кого-то живого, а не подушку между ног. И когда появилась Булан, я не смог ее оттолкнуть, хоть и видел, что нравлюсь ей. А когда… — он резко замолчал и выглянул наружу. Дождь почти прекратился, и ветер стих. Птицы вылетели из скворечника, сели на мокрые ветки клена и начали громко щебетать. — Черт. Он, должно быть, нас заждался. — Кто? — удивился Дазай. Чуя резко вскочил на ноги и отряхнулся. — Потерпи еще немного. Скоро узнаешь.

***

Тучи медленно рассеивались, и солнечные лучи прорезались сквозь них. В узком переулке пахло грунтом, бензином и кофе, который продавали за углом. Над головами летали пустые пакеты, вылетевшие из мусорных контейнеров. Люди часто забывали их закрывать, а наутро коты и собаки разносили их содержимое по улицам. С крыш домов капала вода, на треснутых дорогах образовались небольшие лужи, отражавшие старые исписанные стены, промокшее белье, висящее на балконах, и радугу после дождя. Дазай подошел к коту, сидящему под пожарной лестницей, и начал почесывать его за ухом. Тот приподнялся и ласково боднул его в колено. Чуя посмотрел на мокрую крысу, юркнувшую в мусорный бак, и, поежившись, потянул Дазая за ворот рубашки. — Хватить гладить каждого встречного кота. Нам пора идти. За бедными переулками жизнь казалась совсем другой. Словно город был разделен на две части. И тем не менее эти места вызывали ностальгию. Когда-то они сами сидели на пожарной лестнице, разглядывали граффити и смеялись над глупыми надписями на стенах. Доставщики пиццы проезжали словно на иголках, нервно оглядываясь вокруг. Небольшие компании из местных ребят всех пугали до чертиков, однако парни зачастую были безобидны и собирались, чтобы обсудить дерьмовый день, недавний матч или пожаловаться на начальство. Сам Чуя нередко составлял им компанию, когда сидеть в четырех стенах становилось невыносимо. Разница между некоторыми частями города была колоссальной. Парни вышли из переулка и тут же оказались на ярко освещенной улице. Вокруг было оживленно. Дорогие машины стояли в ряд, припаркованные на обочине напротив небольшого ресторанчика. Официанты суетливо выносили столы и стулья на открытую веранду, которые убрали во время дождя. На красной брусчатке повсюду лежали опавшие листья, словно наступила осень. Внезапно загорелись все фонарные столбы и улица залилась ярким светом. Чуя оттянул ворот все еще влажной футболки и посмотрел на Осаму. Его волосы после дождя топорщились в разные стороны. Рубашка обсохла, однако джинсы местами были все еще мокрые. Он потирал ладони друг о друга, взволнованно разглядывая знакомые места. Периодически он ужинал здесь с Шейлой. А затем пил кофе вместе с Чуей. Это было их второе свидание, и оба чувствовали себя ужасно неловко. Особенно после фразы официанта «Вы сегодня без своей девушки?» Чуя прыснул в кулак, а Дазай едва не согнулся пополам. Интересно, чем она занимается сейчас? В ресторане было тепло и уютно. Он делился на три зоны, и каждый выбирал столик в комфортной для себя обстановке. Первая — общая зона, где стояли небольшие круглые столики, расположенные недалеко друг от друга. Однако из-за панорамных окон и большого количества людей вокруг Осаму в этой части ресторана столик никогда не заказывал. Особенно когда приходил с Шейлой, так как каждый визит с ней походил на рулетку. То она могла закатить скандал из-за мелочи, то открыто флиртовала с ним. Порой не самым подобающим образом. Вторая зона — веранда. Ее поклонниками были Бертон и Эйлин. Осаму нравилась третья зона, где столики были отделены высокой перегородкой, и свет не такой яркий, более приглушенный. Едва они перешагнули порог ресторана, как к ним подошел Джефри с широченной улыбкой на лице. Помнится, лет шесть назад этот паренек с горящими глазами рассказывал о своих планах открыть собственный ресторан. То ли что-то пошло не так, то ли он все еще был на пути к своей мечте. Во всяком случае, пока Джефри все так же работал на прежнем месте, встречал гостей и провожал их к столикам. — Осаму Дазай! — весело вскрикнул он и крепко пожал протянутую руку. Осаму Джефри понравился с первого знакомства. Приятный жизнерадостный юноша, разве что порой чрезмерно болтлив. — А мы все гадали, куда ты внезапно исчез! Дазай похлопал Джефри по плечу и улыбнулся в ответ. — Я уезжал. — Вот как? А вернулся навсегда? Шейла сказала, что тебя на учебу отправили. — Правда? И часто она приходит? Джефри задумчиво потянул бабочку на шее. — Не сказал бы. Может, раз в месяц. В лучшем случае. И каждый раз с новым ухажером. — Она ничего обо мне не говорила? — Дазай опустил руки в карманы, разглядывая полный людей зал. Джефри замялся и слегка покраснел. — Можно я не буду пересказывать все, что она говорила о тебе? За такие словечки меня покойная бабушка четвертует с того света. Чуя и Дазай засмеялись. — Ладно, не бери в голову. К слову, как там твой бизнес? Ты вроде как свой ресторан собирался открывать? — Дружище, не сыпь соль на рану, — он тяжело вздохнул и поник. — Простому работяге в этой сфере так легко не прорваться. Думаю, надо снизить планку. Открою мелкую забегаловку в бедном райончике, а там как пойдет. — Как откроешь, подкинь адресок. Буду твоим постоянным клиентом. Или приведу друзей. — Заметано! — мгновенно взбодрился Джефри. — Я отведу вас к столику. — Не беспокойся, Джеф, — ответил Чуя. — Мы доберемся сами. Колокольчик над дверью тихо зазвенел. Несколько человек зашли в ресторан, складывая мокрые зонтики. — Как скажешь, — ответил он, но на полпути к новым гостям остановился и добавил: — Кстати, ваш друг уже на месте. — Какой друг? — озадаченно спросил Дазай. — Скоро увидишь. Старые перегородки заменили на новые. Прежде они были исполнены в китайском стиле, а теперь стояли круглые деревянные брусья, напоминавшие перевернутую пан-флейту. В зале был приглушенный желтоватый свет, играла тихая музыка и пустовали почти все столики. Лишь одна пожилая пара сидела возле окна. Дазай отыскал взглядом любимый столик в самом конце зала и резко остановился. В кресле сидел юноша, закинув ногу на ногу, и скучающе листал меню. Рукава черной рубашки были высоко подвернуты, и из-за контраста цветов бледнота его кожи бросалась в глаза. Иссиня-черные волосы он небрежно зачесал назад, вероятно, и ему не повезло попасть под дождь. Дазай завороженно наблюдал, как он медленно дрыгает ногой, без интереса переворачивает страницу за страницей и поглядывает на наручные часы. Эти руки Осаму узнал бы из тысячи. Из миллионов. Эти руки когда-то помогали ему подняться с кровати, эти руки переодевали его, купали, укладывали спать, ласково гладили по волосам, утешали и дарили тепло. Эти руки когда-то написали на его ладони: «Он жив». Дазай впился пальцами в столешницу и едва не упал из-за внезапной слабости в ногах. Достоевский, словно почувствовав на себе две пары глаз, повернулся. Чуя обеспокоенно подхватил Осаму под локоть и пересекся взглядом с Достоевским. Он совсем не выглядел так, как описывал его Дазай. Всякий раз, когда речь заходила об этом парне, тот мог говорить без устали, едва ли не с обожанием в голосе. Однако слова «Милый, добросердечный, хороший, заботливый и прекрасный друг» совсем не вязались с тем человеком, который сидел за столиком. Впрочем, стоило ему увидеть Осаму, как холодное выражение лица тут же смягчилось. Он поднялся и распростер руки. И Дазай в тут же секунду оказался в его объятиях. — Федор… — прошептал он, сжав пальцами ткань его рубашки. Чуя наблюдал со стороны, прислонившись к краю стола. Накануне он обратился к Хидео с просьбой, однако после апатично брошенной фразы «Посмотрю, что можно сделать» он и не думал, что Достоевского найдут так быстро. Бертон безуспешно занимался его поисками долгое время, а Хидео управился всего за день. Порой влияние этого человека действительно его пугало. Осаму еще некоторое время активно перешептывался с Федором, намертво прилипнув к нему, и разомкнул объятия, лишь когда подошел Накахара. Все трое расселись по местам и неловко переглянулись. Достоевский подпер голову рукой и хмыкнул. — Осаму так много о тебе рассказывал. Рад наконец познакомиться лично. Что за сучья манера речи, подумал Накахара, и тем не менее улыбнулся в ответ. Федор не понравился ему с первого взгляда. Слишком странный. Слишком загадочный. Слишком надменный. Все в нем было «слишком». Особенно этот пристальный, изучающий взгляд, словно его положили под микроскоп и разглядывают под огромной лупой. В голове не укладывалось, что этот человек способен кому-то сопереживать и проявлять заботу. И почему Осаму так его боготворит? Чуя судил по первому и не самому хорошему впечатлению. Он надеялся увидеть милого улыбчивого парня с добрыми глазами и мягким сердцем. Однако встретил полную противоположность выдуманного образа. Впрочем, если бы Осаму был с ним более откровенен, то Чуя сообразил бы что к чему. Дазай много деталей упустил из тех дней. Многое осталось между ним и Федором. О некоторых событиях в стенах лечебницы он не хотел говорить, а некоторых просто стеснялся. Федор же видел его в самом ужасном и беспомощном состоянии. Возился с ним, точно с ребенком, и подставлял плечо, когда в нем нуждались. Он мог утешить добрым словом, а когда слова не помогали, не стеснялся и затрещину дать. И все же Дазай многого не знал. О том, что творилось вокруг, когда подкашивались ноги и он без чувств падал в руки санитаров. Не знал, что творилось по ночам, когда в палатку захаживали Уилл и Фредриксон. Но Федор знал, и эту тайну он собирался унести с собой в могилу. К чему говорить о том, что сделано и назад уже не воротить? К чему снова беспокоить его сердце? — Взаимно. Он и мне все уши тобой прожужжал, — ответил Чуя, раскрыв меню. — И при этом ни разу мне не позвонил, — он протянул руку и взъерошил волосы сидящего рядом Дазая. Несмотря на наигранно-обиженный голос, Достоевский не сердился. Не было и сомнений, что возникла причина, из-за которой тот не смог с ним связаться. И в подтверждение его слов Осаму огорченно вытащил телефон и поставил на стол. — Старый я случайно разбил, когда прилетел в Нельсон. — В твоем духе, — ворчливо бросил Федор. — Ты ужасно относишься к своим вещам. — Федь, но я ведь не специально! — Поэтому я и говорил тебе запомнить хоть один номер. Чуя выше поднял меню, пытаясь сдержать смех. Наконец-то они поменялись местами. Забавно было наблюдать, как кто-то отчитывает Осаму за небрежность. Притом заслуженно. Привыкший прежде сломанную вещь без раздумий заменять на новую, бережливости он так и не научился даже спустя четыре года. — Так я запомнил… — Дазай вжал голову в плечи. — Номер Берта. Потом попросил его отыскать тебя. Он разузнал твой адрес, приехал, а дверь открыла какая-то ведьма. Но не будем об этом. Кто с тобой связался? — он посмотрел на Чую, затем вновь на Федора. Оба переглянулись и ответили одновременно: — Твой отец. Улыбка медленно сошла с лица Дазая. — Это… шутка? — Нет, — Чуя поправил пальцем салфетки, стоящие на краю стола, и нервно потер ладони друг о друга. Он долго раздумывал о том, солгать Осаму или признаться, что обратился к Хидео за помощью. Откровение могло привести его в ярость, либо, напротив, приятно удивить. Со вчерашнего дня он ходил словно в воду опущенный из-за холодного приема отца. Однако даже себе он продолжал лгать, повторяя, что ему нет до этого дела. Отнюдь, думал Чуя, наблюдая за ним со стороны. Не так выглядит человек, которому все равно. — Сначала я хотел найти его сам, но трезво оценил свои возможности. Раз уж Бертону не удалось… Ты злишься? — С чего бы ему злиться? — фыркнул Федор, ткнув в него пальцем. — Да и твой папаша, знаешь ли, не переломился. Он и так знал мой адрес. Увидев удивленно вытянутые лица, он сердито свел брови и откинулся на спинку стула. — Ты правда думаешь, что он оставил бы все как есть после случившегося в лечебнице? Однажды я пришел домой с работы и увидел в своей квартире двух верзил. Они допрашивали меня два часа, а затем ушли, даже не извинившись за погром. Крайне неприятные типы. — Ты поэтому сменил адрес? — догадался Чуя. — Солгу, если скажу, что это не так. Но причин было больше. Дазай понуро свесил голову. Федор молча смотрел, как он дрожащими пальцами теребит пуговицу на рубашке, и тяжело вздохнул. Желание прикрикнуть на него пропало. Иногда он забывал, как переменился его характер в тех жутких стенах. И пусть сейчас он выглядел вполне здоровым, за этими карими глазами прятались отголоски прошлого. Осаму чувствовал вину за все, что делал для него Федор. Извинялся за любое проявление заботы, а первое время так и вовсе отмахивался от помощи. Этим, пожалуй, он когда-то и заинтересовал Федора. Он шел ко дну, но упорно не желал схватиться за протянутую руку, словно поставил на себе крест. — Извини, я не знал, что люди моего отца… — Кнопка вызова не работает, — перебил его Чуя и демонстративно нажал на нее. — Кексик, ты ближе всех. Позовешь Джефа? Дазай поднялся и, оглядевшись вокруг, вышел из зала. Пожилая пара все еще сидела возле окна, попивая кофе и листая газету. Столик напротив занял мужчина. Перед ним стояло огромное блюдце с горой панкейков, щедро облитых джемом. Он медленно отхлебывал горячий чай, не отрывая глаз от ноутбука. На улице снова потеплело и вышло солнце. Джефри Дазай нашел стоящего у входа со скучающим выражением лица. Как Чуя и предвидел, Джеф мигом затянул его в разговор. — … И как давно он такой? — спросил Федор. — С тех пор, как мы вернулись в Линкольн. Наверное, не стоило нам приезжать. — Почему же? — Достоевский положил руки на стол и наклонился вперед. — Страхи нужно преодолевать, а не прятать их под одеялом. Это похвально, что ты заботишься о нем, но не потакай его капризам. — Говоришь так, словно знаешь его лучше, чем я. Федор сощурил глаза. — А если так? Чуя усмехнулся в ответ. — Я тебе не нравлюсь, верно? — Ты даже не представляешь, что с ним делали, — зло прошептал Достоевский, сжав пальцами край стола. — Это не место для таких, как он. Людей перекраивают, ломают и истязают, потому что помочь им некому. Дальше дорого обставленного кабинета главного врача не проходит ни один клиент. Они вверяют близкого человека в руки этих алчных чудовищ и уходят с чувством выполненного долга. Чуя поддался вперед. Теперь их лица разделяло всего несколько сантиметров. — Так расскажи мне, что происходило в этом месте. Уверен, ты знаешь гораздо больше, чем рассказал Осаму. — И что ты будешь делать с этой информацией? — Федор поморщился и потер висок. — У меня нет причин любить тебя или недолюбливать, Чуя. Я знаю, что и ты не прохлаждался все это время. Но в абмусоливании этой темы не вижу смысла. Так что предлагаю оставить этот разговор и… — он вновь раскрыл меню и пробежался по нему придирчивым взглядом, — что-нибудь заказать. — У меня слюнки текут от панкейков вот того чувака, — произнес Чуя, кивком указав на мужчину с ноутбуком. Раз Федор собрался закончить этот не самый приятный разговор, Накахара решил не настаивать. Как-никак он был прав. Какой смысл поднимать давно осевшую пыль? Достоевский пересел на соседний стул и выглянул за угол. Чуя тем временем задумчиво разглядывал его профиль. Внезапно он понял, почему Осаму так привязан к нему. Вся эта раздражительность и манера держать людей на расстоянии вытянутой руки — маска. Попытки запрятать истинного себя. Кому, как не Чуе, знать об этом. — Никогда их не пробовал. — Я не удивлен, — ответил подошедший Дазай. — Если хотели поговорить наедине, могли бы просто попросить меня свалить на пару минут. Я полчаса слушал лекцию Джефри о канализационных трубах. Накахара виновато улыбнулся и протянул ему руку. — Боже… — Федор закатил глаза. — У вас конфетно-букетный период еще не закончился за год? — А ты, смотрю, по-прежнему одинок, — заключил Дазай. — Стал еще ворчливее, чем раньше. — Милый мой, — Достоевский закинул ногу на ногу и положил руки на живот. — Как я уже говорил, мне одному живется лучше. Не все нуждаются в компании и страдают от одиночества. — Будем считать, что отмазался, — буркнул Осаму. Но, черт, мне так интересно посмотреть на человека, в которого ты когда-нибудь влюбишься! — С огромным удовольствием лишу тебя этой радости, — усмехнулся Федор. Чуя переводил нечитаемый взгляд с одного на другого. И кое-что в этот миг стало ясно как день. Симпатия Федора без сомнений выходила за рамки простой дружбы. Однако он смотрел на свои чувства сквозь пальцы. Знал об их существовании, но принимал как факт. Внезапно подошел Джефри и разговор утек в другое русло. Все заказали панкейки, а затем остаток дня слонялись по городу. Воздух после дождя был прохладный. На улице пахло бензином, смолой и маслом. Рабочие укладывали новый асфальт, из-за чего вокруг стоял рев катка, стук лопат и громкий смех рабочих. Дождевые реки стекали в канализационные люки, с крыш домов и прилавков все еще капала вода, а людей вокруг было на удивление мало. Вероятно, дождь все еще моросил, пока они сидели в ресторане. Дазай молча шел между Федором и Чуей, слушая их перебранку и разглядывая знакомые места. Слишком много воспоминаний было связано с Линкольном. Но самым главным была встреча с Чуей. Он по сей день прекрасно помнил, во что он был одет в то утро. Помнил его первую фразу, фотоаппарат, висящий на шее, и смешинки в голубых глазах. Много раз Дазай думал о том, что благодарен Накахаре за все, несмотря на несчастья, которые им пришлось преодолеть. Прежняя жизнь казалась ему пустой и лишенной смысла. Каждый новый день ничем не отличался от предыдущего. Жизнь без цели похожа на ад. Каждый новый день — испытание. Всякий раз, открывая глаза по утрам, он задавался вопросом: в чем смысл всего, что он делает? Зачем встает по утрам? Зачем ставить перед собой цели, зачем к чему-то стремиться, если всех ждет одинаковый конец? Но ответ оказался до смешного банальным. Смысла нет ни в чем. Вся жизнь штука странная и бессмысленная. Интересной делает ее сам человек, чтобы не скучать в ожидании неизбежной смерти. Наполняет ее радостью, смыслом и любовью. Осаму считал, что ему несказанно повезло встретить человека, который и стал смыслом его существования. — … Мне там не понравилось. В забегаловке Билли отвратный кислый соус. — Его соус — это лучшее, что есть в этом заведении! — Оно и видно, — Федор махнул рукой, отгоняя пчелу, кружащую над головой. — После его пиццы с ананасом мне хотелось прополоснуть рот спиртом. — Пиццы… с ананасом? — в ужасе спросил Чуя, театрально схватившись за сердце. Дазай засмеялся.

***

Ему казалось, что все повторяется. То же такси, та же погода, те же пейзажи за окном. Несмотря на то, что это был их второй визит, он снова чувствовал себя как на иголках. Федор и Чуя, словно сговорившись, повторяли одно и то же: «Поговори с отцом». Однако никто из них толком не понимал, какие у них были отношения. С таким же чувством, пожалуй, подчиненный заходит к начальнику. Он никогда с отцом не откровенничал, не говорил больше дозволенного. Все их общение ограничивалось замечаниями, пожеланием доброго утра, спокойной ночи и какими-либо поручениями наподобие: не опаздывай домой, сегодня будут важные гости. Следи за манерами. Сыграй на рояле для миссис Вайсбрит. Проявляй больше участливости при обсуждении дел компании. Не сиди, набрав в рот воды, знакомься с деловыми партнерами. Связи лишними никогда не будут. Хидео не поощрял его увлечений, не позволял тратить время на занятия, от которых нельзя было извлечь выгоды. С каждым годом он становился точной копией своего старика. Осаму всегда хотелось спросить у него: ты любил своего отца? Впрочем, со слов Ванессы любовью там и не пахло. Ямамото, которого интересовали только власть и деньги, давно лишился сердца и души. Люди были для него только ресурсом. Фигурами на шахматной доске. Ванессу он упрекал даже на смертном одре, несмотря на то, что самолично выбрал ее в жены для сына. Она часто выбивалась из его идеального мира своей непокорностью. Выводила его из себя своими нарядами, частыми встречами с подругами и отъездами. Он упрекал ее в звонком смехе, слишком громком и неприличном для замужней дамы. Ругал за эмоциональность, неуместные фразы и самовольство. Однажды он отвесил ей пощечину, когда Ванесса осмелилась заговорить при деловых партнерах и поставить под сомнение его идеи. И тогда впервые Хидео, проявлявший к ней полное равнодушие за все время брака, пригрозил отцу. «Можешь помыкать мной, сколько тебе заблагорассудится, но ее трогать не смей». Ямамото с тех пор рукоприкладством не занимался и поубавил свой пыл, но это не мешало ему плеваться ядом в сторону невестки. Тогда-то Ванесса и полюбила его. Полюбила, несмотря на тяжелый характер, постоянную отстраненность и равнодушие. Он говорил с ней, а сам словно находился где-то в другом месте. Во время совместных завтраков, обедов и ужинов стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим стуком столовых приборов. Когда она пыталась его разговорить, он отвечал сухо и без тени улыбки. Он никогда ее не ревновал, несмотря на то, что Ванесса намеренно давала поводы. Она боролась за их брак как могла, но все было напрасно. Хидео оказался для нее нерешаемой головоломкой. Никто не мог понять, что у него на уме и что на сердце. И все же Ванесса продолжала безответно любить его годами. След, оставленный в его воспитании, был словно ожог на коже, от которого не избавиться даже после смерти. Дазай подпер голову рукой, разглядывая ряд богатых особняков. Они поднимались в горку и вот-вот должны были приехать к родительскому дому. Дазай раз за разом прокручивал в голове последний разговор с отцом перед отъездом. Тогда он впервые позволил себе быть откровенным и высказать все, что было у него на сердце. С тех пор не прошло и дня, чтобы он не задавался вопросом, что же выражал тот его взгляд? Мелкая дрожь в руках и морщинка между бровей. Это была злость? Разочарование? Отвращение? Вероятно, все сразу. На какую он рассчитывал реакцию, признаваясь собственному отцу, что лег под мужчину? И все же… Осаму был ужасно похож на свою мать. Оба жаждали получить от него хоть толику внимания и любви. — Осаму? — негромко позвал Чуя, положив руку на его бедро. — Мы на месте. Все в порядке? Дазай рассеянно взглянул на водителя, затем на Накахару и кивнул. К черту все, подумал он. К черту сомнения. Сегодня он поговорит с отцом, даже если тот не захочет его слушать. Как-то Ванесса сказала, что не держит на Хидео зла. Что Ямамото сделал его таким. Однако Осаму слова матери лишь сильнее всполошили. Почему мертвый человек все еще властен над ними? Почему они не могут посмотреть друг другу в глаза и просто поговорить? Неужели мир превратится в пепел, если он хоть раз скажет вслух «Я люблю тебя»? — Да, порядок. Просто задумался. Джонсон, как и в первый раз, оторвал его от земли и прижал к груди. Дазай скорчил мину, однако вырываться не пытался. Джонсон делал так каждый раз при встрече, и подобное приветствие у обоих вошло в привычку. Осаму накрыл голову руками и отошел на пару шагов, чтобы тот снова не взлохматил его волосы. Прежде, бывало, он сам таскался за ним по пятам, с восторгом разглядывая кобуру на поясе и рацию. Однако каждый раз, когда Осаму просил дать их потрогать, Джонсон отвешивал ему болючий щелбан под смех остальных парней. А как-то он, посмеиваясь, произнес: «Отберешь, и рация твоя». Дазай, уверенный в своих силах, целый час пытался повалить его, но тот даже на шаг не сдвинулся с места. Интересно, сейчас он бы смог ее заполучить? Почему-то именно рация Джонсона не давала ему покоя. Он по-прежнему ее хотел. В доме было на удивление тихо. Дверь, ведущая на задний двор, была приоткрыта. Оттуда раздавались веселые голоса Деборы и Динки. Она срезала розы, чтобы поставить их в вазу в гостиной, а Динки тем временем стриг кусты и кидался в нее лепестками. В это время дня Ванесса всегда находилась в спальне, прячась от обеденного солнца. На втором этаже играла классическая музыка, а с кухни доносился звук работающего блендера. Нередко туда захаживали люди Хидео, когда жара била все рекорды, а порой прислуга разносила всем холодные соки. Дазай заглянул на кухню, но, увидев женскую спину в рабочей форме, вернулся в холл. Подняться наверх он не решался, так как считал себя всего лишь гостем. Чуя разглядывал мебель и предметы интерьера. Его любопытство с прошлого раза не убавилось. Ему хотелось поближе рассмотреть картины, потрогать рояль, мраморные колонны и скульптуры, подняться по лестнице и осмотреть каждую комнату, поднимая в памяти все рассказы Осаму. Он описывал мрачный кабинет отца: толстую дубовую дверь, темно-зеленые кресла, огромный стол, на котором всегда царил идеальный порядок, лампы с черными абажурами, полы из темного дерева и картины в позолоченных рамах, книжный шкаф и… статуэтка. Она отчего-то особенно запала ему в душу. Это была худенькая девушка, играющая на лютне, мечтательно закрыв глаза. Хидео не держал на столе лишних предметов, но эта статуэтка, казалось, стояла там еще до рождения Осаму. Могла ли она что-то значить для него? Больше всего Чуе хотелось взглянуть на комнату Дазая. На его кровать, подушки и одеяла, которые тот в остервенении колотил, когда Накахара написывал ему и вгонял в краску. Однажды, во время видеозвонка, он застал его сидящим на балконе. Взлохмаченного, сонного, в коротких шортиках и растянутой футболке. Этот образ годами не покидал его воспоминания. — Осаму! Чуя! — Ванесса, придерживая край черного шелкового халата, быстро спускалась по лестнице. Стук ее каблуков эхом разносился по всему холлу. — Почему вы не поднялись?! — изумилась она. Дазай потупил взгляд, решив не раскрывать матери истинную причину своего решения. — Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он, протянув ей руку. Ванесса обняла его и, слегка отстранившись, начала придирчиво разглядывать. — Ты потерял расческу по пути сюда? — Мам… — Боже, что сказала бы твоя бабушка, увидев эту мятую рубашку! Чуя прыснул, но тут внимание Ванессы переключилось на него. — Мой мальчик, — она обхватила его лицо ладонями и нежно улыбнулась. — Я боялась, что ты не придешь. Чуя залился краской. Даже родная мать никогда к нему не обращалась подобным образом. На секунду он впал в ступор, но Осаму пришел на помощь. Громко фыркнув, он возмущенно произнес: — Вообще-то я твой сын. Кстати, отец у себя? Ванесса поправила халат и нехотя кивнула. — Да, — улыбка сошла с ее лица. Осаму только заметил нездоровую бледноту матери и покрасневшие глаза. — Вы снова поругались? — спросил он с тяжким вздохом. — О нет, — быстро ответила Ванесса, поправляя браслет на запястье. — Это все жара. Никогда ее не переносила. Голова кругом. — Тогда я… поднимусь к отцу? — Как знаешь, — произнесла она, отвернувшись. — Иногда разговоры с ним как крик в пустоту. И будь добр, не затягивай, иначе весь обед остынет. Дебора корпела над ним с самого утра. «Все-таки поругались».

***

Он поднимался по лестнице, опустив руку на железные перила. Каждый шаг был тяжелым, словно кто-то привязал пятикилограммовые гири к его ногам. После всего сказанного перед отъездом, после добровольной исповеди ему было стыдно смотреть отцу в глаза. Прошлая их встреча ограничилась кивком и сухим обменом приветствий, и Дазай корил себя за слабость. Всю ночь он беспокойно ворочался в постели, раздумывая о разговоре Хидео и Чуи. Сам Накахара пересказывать его отказался, и Осаму решил не настаивать. До поры до времени. В три часа ночи его терпение лопнуло, а тревога не позволяла сомкнуть глаз. Растормошив сонного Чую, он вновь начал расспрашивать его, и тот, увидев панику в его глазах, сдался. Он сбросил одеяло, спустился на кухню и, перекинувшись с бодрствующим Прайсом парой шуточек, вернулся обратно, держа в руках два стакана кофе. Дазай сидел на кровати, прижимая к груди подушку, и нервно грыз ногти. Пытаясь избавить его от лишнего беспокойства, Чуя подумал, что сделал только хуже. Поставив чашки на прикроватную тумбу, он залез на кровать и поманил Осаму пальцем. Тот подполз к нему на четвереньках и сел между разведенных ног, прижавшись к его груди спиной. Они проговорили до самого утра. Осаму слушал голос Чуи затаив дыхание, и каждое предложение словно открывало перед ним новый мир. Сначала он перепугался, затем впал в ступор, а вскоре и вовсе удивленно вытаращил глаза. Все, что говорил Накахара, не укладывалось в голове. Дедушка и прежде казался ему неприятным человеком, и теперь он убедился сполна, что был прав. Деньги отравляют разум. Перестраивают образ мышления. Приводят к высокомерию и алчности. Его дед был таким. Надменный кукловод, считающий, что властен над всеми жизнями вокруг себя. Когда Чуя упомянул, что Каори была танцовщицей, Осаму подумал о статуэтке на столе отца. Что, если это был ее подарок? Каково же было Ванессе все эти годы? Интересно, она знала о настоящей причине их брака? Дазай поднялся по лестнице и с тоской посмотрел на двери двух отдельных комнат. Родители уже много лет спали порознь, и это разбивало ему сердце. Он остановился в коридоре и, сложив руки за спиной, начал разглядывать знакомые картины. Они по-прежнему вызывали неприязнь. Некоторые он мечтал снять и бросить в кладовую. На некоторые из них, будучи ребенком, он боялся смотреть и потому бежал по коридору со всех ног. Остановившись напротив кабинета отца, он нервно потер вспотевшие ладони друг о друга и постучал. Он нечасто приходил сюда и прежде, однако каждый раз все выглядело так, словно он добровольно идет на казнь. Но сейчас на сердце не было привычной тяжести, кроме волнения. Он знал, что всегда может уйти из этого дома и теперь у него было место, где он счастлив. Набрав полную грудь воздуха, он толкнул дверь и заглянул внутрь. Хидео что-то неторопливо писал, склонив голову над бумагами. Когда он увидел сына на пороге своего кабинета, раздражение на его лице сменилось удивлением. Он резко отодвинул кресло и поднялся. — Я не помешал? — Нет, нет… — произнес он, рукой указав на свободное кресло напротив стола. — Присаживайся. Ванесса говорила, вы придете к ужину. Дазай неловко опустился на кожаное кресло, чувствуя, как жар приливает к щекам. В кабинете отца всегда пахло книгами, деревом и кожей. Он смотрел себе под ноги, царапая подлокотник ногтем. В его голове этот разговор протекал более гладко. Теперь же на ум не приходили даже элементарные слова. — Мы приехали раньше, потому что я хотел… повидаться с тобой. Ты не против моего присутствия? — Глупый вопрос. Я рад, что ты пришел, — Хидео обошел стол и встал напротив сына, прислонившись спиной к столешнице. Выглядел он уставшим и непривычно помятым. Рукава белой рубашки были подвернуты, а вьющиеся волосы, которые он всегда укладывал лаком, небрежно спадали на лицо. «Это из-за ссоры с матерью», — подумал Осаму и с неприязнью посмотрел на статуэтку. Прежде он не видел, чтобы отец переживал из-за очередного скандала или проявлял эмоции, но за закрытыми стенами кабинета все было по-другому. Если бы он знал, что сегодня у него будут гости, наверняка привел бы себя в привычный вид. — У вас все… хорошо? — вдруг спросил он, прочистив горло. Осаму оторвал взгляд от статуэтки и, смутившись еще сильнее, кивнул. — Да. Все в полном порядке. — А как у вас, — Хидео ослабил галстук на шее и положил ладонь на столешницу, — дела с финансами? Не требуется помощь? — Нет, — он покачал головой, вновь уставившись на ковер под ногами. — Мы хотим сами накопить на собственный дом. — Благая цель, — улыбнулся Хидео, сложив на груди руки. Осаму робко поднял голову и посмотрел на отца. Встретившись с ним взглядом, он здорово смутился и в который раз мысленно отругал себя за бессвязную речь. Неожиданно его внимание привлек разодранный подлокотник кресла, за которым работал Хидео, и пышный серый хвост, то появляющийся, то исчезающий над краем стола. Он поднялся, подошел к столу и застыл в смятении. — Пинки?.. — прошептал он, не веря собственным глазам. — Ничего не понимаю… Как она здесь оказалась? Я помню, что оставил ее у Эйлин. Хидео под ошеломленный взгляд сына взял кошку на руки и почесал ее за ухом. — Мне показалось, что у мисс Карлайл и так много домашних питомцев, — ответил он уклончиво. Дазай протянул руку, но кошка зашипела на него и резко ударила когтистой лапой по ладони. Однако стоило Хидео погладить ее по голове, как она тут же принялась урчать и тереться об него носом. — С ума сойти… Пинки он помнил еще котенком. Она была худенькая, маленькая, с вечно слезящимися глазками. То ли на что-то была аллергия, то ли Чуя тайком баловал ее запрещенной едой. Когда Осаму отдавал ее Эйлин, ему казалось, что он оставляет вместе с ней частичку своей души. Он много думал о ней после и никогда не оставлял надежду однажды забрать ее. Сейчас же она была совсем взрослой кошкой. Полноватой, пышной и, судя по поведению, очень избалованной. И как только отец пошел на подобный поступок, подумал он с удивлением. Прежде ему не позволяли держать домашних питомцев. Ванесса была настроена категорично против, а вот спросить разрешения у Хидео даже мысль не приходила в голову. Помнится, и Чуя как-то упоминал, что против домашних питомцев. Но не от того, что не любил их. Совсем наоборот. Их смерть он переживал слишком тяжело. И тем не менее, вопреки собственным же словам, он всякий раз подбирал на улицах голодных, раненных и больных животных. Эта черта в Чуе Осаму всегда умиляла. Особенно когда он упрямо твердил «Никаких животных», а затем сам же их подбирал и тайком проносил в квартиру. Пока Дазай работал в кафе, пристраивать бездомных животных было несложно, но после ухода начались проблемы. «Давай купим собственный дом», — как-то предложил Чуя, с ласковой улыбкой поглаживая живот спящего рядом щеночка. Кто-то облил бедолагу смолой и бросил умирать в грязном безлюдном переулке. Чуя, проходя мимо, услышал тихий жалобный скулеж, а затем полез в огромный мусорный контейнер искать источник звука. Они корпели над ним всю ночь, а на следующий день без предупреждения заявилась хозяйка квартиры. В воинственной позе и с недовольным, надменным лицом. Кто-то из соседей пожаловался на собачий скулеж. Пока Чуя отвлекал миссис Маунт, Осаму положил щеночка в корзину для белья и накинул сверху несколько рубашек. И все же их едва не разоблачили, но Чуя схватил ее за запястье и, едва сдерживая гнев, прошептал: «Что, и в нашем грязном белье будете копаться?» Осаму, прижавшись спиной к стене, наблюдал за этой сценой, моля всех богов, чтобы щенок не заскулил. В тот день удача улыбнулась им. В своем доме им не пришлось бы потакать чужим капризам. Бояться быть пойманными за спасение умирающего животного. Имея собственный дом, он наконец смог бы забрать Джонсона у Шарлотты и Пинки у Эйлин. Эта мысль поднимала его по утрам лучше любого будильника. Но больше всего он мечтал прожить жизнь под одной крышей вместе с Чуей. Просыпаться и засыпать вместе с ним. Встречать вместе каждый новый день до глубокой старости и до самой смерти. — Не сердишься, что я забрал ее? — спросил Хидео, опустив Пинки на пол. Кошка потянулась, широко зевнула и, потеревшись несколько раз о его брючину, распласталась на ковре и закрыла глаза. — Нет. Просто немного удивлен. Не думал, что ты… любишь животных. — Причина не в этом, — он снял очки и какое-то время молчал, устало потирая переносицу. — Я совершил много... непоправимых ошибок. Когда ты вышел из этого кабинета четыре года назад, я подумал, что все безвозвратно разрушил своими руками. И не знаю, смог бы я простить сам себя на твоем месте. Эта кошка — все, что у меня осталось после твоего ухода. Осаму поджал губы. В глазах предательски защипало. Почему он говорит все эти слова только сейчас? — Я тоже думал, что больше никогда сюда не вернусь, — ответил он дрожащим голосом. — Но пап… Разве не ты говорил всегда, что я слишком мягкотелый? Хидео улыбнулся. — По правде говоря, я никогда так не считал. В упрямстве ты бы дал фору даже своему деду. — А-а-а, к черту все! — Дазай вытер запястьем глаза и резко обнял отца. Тот удивленно поднял руки, а затем осторожно положил на его плечи сына и слегка похлопал. Пинки приоткрыла один глаз и оттопырила лапы. Теплый ветер ворвался в кабинет, слегка сдвинув плотные зеленые шторы. Осаму стоял с закрытыми глазами, крепко сомкнув руки на спине Хидео. Все его чувства слились воедино: стыд, радость, смущение, улыбка, которая все никак не сползала с лица. Однако стоило ему взглянуть на статуэтку, и ко всему нахлынуло и раздражение. — Пап, эта шутка на твоем столе, — произнес он, отодвинувшись. Хидео проследил за его взглядом и приподнял бровь. — Подарок твоей матери. Что-то не так? «Знаешь, в чем твоя беда, — сказал однажды Федор, уткнувшись в телефон, — ты всегда выбираешь сложные, обходные пути, когда самый короткий и простой прямо у тебя под носом». Когда Достоевский отчитывал его, он либо злился, либо закатывал глаза. Но одно было неизменно. Он всегда оказывался прав. — Нет, просто любопытство, — солгал он, представляя, какое самодовольное лицо сделает Федор. И почему он так уверился, что это был подарок Каори Осагавары? Потому что эта вещица никогда не покидала стен кабинета? Потому что отец так бережно с ней обходился? После того, как Чуя пересказал ему их разговор, его душила злость, словно змея, обвившаяся вокруг шеи, и обида за мать. Он не знал Осагавару, но считал, что Ямамото дал слабину в ситуации, где действовать нужно было решительно и беспощадно. Но когда он спрашивал себя, как поступил бы на месте деда, в душе поднимался протест и желваки ходили ходуном от гнева. Может, жестокость их фамильная черта? Каким бы стал Осаму, не появись в его жизни Чуя? Во что с годами вылилась бы его апатия? — Я, пожалуй, пойду, — прошептал Дазай, потирая пальцем ладонь. Ему нужно было время, чтобы в спокойной обстановке обдумать все произошедшее здесь. Без волнения и навязчивых мыслей. — Чуя и мама, наверное, заждались. Слегка кивнув, он развернулся, собираясь уйти, но Хидео негромко окликнул его. — Есть еще кое-что. — Да? — Это касается компании. Рано или поздно ты ее унаследуешь. Дазай вздрогнул. Он был уверен, что отец вычеркнул его из завещания. Пожалуй, в их роду даже убийство не считалось столь тяжким грехом, как мужеложство. Его прадед был человеком, чтящим старые традиции. А его взгляды передались Ямамото. Тот в свою очередь пытался навязывать свои убеждения Хидео. — Но разве я… — Дослушай, — Хидео положил ладони на его плечи. Растрепанный и без очков он выглядел не так устрашающе. Образ был столь непривычен для Осаму, из-за чего его не покидало странное чувство, что перед ним стоит другой человек. — Я не прошу тебя брать дела компании в свои руки. В этом нет смысла, раз она делает тебя несчастным. Но я не хочу, чтобы мой сын нуждался в деньгах. Как поступить с наследством, решать тебе, хоть продай все, хоть подари бездомным. Выбор останется за тобой. Он похлопал Осаму по плечу и встал напротив окна, опустив руки в карманы брюк. Дазай в замешательстве глядел на его спину, потрясенный внезапным предложением. Компания была создана с нуля и расширялась на протяжении многих лет. В нее было вложено много сил и тяжкого труда. По негласным традициям она передавалась от отца к сыну. Так ее когда-то заполучил Ямамото, затем Хидео, а теперь, когда настал черед Осаму, отец выдвинул столь безумное предложение. «Если хочешь — пользуйся. Если не нужно — выброси». Он подошел к двери, толкнул ее и остановился на пороге, хмуро глядя на картины, висящие на стене напротив. Прежде его не интересовало богатство и власть. Родившись в семье, в которой не было нужды ломать голову над тем, как прожить завтрашний день, как заработать денег на жилье, еду, чем расплачиваться за починку холодильника или сломанного кондиционера, он считал себя выше столь насущных проблем. Деньги на его карте никогда не заканчивались, сколько бы он ни тратил, а единственной его проблемой был недостаток внимания и строгое обращение. «Но что теперь? Куда делись твои свободные взгляды, Осаму? Или на философию не осталось свободного времени?» — Пап, знаешь, чему научили меня эти четыре года? — спросил он, карябая ногтем винтажную дверную ручку. — Деньги даются тяжким трудом. И раз мне повезло родиться в обеспеченной семье, не вижу смысла начинать все с нуля. Только у меня есть к тебе одна просьба. На наш первый дом… позволь нам накопить самим. Хидео бросил на него взгляд через плечо. Его губы тронула слабая улыбка. — Конечно. Как пожелаешь. — И еще, — Осаму прикрыл дверь и прислонился к ней плечом. — Надеюсь, ты снова возьмешься за мое обучение. Не хочу, чтобы компания обанкротилась в первый же день моего назначения на должность. Хидео громко расхохотался.

***

Дазай нашел Накахару сидящим на веранде. Он, улыбаясь, смотрел на Джонсона, держа в руках тающее фруктовое мороженое с двумя палочками. Солнце стояло в самом зените, ветер гнал редкие облака вперед. Тихо шелестели деревья, и журчала вода в небольшом фонтанчике. Джонсон, вытирая солнцезащитные очки носовым платком, раздраженно расхаживал по двору, заглядывая за кустарники и деревья. Осаму сел рядом с Чуей на лестнице и боднул его головой. Там, где заканчивалась крыша, от плитки исходил настоящий жар. Удивительно, что фонтан не высох под этим пеклом. — Чего это с ним? — спросил он, заправляя волосы за уши. Чуя, хитро подмигнув, указал на водяной пистолет, который прятал под рубашкой. Дазай удивленно приподнял бровь. — Что?.. Когда ты вообще успел его взять? Накахара сел вполоборота, разломил мороженое на две части и одну передал Осаму. — Смотрю, разговор с отцом прошел хорошо? Так и светишься. — Да, — ответил он, откинувшись назад под тень. — К слову, — Дазай положил ладонь на бедро Чуи и виновато заглянул в яркие голубые глаза. — Отец предложил мне… — Можешь не договаривать. Я знал, что так и будет. — Ты не сердишься? Мне следовало сначала поговорить с тобой. — С чего бы мне сердиться? — Накахара спрятал водяной пистолет за спину и взъерошил волосы Дазая. Тот наклонил голову и прищурил глаза. — Буду альфонсом. Грех жаловаться. — Да черта с два! Станешь моим личным секретарем, — деловым тоном произнес он, оттопырив палец. — Будешь носить сексуальные костюмы и очки, подписывать бумаги и… — Я пожалуюсь начальству за домогательство. — К твоим услугам, придурок! Чуя прыснул. Дазай положил голову на его колени и закрыл глаза. Если бы четыре года назад кто-то сказал ему, что он будет сидеть на веранде родительского дома в объятиях любимого мужчины, он бы выбил наглецу все зубы. Однако судьба — странная штука. Полная сюрпризов и разочарований. Его судьба стряхнула с себя пыль и сдвинулась с места, когда этот странноватый парень попросил фотографию для несуществующей газеты. Огромный механизм громко зарычал и пришел в действие, когда он улыбнулся и ответил согласием. Чуя запустил пальцы в волосы Дазая, взглянул в экран телефона и громко фыркнул. — Что, опять Федор? — догадался Осаму. Эти ребята со вчерашнего дня вели дискуссию из-за самопровозглашенных рейтингов пиццерий. — Пишет, что забегаловка Джо лучше, чем у Дай Лу! Вот же наглость! Дазай перевернулся на спину и с полуулыбкой принялся разглядывать Накахару, лениво дрыгая ногой. От жары его клонило в сон. А в какой-то момент он и вовсе задремал, слушая шелест деревьев, тихие голоса Ванессы и Деборы через распахнутые окна и кваканье жаб. Он даже запомнил короткий сон, который ему приснился. Это был Ньют. Незрячий парень из далекого прошлого. Он не видел его много лет и знать не знал, как сложилась его судьба. Во сне Ньют сидел на подоконнике, свесив одну ногу, и плел венок из одуванчиков, что-то весело напевая под нос. Когда Осаму протянул руку, чтобы потрогать венок, Ньют отодвинул его в сторону и добродушно произнес: «Дождись своего». Дазай разлепил глаза и увидел нависшего над ним Чую. Тот скучающе перебирал его волосы, подперев голову рукой. — Давай покатаемся на катамаранах, — тут же предложил он, ткнув его пальцем в нос. — Что?.. — спросил он хриплым голосом. — Сегодня? — Да. Возьмем напрокат самый хороший и дорогой катамаран. Я буду крутить педали, а ты… Ты можешь бездельничать. — А ты знаешь, как уговаривать людей, — Дазай тихо засмеялся и сонно потерся щекой о его бедро. — Ты не против, если я подремлю еще немного? Чуя прислонился спиной к колонне и закрыл глаза. — Спи, — прошептал он, поглаживая в кармане глянцевую коробочку с кольцом. — Я буду рядом, когда ты проснешься.