Добрым словом и пистолетом

Озеро, лес вокруг — все во внутреннем мире превратилось в сплошное оранжевое марево. Девушка выгнулась, закричала, молясь, чтобы тело оставалось неподвижным. Пожалуйста, Рейзел не должен знать, не должен чувствовать, как ей на самом деле больно. Как слепит пламя глаза, как пересыхает горло, из которого рвется дикий крик. Она не плакала много лет, с самого детства — ученым жутко не нравилось подобное проявление слабости, поэтому Шестая позволяла его себе лишь с Третьей или Десятым наедине. Под одеялом, тайком, чтобы никто не слышал. На самом деле слышали все, но молчали. С трудом разлепила слипшиеся от непроизвольных слез ресницы она в странном помещении… нет, скорее, даже пространстве, полностью заполненном золотым солнечным светом. Солнце было повсюду: внизу, вверху, слева, справа. Не существовало ничего, кроме него: ни небес, ни земли, ни воды. Только бесконечное пространство солнца. Его прямые лучи падали, ласкали усталое, измученное тело, и больше девушка не ощущала жгучих объятий пламени, терзающих изнутри. Она плыла в потоках неяркого, приятного света — как летним днем на озере, сама являлась светом. Тело утратило четкость, сохранив лишь силуэт, который полностью состоял из света. Пальцы, руки, ноги, туловище — свет перетекал, не статичный, прекрасный, ласковый. Хотелось остаться в таком состоянии подольше. Как же приятно, когда ничего не болит! Странное солнце полыхало над головой летним жаром. Если присмотреться, так, чтобы слезились глаза, можно было увидеть, что светило состоит из трех раскаленных почти добела шаров, соединенных друг с другом единой нитью. От одного лишь взгляда на них становилось жарко, и Шестая обязательно вытерла бы пот, если бы он существовал, однако новое тело не потело, слезы ушли, не собираясь больше появляться. Каждый шар состоял еще из… да, семи маленьких звездочек, расположенных по кругу, из-за силы притяжения кружась на равном расстоянии от центра. Своим сиянием они не мешали друг дружке: горчичный, канареечный, одуванчиковый, лимонный, шмелиный, медовый — цвета соединялись, сплетались, как нити, рождая удивительную по своей красоте картину всех оттенков желтого. Странное солнце, странный мир. И она тоже странная. Неужели умерла? Неужели не получится вернуться? Значит, не выдержала… Шестая обязательно заплакала бы, но слезы не хотели возникать на ее солнечном теле. Однако грусть она чувствовала без потери в интенсивности. Наверное, потому, что сохранила воспоминания. — Так уж вышло, что этот мир, система его равновесия, нуждается в присутствии Шамана, — рядом прямо на воздухе сидел такой же сверкающий силуэт, как она. Девушка подскочила, неловко перевернулась через голову, но все-таки сумела справиться с собственным телом и усесться подобно своему неожиданному собеседнику. Тот, казалось, вовсе не обратил внимания на возникшие у девушки трудности. Силуэт совершенно точно принадлежал мужчине: широкие плечи, высокий рост и глубокий, насыщенный голос, скользящий вместе с солнечными лучами по пространству, мягкий, но полный подводных камней. Взъерошенные волосы слегка шевелились, как будто их трогал невидимый солнечный ветер, хотя Шестая не ощущала ни малейшего дуновения. Мужчина смотрел вперед, видел что-то, ей недоступное, естественное продолжение мира, его неотъемлемая часть. Но он четко сознавал присутствие здесь постороннего. — Даже если он ничего не будет делать, даже если станет прятаться, само его существование помогает Системе Тринисетте. Он просто должен существовать… — мужчина склонил голову, голос его зазвенел печалью, не пролитыми слезами. Он не плакал, но всю его фигуру пронизывала грусть. — Мы знали, что уничтожение потомков людей пламени Союзом — лишь вопрос времени, с этим ничего нельзя было поделать. Для нашей задумки требовался Шаман, но я не мог уйти, не оставив преемника. Поэтому, когда было сделано предсказание, что в семье потомка Джотто родится тот, кто сможет воспламенить свою кровь, мы… мы были счастливы. Он вздохнул, и лучи разнесли его вздох далеко-далеко, солнце вспыхнуло ослепительно ярко, как будто утешая и одновременно… подстегивая продолжать. Мужчина рад бы промолчать, но сейчас не имеет права. Он посмотрел на солнце, что вновь светило ровно и насыщенно. Шестая не торопилась, здесь некуда было торопиться. — Что вы задумали? Она считала, мужчина ее не услышит, но тот определенно вел разговор именно с нею, не являлся воспоминанием или образом, как бывший Лорд. Просто… предпочитал не смотреть в глаза. — Истребление пламенных стало лишь вопросом времени, а потому мы решили во что бы то ни стало сделать Систему равновесия устойчивой. В своей погоне за властью и могуществом Союз искренне считал легенды о Тринисетте всего лишь глупой выдумкой, поэтому они не знали, на какую беду обрекают мир. Сильнейшие, полные пламени люди отдали свои жизни, чтобы раз и навсегда наполнить пустышки и кольца сиянием, чтобы отпечатать в них свою волю, единственное желание и приказ — жить. Их потомки и все люди просто должны жить, не боясь, что мир рухнет в хаос и небытие. Перед глазами пронеслись полные боли картины. Хранители Бьякурана, так и не основавшие семью Джессо. У Бьякурана жестокая Система отняла дар прозревать сквозь миры, но сохранила жизнь, позволив пребывать возле последнего потомка Джинглио Неро. Занзас и вся Вария — приемный сын Девятого, вопреки сложившемуся мнению, очень любил свою семью, сделал все, чтобы Вонгола продолжила существовать, пусть даже без него. И тем больнее было видеть, как расширяются в недоверчивом удивлении, в неверии его глаза, когда в кругу отдающих жизнь он заметил Тимотео с Хранителями. Как искажается страданием и злостью лицо молодого мужчины, но все равно тот решает не отступать. Потому что цена слишком высока. Аркобалено… Проклятые младенцы теперь шагали на казнь по доброй воле, позабыв о неистовом желании вернуть прежние тела, выжить любой ценой, которое преследовало их с момента превращения. Но в лицах их самый внимательный наблюдатель не нашел бы смирения — только решимость, зажигающую пламя. Никто из них не колебался, растворяясь в огне, в жадном поглощении Тринисетте, чтобы в самом сердце Долины Шаманов, их родного дома на этой планете, родилось новое солнце. Постоянное, вечное, больше не требовавшее жертв. Шестая задыхалась, она словно прожила вместе с ними гибель, овеянную жаркой надеждой, последней нитью сохранявшей разум в набегающем отчаянии. Вместе с ними прочувствовала, пронесла до конца, до самой потери сути те ошеломляющие, сверкающие алмазами эмоции, не гибнущие под напором пламени, но становящиеся частью его. Иллюзионисты скрыли обстоятельства смерти, сделали все, чтобы Союз не узнал, не верил и дальше в существование Тринисетте, хотя вряд ли даже самые гениальные ученые сумели бы проникнуть в сердце Долины Шаманов — места, существующего вне времени и пространства, места, добраться куда могут лишь те, у кого в жилах вместо крови горит огонь. Незнакомые туманники, чьих лиц уже не узнать, в точности следовали плану, шли выверенным курсом и умирали под не-своими личинами, не оставляя следов и тел для исследований и проверок. Ее сводного брата, Хранителей… Их тренировал иллюзионист под видом Реборна, перенявший все привычки киллера, ставший им на короткий срок. Их специально собирали в одном городе, чтобы впоследствии было легче спасти. Неужели была договоренность? История все же пошла не так, Хранители и тот, кто должен был стать Десятым по воле уже мертвого Тимотео, познакомились раньше… Шестая не знала подробностей, но это не отменяло чутье, грызшее кожу, точившее душу… Они все погибли — те, кто спасал несостоявшееся Десятое поколение. Перед смертью Аркобалено сделали самое главное, самое важное в своей жизни. Уничтожили документы, отдали воспоминания ради создания более похожей маски… Но тогда… кто же поставил ей печать? Ту самую, первую, что извратили по дьявольской прихоти Эстранео? Солнце светило над головой, безмятежное, как будто не состояло из человеческих жизней. Шестая хотела бы ненавидеть его, презирать, но… если бы дело касалось ее семьи, разве не пожертвовала бы она собой? Все те люди пошли на смерть ради семьи, дома, друзей, родных и близких. Даже Занзас предпочел умереть вместе с приемным отцом, рука об руку. Она видела их всех: лохматых, длинноволосых, широкоплечих и изящных, высоких и низких, обвешанных оружием и в простых костюмах. Они стояли в кругу, заполняя пустоту в мире своей волей к жизни, решимостью идти до самого конца. — Но для скрепления всех элементов требовалась жизнь Шамана, — мужчина наконец-то повернулся, кивнул с улыбкой, прорезавшей его световое лицо неровным изгибом. — Спирос. Но можно Кавахира. — Вы… я… Мужчина вновь отвернулся и продолжил рассказ. — Для этой цели не подошла бы Ария или ее дочь — увы, но даже Луче, чьему дару позавидовали бы многие Шаманы, не способна была заменить меня. Воля пламенных женщин сильна, но ее не хватает, чтобы отринуть человеческое. Нет, даже не так — женщины семьи Джинглио Неро слишком мягки, слишком добросердечны, в то время, как необходим боец. Готовый сражаться за свою душу до конца, даже если придется изменить суть — сражаться, становиться новым, но оставаться неизменным. Это сложно, но не нереально. Все Шаманы бойцы, так или иначе. Даже женщина, для которой создавалось это украшение, — Кавахира ткнул пальцем в грудь девушки, — отвоевывала каждую секунду своей жизни, а после ушла, запечатлев свой дар навеки в памяти будущих поколений. Только сейчас Шестая заметила кулон на шее. Подаренное Рейзелом украшение, что удивительно, не превратилось в пламя, как тело, не растворилось подобно одежде. Невредимое, оно по-прежнему висело на прочной цепи, а дракон скалился, сжимая в лапах нестерпимо сверкающий золотой меч. Украшение оставалось холодным, несмотря на дыхание огненного солнца. — Если бы не это украшение, ты вполне могла бы сегодня погибнуть, — заметил Кавахира. — А что… — Перерождение дается нелегко, многие из тех, кого я считал готовым, кому рассказывал о бессмертии, не смогли преодолеть порог, принять на себя обжигающий жар, скрытый в их крови. Ни о ком из них не было видений, как будто они вовсе не должны были становиться кем-то иным. Поэтому, услышав о потомке Джотто, способном в будущем стать Шаманом, я обрадовался: видение практически гарантировало, по крайней мере, делало большей процентную вероятность рождения нового Шамана. — Вы сказали, — Шестая подняла кулон на ладони, тот не плавился, несмотря на то, что рука состояла из света и, наверное, была очень горячей, — что я погибла бы. Почему? — Система подтолкнула развитие дара твоего брата: кто-то же должен быть наследником Вонголы, если ты станешь Шаманом. Будущее предсказать трудно, даже тогда, на краю гибели, нужно было сохранять равновесие всех элементов. Когда ты родилась, мы отослали к тебе слугу. Его растили с детства лишь с одной-единственной целью — служение будущему Шаману. Его воспитывали лучшие убийцы, чтобы он имел возможность защитить тебя. Самый преданный друг, самый верный защитник, самый исключительный воин. Боевые навыки и предназначение возводили его на одну ступень с лучшими бойцами Гильдии. Те готовили ко всему, а когда пришло время, он отправился в Намимори. В день своего рождения ты получила самый драгоценный подарок. Или он получил? Кто знает. Он был так счастлив, так оберегал тебя, потому вдвойне удивительно, что тебя сумели украсть прямо из-под его носа. — Он… — у Шестой пережало горло. — Сейчас, конечно, он чудит. Порой кажется, что вовсе сошел с ума, разыскивая тебя. Однако никто в Гильдии ему не указ, предназначение важнее. Он до сих пор ищет тебя. Верю, что однажды ваши пути пересекутся, и ты вернешь его к свету. До Шестой дошло, что на первый вопрос Кавахира так и не ответил. Он ловко избегал тем, затрагивая тем не менее интересующие вопросы. Ее первый друг… Ее лучший друг детства… Асассин… воин… защитник… За минуту она узнала о нем больше, чем за все предыдущее время. Чем помнила из детства. Девушка тряхнула головой, об этом можно подумать позже, если она вообще выберется отсюда. — Вы собираетесь отвечать на мои вопросы или нет? Кавахира посмотрел на нее лукаво — это ощущалось. Наконец-то тяжелый груз упал с его души, плечи расправились, солнце засияло в ответ на его улыбку. — Кто знает. Ты предпочтешь и дальше задавать вопросы или увидеть, что происходит во внешнем мире? — Но разве я… не умерла? — От вас дождешься! — фыркнул совсем не величественно, по-детски Шаман. — Нет, мы в сердце Системы Тринисетте. Ну, так что? — Да, конечно, я хочу увидеть! Часть лучей, повинуясь жесту древнего Шамана, расступилась, образовала рамку, в которой, как на экране появилось изображение, темное, по сравнению с окружающим пространством. Шестая подобралась поближе, приникла почти вплотную, желая и одновременно страшась того, что могла там узреть. Сердце екало где-то в горле, вернее, свет пульсировал то быстрее, то медленнее, в зависимости от чувств, которые обуревали девушку. Экран показал гостиную поместья Рейзела — откуда-то Шестая точно знала, что это его дом. Просторная, не та, где они сидели раньше, по прибытии — светлых тонов, меньше тьмы, больше красного дерева и ореха, уюта, удобной мебели. Однако даже это помещение претерпело существенные изменения — кто-то принес дополнительные диваны и кресла, чтобы разместить всю компанию, весьма обширную, надо сказать. Одну сторону комнаты плотно оккупировали Благородные и их партнеры: в самом центре восседала по-королевски Лорд, место по правую руку от нее занял Геджутель, по левую — смазливый, слегка пафосный блондин с распахнутой на груди рубашкой с воланами — как у главных героев старых бразильских сериалов. Остальные расположились кто где, отдав на откуп целую кушетку все еще скрученному Тсунаеши, возле которого, притулившись на краешке, нес почетный караул Гокудера. Сводный брат выглядел откровенно худо: бледный, с искаженным болью лицом, как причудливо изогнутая, слепленная неумелым ребенком фигурка из глины. Ничего хорошего в вывернутых суставах и заблокированном насильно пламени нет, но Шестая обычно переносила подобное стоически. Более того, все родственники, на которых она тренировала данную технику, даже не поморщились. Может, это они просто ненормальные, а реакция Тсунаеши — логична и оправданна? Где-то в глубине души девушка понимала, что так и есть, но разум отказывался принимать. Что больше всего поразило Шестую, так это присутствие Раэля, который с видом незаслуженно наказанного щенка стоял возле брата — единственного Благородного, выбравшего место за спиной Лорда, у стенки, где застыл памятником самому себе. Сама правительница не сводила серьезного взгляда красных глаз с дивана напротив, где… У Шестой болезненно сжались внутренности, хотя вроде бы сейчас их как раз не имелось в наличии. Диван напротив целиком и полностью принадлежал Рейзелу и… ей, бессознательной, лежащей у него на коленях. Красные волосы подчеркивали общую бледность лица, липли к проступившей бисерной испарине, губы потеряли свои краски, высохли, напоминая растрескавшуюся из-за долго засухи землю. Но ужаснее всего была рука, выглядывавшая из отрезанного рукава куртки: мешанина обрывков плоти, костей, одежды и перьев. Мышцы и связки вытянулись в жгуты, переплелись, угрожая торчащими то тут, то там осколками, неестественно выгнутые пальцы лежали бессильно, неподвижно, заставляя морщиться и переживать, что же именно станет с рукой — главным действующим инструментом. Поэтому, наверное, более дико выглядели абсолютно чистые, белоснежные перья, что пушистой гирляндой обвивали страшный «ствол». Шестая все готова была перенести, лишь бы Рейзел не смотрел с такой мукой, с неподдельным страданием, ловя каждый прерывистый, поверхностный вздох, вырывавшийся из приоткрытых губ. Отчаяние исказило черты лица, складкой пролегло между ровных бровей. Благородный поглаживал лицо девушки кончиками пальцев, вытирал пот, чутко улавливая движение воздуха возле рта. Шестая так хотела ощутить его прикосновение, прямо сейчас! Сказать, что все с ней в порядке, просто… Возле бессознательного тела, стараясь не потревожить Мастера, суетился Франкенштейн. В меру сил и возможностей пытался он проверить состояние, сделать хоть какой-то предварительный диагноз, однако, судя по всему, не удавалось. Впервые девушка видела его таким встревоженным, даже опыты он проводил почти играючи. Поэтому непонимание, неудовольствие ученого от собственного бессилия пугало особенно. — Бесполезно, — Кавахира тоже смотрел на происходящее. — Пробуждений не происходило несколько тысяч лет, а тех, кто пытался… На самом деле это трудно уловить, люди пытались покинуть свои дома. Вряд ли этот мальчик знает, в чем кроется проблема, несмотря на всю свою гениальность и начитанность. Он восхищался Франкенштейном, да и как можно не восхищаться человеком, преступившим порог силы, данной людскому роду, но сохранившим себя? — Да, — согласился с молчаливым вопросом Кавахира. — Его воля сильна. Если бы природа дала пламя, стал бы одним из сильнейших воинов. Хотя… страшно подумать, что он мог бы тогда натворить. Рейзел не обращал внимания ни на что, полностью сосредоточившись на девушке, ее пульсе, то замедлявшемся, то ускорявшемся почти до угрозы сердечного приступа. Поэтому Благородный не замечал, какими взглядами одаривает троица модификантов Раэля. — Что он здесь делает? — спросил Тао, гораздо тише обычного, чтобы не побеспокоить углубившегося в мысли директора, на которого поглядывал с опаской. — Не твое дело! — зашипел Кертье. — Раэль! — оборвал его брат. — Имей силу воли признать свое поражение, — он повернулся вновь лицом к модификантам. — Мы здесь сопровождаем Лорда. Франкенштейн распрямился, вытер пот со лба. Надежда в глазах Рейзела заставила его дернуться и глубоко склониться, пряча лицо за свесившимися светлыми прядями. Неудовольствие от необходимости разочаровать господина делало собственное разочарование более острым. — Мастер, с глубоким сожалением сообщаю, что не знаю причины подобного состояния Шестой, — произнес наконец он. — Это не обычная лихорадка, не похоже ни на что… Постороннее свечение прервало его, Благородные мгновенно насторожились, сам Франкенштейн выступил вперед, заслоняя диван с драгоценным Мастером. Достал динамитные шашки Гокудера, даже не думая о том, что будет с гостиной, если он применит свое оружие здесь. Его вообще мало что волновало кроме благополучия Джудайме. В стене открылся голубоватый овал портала, из которого вышла Третья в идеально выглаженном платье, с привычно распущенными по плечам волосами. Лишь слегка нервные подрагивания пальцев выдавали ее внутреннее волнение. Кровь оставила лицо молодой женщины, когда та увидела, в каком состоянии находится дочь. Со сдавленным криком, пронзившем сердце Шестой острым лезвием, она бросилась на колени перед диваном, руки ее запорхали вспугнутыми птицами над бессознательным телом, все время замирая, не решаясь прикоснуться. У Шестой защипало глаза, несмотря на то, что пламя не должно уметь плакать. Нет, она будет плакать. И корить себя за очередные причиненные маме страдания. — Не трогай! — повелительный, но слегка торопливый окрик заставил женщину отдернуть окутанные целительным пламенем руки. Из портала вышел Десятый, не обративший ни малейшего внимания на пребывающих в полной боевой готовности Благородных. — Нельзя вливать пламя дополнительно, ты можешь ей только навредить. Третья поспешно погасила огонь. — Что с ней? — Не самое удачное начало Перерождения. — Ты знал! — никогда раньше Шестой не доводилось видеть мать в такой ярости: чистой, глубокой, искренней, затрагивающей все существо. Воздух задрожал от разлившегося жара, завибрировал от напряжения, от давления возросшей силы — Третья себя совсем не контролировала. Женщина подскочила к Десятому, схватила его за отвороты рубашки. — Ты знал, что это произойдет! Поэтому запретил вмешиваться! — выкрикнула ему в лицо. — Тогда почему… — Потому что остальные варианты были еще хуже, — тихо признался Десятый, отводя взгляд, и Третья обмякла, словно из спины вынули позвоночник, рубашка выскользнула из ослабевших ладоней, а женщина, плавно развернувшись, вновь опустилась на ковер. Рейзел покорно отвел руку, давая место пальцам Шамана. — Папочка… — в голосе закрывшейся волосами Третьей дрожали слезы, и Шестая плакала сама, оплавляясь подобно свече. Слезы сверкающими искорками скользили по солнечным щекам, падали вниз, растворяясь в золотистом нигде. Мама не должна расстраиваться, только не из-за нее… Благородные выглядели ошеломленными, полностью разбитыми: если Третья пошла в отца, в ней никто не признал бы Саваду Тсунаеши, то Десятый являлся копией Джотто Примо, улучшенной, каштановой, хвостатой копией. Его взгляд, его мягкий голос, его повадки — все соответствовало рассказам о великом лидере Вонголы. Даже некоторая доля безжалостности, свойственная мафиози, присутствовала в нем, как в наемном убийце, хотя Десятый оставался весьма благородным человеком. И сейчас Благородные переводили взгляд с одного Тсунаеши на другого, с перекрученного, избитого на хвостатого, излучающего спокойное, ровное, полное печали пламя. Это ведь невозможно, так? Десятый, по-прежнему их игнорируя, присел прямо на чайный столик — никто не осмелился запретить. Узкая, совсем не по-мужски изящная рука коснулась округлого, дрожащего плеча коленопреклоненной женщины. — Прости… — тихо прошептал он. — Мне всегда так страшно, что не сбудется, что произойдет другой, более ужасный вариант… — Твой отец знает, что есть вещи, которые нельзя изменить, можно только подкорректировать, — откликнулся эхом Кавахира, он смотрел на Десятого, а видел кого-то другого. — Мудрый не по годам молодой человек. — Печать не разрушилась до конца, из-за этого у нее будет дисбаланс в силе, но… — Она выживет… — Да. Шестая не пережила бы обычного Перерождения Шаманов, когда выплескивается все и сразу, когда сгораешь мгновенно, ее тело просто не способно выдерживать такие объемы пламени из-за ранней блокировки. Печать не давала телу привыкнуть к большим объемам пламени. — Перерождение построено на борьбе душевной боли и решимости, — тихо заметила Третья, перебирая прядки пушистой челки. Нередко она наклонялась и дарила краткие, полные нежности поцелуи. Присутствующие затаили дыхание, чтобы не прервать столь… личную сцену, чтобы не мешать разговору двух бессмертных, к которому с надеждой прислушивался Рейзел. Так вслушивается в каждое слово приговоренный, которому внезапно пообещали отменить смертную казнь. — Если бы не этот артефакт… — папочка обвел контуры блестевшей на шее цепочки. Третья немедленно потянула за нее, вытащила кулон, сжала в руке. — Это… — Ограничитель, — кивнул Десятый. — Или дозатор. Весьма древний. Именно он позволил уцелеть половине печати. Знаешь, она сейчас как печенька, сломана пополам, одну половину смыло волной пламени, а вторая еще цепляется, держится. Как вторые створки врат. — Но ведь это бессмысленно, — простонала Третья, — пламя все равно будет проходить и убивать нашу девочку! — Артефакт поможет, сдержит, а вторые створки будут паразитировать на пламени, пытаясь удержаться. Ее измененное тело будет подстраиваться, быстрее, чем может выдержать человек, но ведь наша девочка и не человек. Процесс уже запущен, — Десятый посмотрел куда-то поверх головы, он видел недоступное другим будущее, просчитывал варианты, что можно сказать, о чем лучше промолчать. — Пламя посмертной воли — странный предмет, я не до конца понимаю его суть. Знаю только, что если все пойдет по нынешнему пути развития, у Шестой имеется шанс стать в конце концов бессмертной. Так что возьми себя в руки, нам еще понадобится наша мамочка. Третья всхлипнула, закивала мелко-мелко, вытирая бегущие по щекам слезы. Слабость сильной женщины являлась неудобной, смущающей для зрителей, но все равно — прекрасной. В своих чувствах Третья была прекрасна. Шестая могла только гордиться и бесконечно любить своих родителей, ее любовь обжигала сердце всякий раз, когда они демонстрировали свои чувства. — Вас это тоже касается, — улыбнулся слабо Десятый, смотря на Рейзела. — Что вы имеете в виду? — тут же выступил вперед Франкенштейн, крайне недовольный Франкенштейн, подавший платок Третьей. Он бросал на Десятого злые взгляды, которые тот игнорировал с опытом психиатра с полувековым стажем. — Ваш дар неполноценен, — обратился молодой Шаман к Рейзелу, — он берет за основу жизнь. Если бы у вас появился партнер… — Это невозможно! — категорически отрезал Франкенштейн, с досадой взмахнув рукой. — Нет никого выше уровня главы мафиозной семьи, но они слишком слабы для Мастера… — рассуждал директор как человек, давно думавший над данной проблемой. Видимо не раз пытался найти выход, чтобы спасти Мастера от ужасающей платы дара. Шестая готова была его поддержать во всех исследованиях. Рейзел должен жить! Что-то такое она подозревала, но теперь, зная точно, можно будет поискать выход. — Глава мафиозной семьи соответствует Лорду, Ноблесс — сильнейший… — продолжал рассуждать Франкенштейн, затем рот его приоткрылся, когда мужчина наткнулся взглядом на все еще бледную, но уже полную оттенков очаровательного лукавства улыбку Третьей. Молодая женщина, получив надежду, быстро возвращала себе присутствие духа. Взгляд Франкенштейна метнулся к папочке, затем снова к Третьей, а после — к дивану, где лежало тело Шестой. — Шаман! — благоговейно выдохнул он. — Шаман может стать партнером Ноблесс! Мастер, вы слышали? Теперь вам не придется тратить свою жизненную силу! Вы знали об этом? В его голосе звенел океан восторга, он захватывал, сверкал в глазах, как будто более радостной новости не существовало для ученого вовсе. Рейзел пожал плечами, неохотно, еле-еле, как будто каждое движение давалось ему с трудом. Взгляд его не отрывался от подрагивающих ресниц девушки. — Я не потратил ни капли жизненной силы в последнем бою, а с момента знакомства с Шестой она начала понемногу восстанавливаться. — Но ведь это же здорово! — восторженно воскликнул Франкенштейн. — что нужно сделать, чтобы Тсуна стала Шаманом? — резко повернулся он к Десятому. Как будто существовал конкретный список предписаний! Шестая не удержалась, хихикнула. Не удивительно, что папочка пожал плечами. — Ничего, пожалуй. Сейчас ее тело начнет перестраиваться, в своем темпе. Возможно, Шестой станет холодно или чересчур жарко, ее может знобить… Разумеется, потребуется хорошее питание, так как будет уходить немало сил… — Мы не имели подобного опыта, — тихо дополнила его Третья, и Шестая с облегчением увидела, как краски возвращаются лицу матери. — Наше Перерождение произошло мгновенно, поэтому… — Рано или поздно возникнет ситуация, которая станет спусковым крючком, когда душевная боль сделается невыносимой и толкнет ее за грань снова, — Десятый наконец решился, потянулся, погладил дочь по нежной щечке. — И тогда ей предстоит выжить, уцелеть, сохранить себя… Это трудно, но возможно, когда цепляешься за что-то стоящее. Ее бессмертие разделится на двоих, а ее решимость ляжет в основу силы, что собственной, что… — Твой отец очень умен, — заметил Кавахира. — А вот с братцем ты поступила жестоко. Шестая фыркнула, отворачиваясь, свечение на щеках стало гораздо интенсивнее. Ей все же было стыдно за то, что сделала с братом, но тогда иного выхода попросту не имелось. По крайней мере такого, на который не ушла бы уйма времени. — Но до тех пор, — Десятый с болью посмотрел на свое приемное дитя. — До тех пор она будет крайне уязвима. Не уверен, сумеет ли использовать Приговор. — Приговор? — Так зовут ее пистолет. — Понял, — кивнул Франкенштейн. — Оберегать, следить, кормить, утеплять. Шестой стало зябко от этого нездорового энтузиазма, особенно, когда память подбросила напоминание, кем на самом деле является уважаемый директор Ли. Разве мало ему подопытных? Вон за диваном целая стайка уши развесила! — Ты все это знал, — печально произнесла Третья. — Почему не сказал мне? — Я видел, как она сгорает, снова и снова, сотни раз при разных обстоятельствах, — тихо признался Десятой, и Шестой стало жаль отца — тот выглядел измученным, больным, полным страдания. — Я не готов был потерять дочь! Даже ценой твоего спокойствия! — Прости… — Третья склонила голову. — Прости… конечно… я понимаю… но… — Все равно больно, — согласился папочка, переплетая пальцы с нежными женскими. — Извините, — Тао поднял робко руку, разрушив атмосферу, на хакера тут же посмотрели как на святотатца. — Вы правда родители Тсу… Ну, Шестой? — Нет, не биологические, по крайней мере, — усмехнулась Третья, отпуская руки папочки, вновь поглаживая лоб своей девочки. — Но там, где мы были… в лабораториях… У нас не оставалось другого выбора, если мы хотели получить семью. Психологически мы тогда были старше остальных, а потому… От Десятого наши дети получали уверенность, защиту… Поэтому он папочка. — А от Третьей — ласку, нежность. Поэтому мамочка… Раньше они ни за что не раскрыли бы подобных тайн, но сейчас были напрочь выбиты из колеи. Тао выглядел так, словно жалел, что вообще подал голос. Модификанту было явно не по себе от того, что выбил такое признание. Для всех лабораторных личная жизнь — табу, секрет, открывают которые только при необходимости или близким людям. — Что здесь происходит? Появление Двенадцатой разорвало в клочья тягостную атмосферу признаний и темных воспоминаний, неясных предсказаний будущего. Тем более, ведьма вошла через дверь. Как всегда изящная, полная уверенности в себе и такая… Савада Тсунаеши. Благородные побледнели, они переводили круглые от удивления глаза с Десятого на Двенадцатую и обратно. Шестая против воли засмеялась, тем более, что теперь она не сомневалась: все наладится. Так или иначе, но наладится. Да, ей предстоит Перерождение, от которого она убегала зайцем, петляя по лесу своей жизни и бесконечных заданий, но это не страшно. Не как химеризация, когда понимаешь: лучше умереть, чем потерять себя. В этом случае она просто умрет, сгорит на месте. Ей не грозит потерять себя и причинить вред близким в случае потери. Она просто умрет, а это не страшно. Но лучше постарается выжить. Чтобы не огорчать маму и папу, сестер и братьев. Чтобы остаться вместе с Рейзелом. Из теневого угла комнаты тем временем выплыл строевым шагом каким-то чудом остававшийся незамеченным Мукуро — как подобное возможно, оставалось лишь гадать. Выпрямился, щелкнул каблуками, стукнул трезубцем, как жезлом, поедая ведьму преданным взглядом — как служака — начальство. Переигрывал, конечно, немного, рассчитывал наверняка на смущение. Но где Двенадцатая — а где смущение? — Разрешились все разногласия насчет восстания пятисотлетней давности, Лорд получила вторую часть Рагнарека, выслушали послание предыдущего правителя. Никто ни в чем не обвиняется, все счастливы. Пострадала одна… гостья, — бодро отчитался он. — Молодец, — удовлетворенно муркнула ведьма, потрепав его по щеке, как бабушка — внука, отчего Мукуро перекосило. — Ведь можешь, когда я захочу. — Что ты с ним сделала? — поинтересовалась мамочка, косясь на прячущегося в тени иллюзиониста. — Куклу натравила, — рассеянно ответила ведьма, опускаясь на ковер возле бессознательного тела. Провела руками по телу, прощупывая, прислушиваясь… — Не надо! — выкрикнул Десятый. — Это пламенем не надо, а кровь зачаровывать можно, — наставительно произнесла Двенадцатая. — Мог бы сам вспомнить, балбес. Склероз — брат памяти? — ехидно осведомилась ведьма, а Десятый — вот ужас! — из всезнающего, мудрого Шамана с покровительственным тоном внезапно превратился в смущенного своей недальновидностью мальчишку. Шестая знала — это у ведьмы от переживаний. Чем сильнее нервничает, тем острее проходится по окружающим, включая членов семьи. — Тем более, я не буду сильно упираться, тут в самом деле нельзя рушить баланс, — пробормотала она себе под нос. Это был один из тех секретов, которые они скрывали от Эстранео. Двенадцатая могла лечить, своим даром магии крови она творила настоящие чудеса. Молодая женщина внимательно осмотрела руку, даже приподняла ее, чуть ли не понюхав пятна крови, оставшиеся на обивке дивана. Затем щелкнула по одному из перышек. — Можешь уходить. Ты хорошо постарался, спасибо. Теперь мы ее вылечим. Тут же перья пропали, Чистая сила свернулась, возвратившись обратно в пистолет, который потемнел почти полностью. — Новый этап ассимиляции пройден? Надо Майтре сказать… — ведьму передернуло. — Нет, пожалуй, сообщение через Пятую пошлю. — Все еще?.. — с сочувствием спросила Третья. — Ага, — вздохнула ведьма. — И ведь, что самое ужасное, смерть от него тоже не спасет. — Хочешь умереть? — Нет, конечно! — возмутилась Двенадцатая от подобного предположения. — Его убить. Но с их перерождениями это даст мне фору всего в лет тридцать-сорок, а после все начнется сначала. Третья весело хмыкнула. Шестая видела: сейчас мамочке как никогда удается верить, что все обязательно будет в порядке. И она была благодарна Двенадцатой как никогда за своевременное появление, потому что чувствовала ставшую более светлой, ясной атмосферу помещения. Кровь поднялась жгутами-щупальцами, тонкими, как антеннки, обернули руку. С хрустом собирались кости, вставали на место, каждый осколочек ложился как паззл в мозаике, жгуты мышц, связки возвращались к прежнему виду. Если бы она сейчас находилась в собственном теле, то, скорей всего, потеряла бы сознание от боли, потому что такие вещи Двенадцатая делала без анестезии — правильнее нервы настраивались. Да и выглядело ее колдовство страшновато. Но на задании, когда нет времени, оно приносило немалую пользу. Благородные смотрели на представление со смесью отвращения и любопытства, пожалуй, выделялся только Франкеншейн — на красивом лице читалось искреннее восхищение. Мысленно он уже проделывал уйму опытов с Двенадцатой и ее способностями. Когда рука почти восстановилась, Третья перевела дыхание. Это стало сигналом к общению для некоторых любопытных модификантов. — А что за кукла? — Не кукла, а Кукла, — хмыкнула женщина, глядя на погруженную в работу ведьму. Та, расстелив подол платья, водила руками, направляла потоки крови, лились ровные строки заклинаний — показатель, что дело сложное, обычно в словесных формулировках ведьма не нуждалась. — С детства наша Двенадцатая была весьма одарена магически, а потому незадолго до попадания в лабораторию, подчинила себе демона из Бездны своего мира. Подчинила и в куклу заточила. Теперь демона нельзя изгнать, невозможно почуять из-за оболочки, однако за это он платит полным подчинением своей госпоже. Насколько я знаю, он очень любит насылать дурные видения и кошмары. Третья ткнула в привязанную к краю черного корсета тряпичную куклу с зашитым крест-накрест ртом и пуговичными глазами. Обычная кукла, старая, потрепанная. Тао приготовился фыркнуть, как вдруг кукла подмигнула и усмехнулась во всю пасть. Хакер вздрогнул и неосознанно подобрался поближе под бочок к Такео. Тому тоже было не по себе. — Это вышло случайно, — отмахнулась легкомысленно Двенадцатая, на секунду прекращая читать заклинания. — Мне было любопытно, что там такое светится. Демона ловить я совершенно точно не хотела. — Но поймала. — Но поймала, — согласилась сестра. — Зачем ресурсам зря пропадать? Тем более, со мной ему нравится. Ну, вот и все. Рука была как новенькая: ни следа проколов от костей, ни единого шрама — гладкая, слегка загорелая кожа. — Прошу прощения, — подала внезапно голос Лорд. — Скажите, не могли бы вы, госпожа Двенадцатая, помочь моему партнеру? Именно эта причина привела меня в поместье Кадиса Этрамы Ди Рейзела. Ведьма посмотрела в сторону Тсунаеши, прижала ладошку к губам, сдерживая смех. Не очень прилично по отношению к мучающемуся парню, однако ведьма в свое время много сил потратила, чтобы изучить свои способности относительно этой техники. Времени, сил, отваров и изысканных ругательств на общем языке своего мира. — Простите, но тут я бессильна. Это к Третьей. Мамочка послушно поднялась, села, под пристальным взглядом Гокудеры, на край кушетки. Хмыкнула, захихикала. — Можно использовать при Шестой пламя? — спросила у Десятого. Тот прислушался к чему-то, слышному только ему, и кивнул. — Теперь можно, она скоро вернется. Третья с опасной, слегка кровожадной улыбкой принялась вправлять кости, подкрепляя действия изрядной долей пламени. От вскриков и легкого хруста Благородные подергивались, но молчали. Третья знала, что делала, в конце концов, у нее имелась вполне приличная теоретическая база по медицине. Если не владеешь теорией, никакое пламя не поможет, надо же знать, куда и как направлять силу. — Ты явно получаешь от этого слишком много удовольствия, — прокомментировала все еще сидящая на ковре Двенадцатая. — Обезболивать не пробовала? — Этот мальчишка попытался причинить вред моей девочке. Его счастье, что я вообще за лечение взялась! — огрызнулась Третья, заставив трепетать деревцами на сильном ветру модификантов. — И эти люди что-то говорят про сестринский комплекс Мэй-тян, — закатила в ответ глаза ведьма. — Кстати! Надо бы предупредить, что погощу у Шестой какое-то время, — она достала телефон из складок платья. Шестая с беспокойством увидела, как у сестры кожа возле щиколотки вновь вздувается, пузырится, щупальцами тянется, пытается забраться повыше. Модификанты, на чью сторону приходился приподнятый подол платья, побледнели. Зрелище в самом деле было пугающим, если не сказать отвратительным. Двенадцатая невозмутимо прихлопнула бунтующее местечко ладонью, что-то пробормотала, выравнивая. Сильное колдовство, направленное вовне, ослабляло внутреннюю защиту, тем самым давало химеризации шанс. — Как ты? — озвучила вопрос Шестой вернувшаяся мамочка. Тсуна успокаивался подле своего партнера, которая крепко сжимала его ладонь, поддерживала плечом. Парень хлопал глазами удивленно на сразу два экземпляра… себя, один из которых, к тому же, был женским. В выразительных глазах смущение перемешивалось с возмущением и недоверием. На все его молчаливые вопросы Лорд отвечала движением брови. — Вас еще переживу, — фыркнула ведьма. — Может быть. Мэй-тян, солнышко! Не могла бы ты принести мои вещи? Тут у Шестой кое-какие неприятности, я пока поживу у нее, состояние я сейчас стабилизировала, но на всякий случай… Ага, люблю тебя, солнышко! Портал открылся буквально через пять минут, Благородные уже даже не дергались, лишь смотрели с вящим любопытством. В комнату по-королевски шагнула Мэй-тян, ее великолепную осанку не портили даже тяжеленные сумки. Шестая наконец-то получила возможность сравнить двух красавиц: Лорда и колдунью. Как и все остальные в комнате. Судя по всему, юная, живая, такая человечная ведьма выигрывала по всем статьям, особенно, когда одарила присутствующих чуть-чуть смущенной улыбкой и стрельнула глазками с интересом в сторону прически Лорда. Прекрасная, совершенная статуя античной богини, внезапно сошедшая с пьедестала, но озаренная, пронизанная жизненным светом и озорством, как прелестные лесные феи. На ее фоне Лорд казалась слишком… мраморной. — Прошу прощения за вторжение. Госпожа Третья, господин Десятый, онее-сама, — поклонилась она персонально родственникам. — Что случилось с Шестой? — Ничего страшного. Кажется, в нашей семье будет на одного бессмертного больше, — улыбнулась в ответ Двенадцатая. Она тоже волновалась, но прятала это за бравадой и остротами. — Замечательно! — искренне обрадовалась Мэй. — Ой, привет! Прости, сразу не заметила! — помахала она Раэлю. К всеобщему удивлению, Кертье-младший покраснел и отвернулся, пробурчав что-то себе под нос. Третья удивленно выгнула брови, хотя могла бы уже привыкнуть — старшая из ведьм не раз удивляла своими неожиданными знакомствами, кои умудрялась завести из-за забрасывающего порталами черт знает куда дара. — Вы знакомы? — хищно подобрался Франкенштейн. По-видимому, еще не мог простить блондинчику гонор. — Да, — ответила беззаботно Мэй-тян. — Этот молодой человек весьма любезно помог донести покупки, когда я гостила у Шестой. Онее-сама… — Ничего, с чем бы мы не справились, — Двенадцатая устала, но старалась держаться бодрячком, несмотря на то, что изнутри атаковала химера, а снаружи подтачивала силы необходимость колдовать. — Сейчас ее телу необходим отдых после болевой терапии. Сон, усиленное питание… В общем, как всегда. — Как скажешь, онее-сама. Если хочешь, я могу составить компанию. — Не помешает. Сейчас, когда ей нельзя лечиться силами мамочки, две ведьмы лучше, чем одна. Шестая прикусила губу. Значит, использовать пламя при ней можно, а на ней — нельзя. Это расшатывает систему. Черт, какие проблемы с этой печатью! Не раз возникала мысль, не встреть она Рейзела… Но дело-то в том, что она ничуть не жалела о встрече с Благородным. Он быстро стал необходимым, неотъемлемой частью. Неужели это — то, что ощущают все партнеры? Или дело в их статусе, грядущем и нынешнем? Девушка совсем забыла про Кавахиру, но вот он о ней не забыл. — Тебе пора, — подтолкнул ее в спину солнечный свет. Система отпустила из своих ласковых объятий — это она следила, задавала направление квесту! Только сейчас узнала девушка ощущение взгляда кого-то огромного, всеобъемлющего. Казалось, солнце на миг лукаво подмигнуло, прежде, чем мир погрузился в темноту. Гул голосов ударил по чутким ушам, веки почему-то весили целую тонну. Само тело было слабым, как у новорожденного котенка, и неподъемным, как будто сверху положили груз весом в тысячу тонн. Трудно дышать, даже кончиками пальцев не пошевелить. Слишком ударило по нервной системе бой, ранение, разрушение печати, последующее лечение. Даже если она сама не ощущала этого, мозгу досталось по полной, он-то фиксировал все ощущения, пытался их блокировать… Как же она устала от боли! По вискам, из уголков глаз, покатились непрошеные слезы, тут же нежно стертые чьей-то рукой. Впрочем, девушка узнала сильные пальцы, гладкую кожу и запах, присущий лишь Благородному. С трудом пересилив себя, она распахнула слипшиеся веки, хотя понимала, что бодрствование не продлится долго, слишком уж вымотанным ощущалось тело. Первое, что она увидела — это улыбку Рейзела, мягкую, как всегда сдержанную, но от этого не менее счастливую. Полную чувств, невысказанных слов, понятных и простых, таких сладко-щемящих в своей искренности. Признание, доказательство ее значимости в чьей-то жизни, ее необходимости. Это приятно, это смущает, это… умиротворяет, насыщает душу красками, о которых раньше она не ведала. — Прости… — буквы карабкались по пересохшему горлу, поддерживая одна другую. — Ты вернулась — это главное, — Благородный склонился, шелковые волосы смешно защекотали влажную кожу, когда губы коснулись открытого лба, задержавшись подольше. Когда он вновь распрямился, девушка поняла, что очень, очень устала, не только телом, но и душой, словно тот солнечный свет выпил потихоньку весь заряд бодрости. — Мам… Пап… Девочки… простите… Третья склонилась и тоже поцеловала в лоб, в другой участок кожи, не так, как Рейзел — с материнской любовью и нежностью. Ощущения от двух поцелуев были совершенно разными — но ведь так положено, правда? Любовь к матери не сравнить с бурей, поднимавшейся в груди от присутствия Рейзела. Буря и одновременно спокойная уверенность: она всегда, несмотря ни на что будет пребывать в оке бури, в самом центре урагана, защищенная от всех бед настолько, насколько позволит сила Ноблесс. — Спи, тебе следует больше отдыхать. Здесь найдется спальня? Рейзел кивнул, поднялся вместе с драгоценной ношей на руках, держа бережно и аккуратно, как фигурку из снега и льда, боясь, что та растает в горячих ладонях, оставив после себя лишь прозрачные слезы. Вышел, словно позабыв о гостях, получив цель, вслушиваясь в ровный ритм сердца. Шестая уже засыпала, когда увидела, как через порталы сматывается Семейка, избегая любых неудобных вопросов насчет внезапной схожести их и Тсунаеши из этого мира. А после усталое, ноющее тело пинком отправило сознание в страну снов.

***

Состояние полудремы самое сладкое: когда основной сон уже прошел, но глаза открывать еще не хочется, а не проснувшийся до конца разум пребывает в туманной дымке видений, которыми можешь управлять так, как тебе вздумается. Мысли текут вяло, а по лицу скользит лучик-другой золотого солнца, совсем не злого, не обжигающего, не яростного, как сердце Долины Шаманов, а нежного, ласкового, словно перышко. И хочется наслаждаться им вечно, жмуриться, прятаться лукаво под легкое, но пышное, плотное одеяло, закутываться в него с головой, скрываясь о жестокого, желающего прервать это наслаждение света. Шестая зажмурилась и зарылась поглубже, пряча ноги от свежести раннего утра. Было прохладно, словно кто-то позабыл закрыть окна, и рассвет поспешил войти внутрь вместе с влажным, росистым воздухом, приятно свежим, пахнущим так вкусно, забирающимся под одеяло и зябкой свежестью выдавливая из недр сна. На самой границе сознания ворочалась лениво чужая бездна силы, усталая, а потому — крепко спящая, но готовая в любой миг рассыпаться багряными лепестками крови. Золотистая ткань кулона окутывала пламя, цепляясь за печать, словно пытаясь воссоздать рисунок, но ей это не удавалось, линии выглядели неполно, блекло по сравнению с основательностью предыдущей версии, а потому пламя все равно пробивалось внутрь, втекало в тело, неторопливо, даже лениво, однако непреклонно, осваивая новые территории, любопытно, осторожно, шаг за шагом, помаленьку. Шестая ощущала хрупкий баланс, поколебать который может любое проявление воли, решимости или выстрел, ведь чтобы сделать его придется обратиться к внутренней силе. Любое ее действие может обеспечить перевес, ускорить ток пламени, от которого в данный момент становилось зябко, мурашки бежали по коже, вынуждая делать из одеяла плотный кокон. Теперь ей придется учиться работать с перекосом, с новыми возможностями, недоступными ранее. Но в это сонное, ленивое утро, на чистых простынях, пахнущих цветами и снегом — так сладко-знакомо — ей совсем не хотелось думать ни о балансе, ни о туманных перспективах собственного будущего. Она приняла возможную смерть точно так же, как принимала готовность сестер убить ее, если химеризация завершится неудачно. Просто, обыденно, знакомо. В отличие от прошлого, у нее хотя бы есть перспективы. Мама права: не стоит бороться, что должно случиться, обязательно произойдет, поэтому опираться надо на нынешний миг, здесь и сейчас. Поэтому Шестая потянулась к другой стороне, находящейся за тонкой гранью, за преградой. Она потянулась к алой силе, и та откликнулась, ее отстраненность разбавилась заботой, чьи широкие крылья распахнулись, принимая в свои бережные объятия будущего Шамана. Сила приоткрыла дверцу, приподняла завесу, за которой скрывались Долг, Вина и прошлое Одиночество Ноблесс. Шестая улыбнулась, раскинула руки, готовая принять все, что дает ей Рейзел. Готовая разделить с ним все, что он только пожелает вручить. Готовая помогать и оберегать, быть рядом, идти рука об руку. Без горячки боя и необдуманности она протягивала ладонь — раскрытую, а потому безопасную. Ее ладонь приняли, подхватили и закружили в вальсе-вихре из осенних листьев и прохлады прозрачного воздуха. Сила взвилась торжествующе, органный звук, глубокий, насыщенный, пробирающий, ударил по нервам, по слуху, рождая в груди восторг и радость. Пламя откликнулось — не больно, вуаль надежно удерживала его, лишь став прозрачной в нескольких местах, позволив огненным ниточкам цвета бронзы и охры скользнуть вперед, сплестись с чужими в тесном союзе. И в этом органном произведении, рождающемся здесь и сейчас, звучала проникновенная, пробирающая до костей правильность. Гармония. Шестая распахнула глаза. На соседней подушке лежал Кадис Этрама Ди Рейзел. Как будто прилег отдохнуть, устав от бдения возле кровати: в слегка измятых штанах, в белоснежной рубашке с вычурными рукавами, — он крепко спал, подложив одну руку под голову. Как принц из детской сказки. К нему-такому, сладко спящему, было боязно прикоснуться даже кончиком пальца, легонько-легонько, ветерком скользнув по коже, чтобы не разбудить, не прервать эту прекрасную, совершенную в своей домашней уютности картину. Во сне Благородный выглядел моложе, ровесником Шинву и Шестой, разгладились грустные складки, безмятежно белел лоб, на который спадала пара прядей. В ухе не было привычной сережки, не мерцала она в растекшихся по белоснежной наволочке волосах, и сила гудела негромко, подпитываемая еще только устанавливающимися связями. Орган замолк, осталось только это гудение не сдерживаемой силы, крыльями раскинувшейся по воздуху спальни. И в присутствии этих крыльев ей было на удивлению уютно. Папочка был прав: бессмертие станет одно на двоих, а ее решимость ляжет в основу силы Рейзела. Надо только постараться и выжить.