Реквием

Обжегшийся однажды огня боится, а если не боится, так опасается уж точно — истинно же бесстрашному уготована скорая, глупая смерть; стоящая перед ним не обожглась, а сгорела дотла, — кости только кожей обтянутые остались и глаза вывалившиеся — боятся, дрожать должна сильнее любого. Должна, — но стоит и смотрит прямо в упор, руки по бокам опустила. Спокойная. Равнодушная. Но краем глаза — 'равнодушная' — проследила, как за Шином, приведшим её сюда, дверь сомкнулась, перед тем, как облачиться в броню своего бойкота и смотреть на него с напускным безразличием; ладно — хочет молчать, пусть молчит и ведёт себя послушно. Непокорства Карла не потерпит — у него нет ни времени, ни желания панькаться с пленницей — Эндцайт не оставляет места любому из его выборов. Смерть, камнем стоящая в груди, травит лёгкие, сердце, печень, кровью перемещаясь по всему организму, легко и неспешно, будто она, проказница, издеваясь, думает, сколько ему отмерить — эдак, пусть завершит дело до конца или сдраматизировать, прибрал короля прародителей к рукам? Карла видел её достаточно раз, чтобы потерять страх и облечься в ожидание — приятное, не трусливое. Мотивирующие его действовать дальше, не сдаваться и не опускать руки. Поэтому он, без предисловий, приказывает: — Раздевайся. А сам думает: «Выглядит отвратительно». Землистый, нездоровый цвет лица, тёмные круги под глазами, исхудавшая, осунувшаяся, тень, — не человек. Тень, кровь которой всё ещё отдаёт вампирский ядом так остро и чётко, будто очищение и не проводилось, а бедолагу вырвали из вампирских клыков только-только. Что злить, конечно же, не может; и оба, получается, на грани. Он — терпения, она — всё ближе к смерти. В объятиях которой утонет, если взять крови больше, чем обычно. Секунду ему даже представляется, как ротовая полость вновь наполняется алой жидкостью, вязкой и горькой, отравленной жаждой низших демонов, но жертва не выдерживает очередного напора, ресницы, подрагивая, смыкают глаза, так и замерев на белой коже — навеки. Карла отгоняет мираж; я не дам тебе умереть, исследуя взглядом её тело, говорит себе он, ты будешь мучится, страдать, но умереть тебе я не дам. Девушка, между тем, заслушав выдвинутые к ней требования, бросает в его сторону мимолётный, уставший взгляд, глазами скользя по комнате — кровать, комод, небольшое зеркало, мягкий, но старый и порядком выцветший ковёр, аккуратное, крохотное окошко, спрятавшиеся за кофейной шторой — словно помещение это своеобразная выставка, интересная и интригующая одновременно. Ни крика, ни возмущения, — вообще никакой реакции. На первый взгляд. Худые пальцы теребят кусочек выбившего из повязки бинта, перевитого левой ладонью, — нервничает, и нервничает сильно. Но строит сильную. То, что она любит, только от этого нет толку: разве мешает ему это притворство и так сделать с ней всё, что ему хочется, влияет на него как-то, останавливает может? Привычный ритуал, конечно же, вынужденного очищения нынче отличается от предыдущих вечеров — смертная вбила себе в голову невесть что и полагает, мол, смеет игнорировать его приказы. — Ты оглохла? — Карла не скрывает предупреждающей угрозы в собственной интонации, когда терпению приходит конец, стоит бездействию — а ещё глупости женщины — перейти черту, — Или тебе нравится, когда с тобой обходятся жестоко, поэтому всеми способами пытаешься сделать на этом акцент? — половица тихо скрипит, пленница коротко вздрагивает, когда он сокращает между ними расстояние. Она сама напросилась, сама виновата, — В таком случае, я исполню твоё желание сполна. Подернутый отголоском внутреннего неподчинения взор девушки, — и живой, противоестественно вопиюще живой, как для той, с кем обращались ужасно и будут обращаться ещё хуже, заставляет его усмехнулся про себя — и впрямь, какие глупые люди, перед кем ты, ничтожное насекомое, важничаешь? Не представляющая из себя ровным счётом ничего, но строго смотрит из-под нахмуренных бровей — с плохо скрываемой злостью, — будто ей, с предрешённой участью, это что-то даст. Но последняя реплика её приземляет, не оставляет равнодушной: остатки непокорства неизмеримо гибнут втуне, глаза теряют запал, строптивость обращается тлеющими, чёрными углями в почти погасшем пламене. Карла, между тем, помнит, какие в порыве злости слова девушка бросила ему вчера: «В таком случае ты плохо знаешь людей. А меня ещё хуже». Ошибаешься, в мыслях оппонирует он, тебя — дрожащую, сломленную, обречённую, — я вижу насквозь. И вижу, как твои силы бороться на исходе. Потому-то и пускает когти, брыкается, отворачивает голову в сторону, когда он приходит — чувствует сама, что уже на грани. От этого хочет только сильнее доказать, что его стоит бояться — и подчиняться поэтому тоже необходимо. Пусть она врежет себе эту информацию в рассудок, выучит назубок, как молитву своему мифологическому богу, но знает, что с ним — раз ещё не поняла, если уж до неё так туго доходит, — шутки плохи. Карла думает сначала вбить в голову смертной эту истину, пригвоздил её к стене рукой сжимающейся на глотке, чтобы упрямица окончательно и бесповоротно поняла, с кем имеет дело, но на шее у девушки уже алеют следы от прошлого наказания — напутствия, эмоционального всплеска или просто жеста привлечения к себе внимания. Карла, с лёгким недовольством, отбрасывает мысль, как сильно в этот момент ему хотелось увидеть её задыхающийся: лиловая кожа, умоляющий, слезящийся взгляд, губы, судорожно хватающие воздух — прекрасная картина и эффективный урок. Кто бы мог подумать, что младший брат его в этом опередил. Урвал себе такое наслаждение — его, Карлы, по праву. Видит это и понимает свою необходимость вытеснить из головы женщины даже малейшее воспоминание о другом мужчине, — уклон наказания существенно склоняется в эту сторону; она, всецело вся, со своей мерзкой кровью, молчаливая и строптивая в своём молчании — его и ничья больше. Девушка тихо вскрикивает, — и это единственный звук срывающийся с её губ, который он от неё слышал, взамен тысячи слов, что могли быть сказаны, — когда оказывается поваленной на близ стоящую кровать. Мятежная искра зажигается в ней, как по щелчку пальцев, — хочет ударить, вырваться, или ещё как-то навредить ему, напрасно растрачивая энергию. — Хватит, — он, превосходящий её по силе, умело перехватывает правое запястье, левой рукой чуть сжимая девичье горло — будто стирая чужие прикосновения, меняя их на свои — вынуждая девицу замереть под ним от охватившего её ужаса, — Смирись и подчинись. Девушка не двигается, — подчинилась всё же или просто остолбенела, Карлу не интересует, — прожигая его застывшим, немигающим взглядом, в ожидании, будто смертельной пытки, к которой она, со сталью во взоре, морально готова. Он не вынуждает ждать себя. Оттягивает рукав её кофты, касаясь губами горячего запястья; кожа приятно пахнет, — ромашка и смесь других полевых цветов, создающих лёгкий, свежий аромат, — мягкая и тонкая на самом деле: клыки разрывают её враз, а кровь, бесконечным потоком, сочится сквозь сомкнутые челюсти на одежду, простынь, алой змеёй бежит вниз по рукаву. Девушка под ним зарывается сдавленным криком, но, будто придавленная чем-то, не двигается — только грудная клетка вздымается быстро-быстро. Карла делает пару коротких глотков, и выпускает девичью кисть с ладоней. Не обращая внимания на блестящие невысказанной болью глаза, в которых нет-нет, да затерялась где-то ненависть, он разрывает преграду в виде розовой кофты с тёмно-бурой кляксой засохший крови, исследуя знакомые уже изгибы, выискивая место для новой метки среди сине-фиолетово-зеленых пятнышек вокруг опухших отметин от клыком. И высматривая, не позволил ли себе младший брат лишнего, но нет, оказывается, — её тело отпечатывает только его деятельность. — Итак, женщина, скажи, кому ты принадлежишь? Кто твой хозяин? — спрашивает твёрдо Карла, его руки касаются девичьей талии, пальцами скользя по мягкой, тёплой коже, покрывшийся мурашками. Смотрит на неё в упор, прямо как она прежде, но пленница отворачивает голову в сторону, обрывая зрительный контакт. Молчание служит ему сигналом, чтобы приступить к созданию новой отметины — в изгибе плеча и ключицы на этот раз. Девушка, стоит клыкам погрузиться в кожу, глухо стонет, ни дёргается более, ни сопротивляется, а когда Карла перебиваясь небольшими глотками, обращает к ней своё лицо, видит, что у той глаза на мокром месте и губы от скорых рыданий дрожат — но сомкнуты крепко, ни словечком не обмолвятся; избалованная подстилка вампирского отродья, — тебя не жалеть надо, запереть в подвале на три-четыре дня без еды и воды, пока выть громче собаки не начнешь, исцарапал при том дверь. — Отвечай. Иначе я сломаю тебе руку, — он выкручивает её правую кисть, которая прежде пальцами цеплялась за его одежду, — будто сквозь неё хотела дотянуться до кожи, чтобы расцарапать ту до крови — и девушка тихо не то шипит, не то вскрикивает от резкой боли; последнее предупреждение, — говорит его взгляд, и он перехватывает в глазах пленницы слепую веру в то, что это чистая правда. Она хмурится, кривится, хватает губами воздух, как при удушье, но говорит — задыхаясь от боли или от стыда; прекрасное выражение лица. — Ты! — судорожно шепчет, в истерике чуть ли не крича, — Т-ты мой.. хозяин!.. Карла разжимает хватку, девушка судорожно пытается отползти, прижав прокушенное запястье к грудной клетке: тонкие струйки почти унявшегося кровотечения заливают кожу красными слезами, скатываясь в ложбинку между грудей, пачкая нижнее белье. Она сипло дышит через нос, волосы малость отдающие влагой, темной бурей разметались по простыням, сбившись в клоки от отчаянных попыток вырваться. Его пальцы кажутся точно созданными изо льда, когда прикасаясь к её щеке, Карла чувствует обжигающий жар человеческого румянца, ненароком будто, — а на деле нарочно, — задевают бледный синяк на скуле, ползут вниз, к шее, и сжимаются на затылке. — А то, что значат эти слова ты понимаешь? — он приподнимает её голову и наклоняется ближе, так, словно хочет окончательно утвердится, осталась ли спесь в кроваво-красных глазах, но там только страх и потерянность; взгляд, направленный прямо на него, на самом деле стеклянный, словно ей видится кто-то другой. — Это значит, — хрипло произносит она, — что моя жизнь принадлежит тебе. И только ты вправе ею распоряжаться. Карла удовлетворён ответом. О том, кто именно вбил в её голову правильные слова, он, довольствуясь покорностью, не думает, но оказавшись в своей комнате меняет решение: полезно было бы разузнать кому именно из вампиров принадлежит женщина — или кому верность она хранит сердечно, ведь видно же, что всё не просто так, что кто-то задел её, завладел ею, ещё потому и надеется, мечется из последних сил, барахтаясь в увязшем сомнении и скользкой, опасной надежде — чем обеспечит себе абсолютною покорность, управлять ею через её же слабость. Насчёт захвата в пленники кого-то из братьев-вампиров он думал последние дни и уже готов был использовать женщину в качестве приманки, но в следствии обострения болезни отказался — тело сковало такой судорогой, что перемещаться в тот-таки подвал было усилием тем ещё, поэтому Карла счёл в таком случае посвятить время очищению; теперь, когда обострение сменившись периодическими, привычными болями, отступило, он готовился пустить намеченный план в действие. — В таком случае, что ты намерен делать? — интересуется Шин тем же вечером, прижавшись спиной к книжной полке. Его пальцы легко порхают по корешкам книг, но взгляд ни на чём толком не фиксируется, — Отправляемся в мир демонов? — Нет. В школу. Слышно, как Шин давится воздухом, — от шока сначала, потом от возмущения. Вихрем поворачивается, чуть не опрокинул хлипкую полку. Напрасно, впрочем, растрачивая энергию, — о возвращение в школьное учреждение Карла уже договорился с директором академии, переговорив с ним через домашний телефон, и чтобы Шин там не говорил, решение принято. — Прости, брат, но я немного недопониманию, — говорит он сипло, — в чём, собственно, смысл? Вампиры ведь покинули то место, от него нет проку. Карла, не оборачиваясь к брату, поясняет. — Верно. Они сбежали в мир демонов, но слуги Карлхайнца нет, — он отодвигает в сторону письменные отчёты фамильяров, приставленных к слежке за замком вампиров в мире демонов — нужно рассортировать их и пересмотреть ещё раз, но это позже, — Женщина нужна ему для определённых целей, не зря он держал её подле своих сыновей. Следовательно, её попытаются вернуть. — Конечно, и разве не этого мы пытаемся избежать? — всё ещё в непонимании возражает Шин. Его руки, видит Карла, когда поворачивается к брату, крепко скрещены на груди. — То, что женщина играет важную роль в некем плане Карлхайнца мы и так понимаем, но истинные его намерения остаются загадкой. Отсиживаясь взаперти и довольствуясь сведениями фамильяров многого не добьешься, а чем быстрее мы узнаем, какую цель преследует наш враг, тем быстрее нанесём ему удар и поймём, как нужно действовать. Единственный же способ узнать — это использовать женщину, как приманку. — А если он отправит только фамильяров? Их-то шибко не допросишь.. — Не отправит, — Карла качает головой, — важные вещи всегда хотят контролировать, поэтому их и поручают доверенным людям. Отец доверил войну мне, приходит в голову внезапная мысль, но Карла тут же поправляет себя: точнее, не оставил мне выбора. Следует пауза в ходе которой Шин сам домысливает предположительный исход, тишину нарушает только шум дождя за окном. — Звучит, как утопия, — он смотрит на него и медленно качает головой, — Мы и сами.. можем разобраться с ними, без всего этого, — интонация Шина пронизана, как всегда, уверенностью на этот счёт, но гордость и честолюбие сейчас слышаться в ней как наиболее чётко, — Вампиры ослаблены во время затмения, мне ли тебе говорить, что это наилучший шанс? Не за чем терять время. Карла садится в кресло и на этот раз посылает брату предупреждающий взгляд; ребёнок мечтающий о войне, но не знающий, какой она может быть — вот кем он был сейчас. — Если ты будешь идти на поводу у эмоций, наилучший шанс так никогда и не наступит, — Карла видит, как сильно его реплика задевает гордыню младшего брата: плечи напряглись, руки сжались в кулаки, лицо потеряло беспечное выражение — он думает, что его опять недооценивать, что им снова пренебрегают, поэтому Карла говорит то, что должно прояснить рассудок брату, если он забыл об этой вещи, — Не упрощай задачу нашим врагам, подставившись под удар раньше времени — у нас слишком мало пешек и слишком много противников. Шин, выслушав его, тяжело вздыхает: — Да, я понимаю тебя, но.. Мы ведь уже обсуждали эту тему, верно? — он садится на стул так, чтобы спинка была впереди, сложил на ней руки, — Волки встревать не станут, Орлы будут выжидать, а у Летучих мышей и Змей альянс. Если мы разгромим первых, власть Вибора существенно пошатнется, а когда алчные Орлы, утвердятся в силе основателей, они встанут под наши знамёна. Мы имеет достаточно силы для этого. На словах — а в сознании Шина, жаждущего пуще всего отмщения клану Змей за свой глаз, и самим вампирам за то, что они сделали с основателями, — звучит как нельзя просто. Он не учитывает, что Карлхайнц, обладающий колоссальной, — ужасающей, и в тоже время восхищающей, даже Карлу в какой-то мере, — силой, не тот противник, идти против которого стоит напролом, ведь таким образом его убить невозможно. А пока он жив, все кланы мира демонов восстанут против прародителей и ситуация грозит повториться, когда же любой неправильный шаг вернёт их туда, откуда они вернулись. — Шин, сила не в порывах, а в том, чтобы уметь их контролировать, когда это необходимо, — напутствующее изрекает Карла, наблюдая за реакцией брата, — Мы отомстим за наш клан, свергнем вампиров и захватим снова то, что наше по праву, но всему своё время. В свою очередь, ты ничего не сделаешь без моего ведома и позволения на то — это приказ. — Хорошо, я тебя понял, — Шин кивает. Улыбается на это почти искренней улыбкой и поднимается на ноги, но напряжённость видится во всём его существе, явно читается в походке. Выжидание представляется сущим испытанием для него, пышущего неиспользованной энергией, — В таком случае, займусь приготовлениями к вылазке на улицу. Он идёт к двери, но так и не выходит из комнаты. Поворачивается вполоборота, и спрашивает: — А что, если Мерц и есть тот «доверенный человек»? Карла не медлит с ответом: — В таком случае, его срок в роли слуги подойдёт к исходу. Как и его жизнь тоже. То, что Мерц лазутчик — логично. И в тоже время слишком просто: он ждал их, ждал, когда они сломают печать и выберутся из-под заключения барьера, предложил себя в услужение тут же, что было весьма шатким и рискованным решением на месте шпиона. Который тем более, представлялся Приверженцем чистой крови — термин сборища предателей не вызвал бы к нему приступ пылкой симпатии. Впрочем, не взирая даже на подозрительность самой природы слуги вампира, он довольно полезный: может свободно перемещаться землями клана Летучих мышей, ориентируется в мире людей и угождает тем, что выполняет всё, что ему прикажут. Сегодня тоже рвался на аудиенцию, но напоровшийся на отказ, из-за занятости Карлы другими делами, сердечно попросил послать за ним фамильяра, когда он освободится. Нечего, однако, загадывать наперёд: если Мерц предатель, тогда он попадётся в заготовленную для него ловушку в любом случае. Иначе быть не может. Пол ночи проходит в раздумьях. Карла перебирает отчёты фамильяров, перечитывает их, будто может вынести оттуда что-то новое; письма кратки, сдержанны, написаны крайне сухо: наблюдавшие на замком сообщают, что никаких движений вне владений барьера нет, ищущие информацию по поводу происхождения девушки информируют практически тоже, правда иными словами, большей частью то, что поведал ему Мерц. Карла совсем не по-королевски горбится над столом, перечитывает сведения слуг удавшиеся собрать им о бывшей компаньонке Сакамаки. «Биологические родители неизвестны, отдана на воспитание в приемную семью церковника Такеру Сато. В пять лет умирает приемная мать, последующие годы находится на воспитании отца-священника. С 2007 по 2017 вместе с ним проживает в Восточной Европе. Весной 2017 возвращаются в Японию, по приказу церкви того же года, в июне отправлена в качестве жертвенной невесты братьям Сакамаки». К отчёту приложена копия свидетельства об удочерении, есть фотография с отцом, даже табель об школьной успеваемости. Он смотрит на снимок, который фамильяры нашли в глубине её письменного стола, в особняке Сакамаки, и на нем обычная девушка: крепко обнимает отца, зарываясь головой ему в грудь, тот, в свою очередь, аккуратно приобнимет её за плечи. Обычная, думает он. С сердцем демона внутри. Карла трёт глаза и перечитывает отчёт; биологические родители неизвестны, но это он тебя создал. Ты, невообразимое существо, его творение. Только вот зачем? Ради этого он использовал Мёне?.. Склоняясь к спинке кресла, он прикрывает глаза и думает: Мерц, женщина, Мёне, план Карлхайнца. Все они, так или иначе, связаны с последним; Мёне родила полукровку, её сердце по некой причине пересадили смертному ребёнку и Мерц — обычный вампир, — об этой истории был осведомлен, когда же представители мира демонов знать не знают о существовании такого существа — фамильяры вышли на след девушки только благодаря указкам Мерца, когда же без него Карла разыскал бы девушку, возможно, слишком муторным способом, отобравшим у него много лишнего времени. Осведомлённость вампира не даёт ему покоя. Знает ли тот, в таком случае, больше, чем хочет говорить?.. Он сидит так ещё некоторое время, а когда начинает отдавать себе отчёт, понимает, что утекло уже немало воды и рассвет помалу просвечивается сквозь окна. Поднимаясь, Карла чувствует, как дико затекла спина, но спать не идёт — слишком великая умственная нагрузка, нужно пройтись. В коридоре на него вновь нападают размышления, вместо того, чтобы избавиться от них и приготовиться ко сну, но звучащие внизу голоса вынуждают Карлу прислушаться. Он замирает у вершины лестницы, фокусируя внимание на коридоре первого этажа — оттуда доносятся звуки. — … ты совсем дура, да? — злостное шипение, вне сомнений, принадлежит Шину, — Не перечь ему и не возникай. Иначе он убьёт тебя, или покалечит. Та, к которой он обращает полезные напутствия — будто не его нынче самого поучали, — молчит, но Карла слышит, как сильно бьётся её испуганное сердце. — Хорошо, — какой же тихий у неё голос. А главное, какой покладистый. Отчасти, Карла не ждал, что она вообще ответит, но в молчанку, кажется, девушка играет только с ним, — Спасибо тебе. — За что? — неопределенное хмыкает его брат. — За заботу, — слышно, как девушка мнется. И наверное, краснеет, — и за всё другое тоже. Шин смеётся. Не издевательски, не горько. Простой лёгкий и непринуждённый смех. — Всё-таки, ты действительно дура, — слышно, как он понижает голос, а смертная тихо охает, — Одного спасибо будет мало. Подумай, что ты можешь сделать ещё, — реплика обрывается, но выдержать интригующую паузу, если это была его цель, не получается и Шин продолжает, с приобрётшим пылкостью голосом, — тогда же и поговорим на счёт моей награды. Звучат шаги, слышно, как скрипит дверь, — не иначе, как ванной комнаты, куда, наверное, и направлялась женщина, пока не встретилась с его младшим братом, который, возвращаясь в свою комнату, теперь замирает внизу лестницы. Смотрит на него с мгновение, но первым заговаривает. — Это была шутка, — черты его лица скрываются напряжением, но через секунду того нет и в помине. Шин легко перепрыгивает ступеньки вот уже поравнявшись с ним. Что в нём удивительное — и повёдшиеся с детства, — это его непринужденность, — Если ты о том разговоре. Карла смотрит на брата беспристрастно. В этот момент он вспоминает об ярко-розовых следах пальцев на шее девушки, — и не только об этом, — что побуждает его задать логичный вопрос: — Что ты делал сегодня в подвале? Шин хмурится — не этого вопроса он ожидал. Его пальцы впиваются в лестничный поручень. — Ничего. Всего лишь провёл для неё короткий урок, что зазнаваться и быть себе на уме — для неё катастрофически невыгодно, — слова он сглаживает обратно-таки невозмутимой улыбкой. Карла вспоминает, как сегодня на него реагировала женщина — боязливо, но противясь ему и его воле, и как теперь же она общалась с Шином: поблагодарила того за всё, что он делал для неё исполняя при том приказы старшего брата. — Впредь, отдавай себе отчёт, — его захлёстывает странное чувство. Гнев, вдруг понимает Карла, но интонация этого никак не отражает, — И не делай то, о чём потом можешь пожалеть. Шин кивает его словам, запустив руки в карманы брюк. — Конечно, брат, — он откланивается и уходит, напоследок одарив Карлу накаленным взором. В этом доме, наверное, не одна только женщина не понимает, кому она принадлежит, но и тот, от кого он ждал верности. Ничего. Пока сойдёт предупреждение. До тех пор, разумеется, если до несостоявшегося соперника не дойдёт, что Карла уступать не собирается.