Реквием

Женская доля что в человеческом мире, что в демоническом — особенно, и особо ярко — незавидна и малоприятна. Мягко говоря — уменьшая все «нюансы» и вытекающее из него первопричины; вспоминая детство, Аризу чётко, будто здесь и сейчас, видит перед собой неказистого вида няньку, со скучным, серым и невыразительным лицом, высоким голосом рассказывающую ей о её именитых предках, с трепетом и придыханием — как будто бы не гордиться этим невозможно и запретно. Словно это единственное преимущество Аризу перед кем-то; «…второй этого имени, современники описывали его, как твердого и непоколебимого в своей сути, он был жесток с врагами, но справедлив со своим народом….», «…великий воин и превосходный стратег, отвоевал западные земли, которые оккупировал клан Адлер, и совершил ряд других завоеваний, что явственно влияют на нынешнее мироустройство — эти края, между прочим, тоже его детище, ранее ими заправляли…». … И ни слова о женщинах. Аризу однажды попросила её — как только её звали?.. — рассказать подробнее о женской линии. Няня уставилась на неё молча — чуть ли не удивлённо, если бы всякие чувства её не канули в многосотлетним существовании, — на лице не дрогнул ни один мускул, тонкие губы скороговоркой пробормотали: — Они отличались высоким воспитанием, покладистым нравом и благоприятными, — особо выделила это слово, — чертами характера. Кроме прочего, вели себя ровно так, как подобает вести себя жёнам королей. Жёнам… королей… Мир, в котором тебе никогда не дадут зваться кем-то более, чем чьей-то женой, что и должно вызывать гордость и восхищение — вот мир в котором она родилась. Через уроки истории — которые были посвящены мужскому полу, — и манеру воспитания 'кроткой и послушной чей-то будущей жены', Аризу быстро осознала всю суть мироустройства. И.. приняла её, честно и спокойно, — «как и подобает благовоспитанной разумной девушке», как сказали бы её воспитатели. В действительности, она ничего на самом деле не знала и не понимала — не по своей вине. Ей хотелось, всего лишь, чтобы отец гордился ею, похвалил её, — вот, мол, как я хорошо знаю этикет — посмотри, папенька, и радуйся такой дочке. Вот как исполняю эти пируэты, глянь только как изящно, учитель так меня хвалит! А реверанс — одна нога отведена назад и касается кончиком носка пола, колени полусогнуты, голова наклонена, взгляд учтиво направлен вниз, юбка придерживается руками, — всё как надо, верно. Ты гордишься мной, ведь гордишься?.. Ошибка воспитания заключалась в том, что образ «идеальной» женщины, к которому, якобы необходимо стремиться, на самом деле являлся неправильным, и достижения которыми Аризу так гордилась, были мнимыми, ложными настолько, что аж язык жжёт от невысказанной обиды, — ведь истинное положение дел требовало не хорошо воспитанную девицу по всех мерках да параметрах — а удобную. Для мужчин. Одинаковых, в конечном счёте, независимо от расы, статуса, мировоззрения, внешних и физических качеств. Любящих, когда признают их власть. И, естественно, считающих, что их власть априори нерушима. Что она закон. Нарушить который ровно смертельной казни — непозволительно. Перебирая воспоминания, как старые письма, что пожолкли, но ценности не утратили, почти скучающе — и почти сардонически — Аризу припоминает, как именно пришла к такому заключению. И вспоминает, конечно же того, кто учтиво-галантно её к этому подвёл, пробуждая из глубин памяти, всплыть давно, казалось бы, позабытые черты лица. Ан нет, вот как чётко отразились, верно и не прошло столько лет: будто она прямо сейчас на него смотрит, а он стоит перед ней — высокий, молодой, живой. С озорной хитринкой в зелёных глазах, что внезапно меняется раскалённой яростью, от чего они же темнеют, не суля во взоре ничего хорошего. А она содрогается по наитию, забывшись — думает, что сейчас ударит, ждёт очередного наказания, закусив щёку изнутри, когда всё естество сотрясается неконтролируемым страхом. Сколько ей было, когда она попала в дом Энгерта — тринадцать, ведь так? Лишившись родительской защиты, и не имея никого абсолютно, кто бы эту защиту компенсировал. Делаясь идеальной мишенью, для таких, как он; в жизни Аризу, Энгерт появился на правах господина, «первого хозяина», а ещё — учителя. Реальное значение роли женщины — горькое и суровое, — привил ей именно он, как и то, как именно женщина, по меркам социума, должна себя вести. Представляющий из себя хитросплетение жажды, жадности, желания и, часто, неконтролируемого остервенения чувств, вплоть до умоисступления, он не брезговал бить её или таскать за волосы, дабы не повадно было больше 'флиртовать да искать внимания у других мужчин', — и смешно до слёз, до боли обидно, что необязательно было в конце концов вести себя развязно, чтобы такое обвинение сфальсифицировать — взгляда простого в сторону, не сконцентрированного на его 'великую' натуру иногда было достаточно, о другом же и речи быть не могло. Это теперь из неё слезинку не выдавишь, оно-то и не чудно, если в ту пору она рыдала навзрыд, горько и позорно умывалась слезами чуть ли не регулярно от его постоянных упрёков и издевательств. И не то чтобы уж такой плохой, не то что лютый деспот или тиран — обыкновенный демон, в сущности. Со своими заскоками, причудами и со своей извращённостью всех реалий и всех мирских взглядов, видящий в них истинно порочное. То, к чему предрасположено его проклятое с самого рождения существо, жаждущее, по сути, того ненормального обожествления: смотреть на него так, ровно никого во всём мире нет; на коленях ползать, томно шепча «да, хозяин», отчего зрачки у него увеличиваются, а руки впиваются в тело остро, неистово; послушно стонать, когда клыки рвут кожу, а он, сквозь чваканье и отдышку, что-то лепечет нечленораздельно — сам, очевидно, себе. Аризу боялась его до смерти — но не ненавидела. Любила, — наверное?.. — дурёха малолетняя, только вот было бы за что. Боялась его тогда, и честно сказать, до сих пор боится. Всякий мужчина, что демон, что человек, видится ей теперь воплощением безумной силы, которая требует одного — чтобы женщина перед ним преклонялась и следовала его воле, какой она есть, без пререканий. И у Аризу зуд по коже от этого начинается — нет, нет, нет, больше никогда!.. — шепчет в полубезумном состоянии, — никто больше не будет над ней издеваться, упрекать её в чем-то и мучить. А тот, кто захочет — поплатиться. Как поплатился уже один. Измученной и брошенной в этом гнилом подвале, ей чудится, как пальцы обагренные кровью липнут к рукояти ножа, как Рея тихо шепчет просьбу убраться отсюда быстрее, пока Аризу охваченная ужасом и экстазом в одночасье, с полным одеревенеем конечностей, зачарованно рассматривает растянувшиеся на полу тело. Некоторое время она не может поверить, что сделала это — убила его собственноручно. Сладость ностальгии, гнильцом отдающую и смрадно пахнущую, прерывал звук скрипящей двери. Воспоминания, как сны, от этого тут же улетучиваются, будто их никогда и не было и они ей никогда не принадлежали, — во всяком случае, дочери священника, которую преследуют первородные демоны так точно нет, а та, что является их хозяйской по существу, быть здесь не никак может — её схоронили давным-давно, и она уже сама чьё-то воспоминание. Аризу, облокотившись о железное изголовье кровати, боялась одновременно, в тоже время не имея на тот же страх сил; подобрал одну ногу под себе, и умостил голову на колене другой, рассудком она понимала, что происходящие — натуральный фарс, игра или часть чего-то, что ей возможно не понять и к чему она точно не имеет отношения, но внутренне — тряслась, сжавшись, как зверёк в частном зверинце, который развлекает хозяев только своими страданиями, коими они его чистосердечно одаривают. Не потому, что жалела о своём решении, которое свело её с основателями или передумала, или разуверилась в Карлхайнце или забыла обо всём из-за безумного страха, — смотрела, на самом деле, на этого прародителя, и видела в нём, во всей его сущности, олицетворения того, что ей хотелось забыть больше всего на свете. Что представало перед ней теперь снова и снова. Прародитель остановился в шаге от кровати. Осмотрел её долгим, изучающим взглядом, будто видел перед собой посредственную безделушку, — скучную слишком, каплей хоть какого-то интереса не обладающую, — а не живого человека, ровно отчеканил, чуть-чуть приподнял при том белесую бровь. — Похоже, ты действительно уже на грани отчаяния, — его низкий голос, в некоторой мере приятный, не подходящий злодею или мучителю, от вида которого воротит, вызвал у неё табун мурашек по всему телу, — и не из-за личностных отношений, как если бы между ними произошло что-то страшное, врезающееся в память до конца жизни. Он просто обладал странным, практически давящим, магнетизмом, который поглощал более слабую энергию других. Или сытился ею, наверное, — Если ли теперь цена у твоей гордости и человечности, раз от них нет совершенно никакого толку, чтобы окупать эти мучения? Едко-насмешливый тон будто пробуждает её ото сна; она осматривает прародителя, — Карла, ведь так его зовут? — подробно, вглядываясь в каждую деталь, словно впервые: стройный, высокого роста, с кожей белой-белой, как свежевыпавший снег, и серебристыми волосами, концы которых точно окровавленные, с примесью пурпура, доходят до плеч. Нижняя часть лица скрыта чёрным шарфом на котором ещё мелкими белыми узорами что-то изображено, но при скудном подвальном освещении одной единственной лампочки, сложно разобрать, что именно. Аризу помнит его и без шарфа тоже, — когда дело клонится к кровопитию, — где это обычный юноша, восемнадцати-девятнадцати лет на вид. «Обычный» — думает она, и слово тает на языке, как кубик льда, если бросить его в горячий чай, потому, что горящие неведомым ей чувством глаза, цвета чистый янтарь, непроницаемые и нечитаемые, дают понять, что выводы эти ложны. Аризу смотрит на него впервые, возможно-таки, так открыто, не потупил взгляд в сторону, — как и впервые вообще хочет возразить в ответ на его слова. Прошлые дни она давила в себе злость, топила раздражение высказаться, заартачиться, вполне вероятно даже сбежать, в уме выстроив позицию дальше разумного «сопротивления» не заходить: кто знает, чего он вообще добивается и до какой консистенции желает довести предполагаемую жертву. Ещё, гляди того, упростит ему задачу сама своим поведением. — Это не ерунда… А ты думай, что хочешь, — приглушённо, сипло еле шелестит языком. Давно ни с кем не говорила, горло от молчания уже точно проволокой стянуло — последствия 'мятежного' бойкота. Пусть для Карлы, он ровным счётом, ничего не значит, но Аризу нужно пережить как-то эти дни, перетерпеть и довести начатое дело до конца — раз взялась за это, так уж и быть, необходимо роль церковной девчонки, сильной, кажется духом, отыгрывать на полную силу. — Начала отвечать. Отлично, — пальцы демона впились ей в подбородок, с силой приподнимая его вверх, так, чтобы их глаза были на одном уровне, — Хотя по прежнему держишься за то, что не имеет совершенно никакого смысла. Отчего же — пытаешься компенсировать собственную слабость, сильными поступками, которые не имеют силы совершенно? В таком случае, человеческие деяния ещё более абсурднее, чем я думал. Аризу вспомнила, как захотела проучить Арэту с его другом за лживые сплетни — чтобы возместить слабость перед ними дерзкой выходкой, это уж точно. Решение принятое в буре эмоций — опять-таки доказать себе, что стала сильнее. На мгновенье ею овладело странное чувство, зажигая остатками энергии всё естество, от кончиков пальцев, волной горячей, опаляя все вены и артерии, что агрессивной пульсацией отдавалось аж в висках. — В таком случае, ты просто плохо знаешь людей, — желчно цедит Аризу. Преисполнившись противоестественной в подобной ситуации смелостью, сквозь в комок в горле она самонадеянно бросила, — А меня ещё хуже. В ответ на это Карла неопределенно хмыкнул. Его золотистые с прожилками глаза впились в неё, отчего самоотверженность Аризу, как ветром сдуло, быстро напоминая ей, из-за чего стоит опасаться его персоны. — Хорошо. Повесели меня тем, как долго в самом деле сможешь продержаться, — во взгляде скользнула насмешка. Последнее слово прозвучало натянуто, инородно, с осколками слабого акцента, встречающего в представителей иного вида, — Человек.. Неосознанно — когда рука Карлы оголила её плече, — она сжалась. Прежняя Аризу — та, которую подмял под себя первый хозяин, ребёнок ещё и ребёнок наивный, — вторяла, что сопротивления не могут, у неё нет такой силы, чтобы резко кому-то противостоять. Ни одному из них. Но Аризу устала бояться, как может устать человек, который всё время живёт в страхе. Поэтому укусы его болезненные, как никогда, а о пощаде ни слова — опальная женщина её не заслужила. — Твой брат хочет убить меня. Аризу говорит это серьёзно, возможно, даже со слишком решительными видом. Шуткой эти слова тоже, тем более, не кажутся — на теле прибавилась пара тройка новых укусов, и ей в самом деле казалось, что Карла, после их нынешней миленькой беседы уж точно захочет прикончить её. Надзиратель и компаньон в одном флаконе не то фыркает, не то смеётся. Повернувшись, впрочем, к ней, Аризу не видит на обманчиво молодом, юношеском лице, яркого удовольствия. — Ты раздражаешь его не без причин, но он был убил бы тебя, если бы хотел. Поэтому думай что говоришь и что делаешь — если хочешь, хотя бы, все части тела сохранить, — а вот тут сально ухмыляется, губами только. Его единственный глаз, — золотой, как и у Карлы, возможно, правда, более тёплого оттенка, — не выражает показного веселья, взглядом скользит по ней, зацепившись за недавние увечья на руке, что виднеются из-под рукава кофты. Сначала ей кажется, что он проявит инициативу, — вон как ноздри раздулись, вдыхая аромат, ха, — но Шин, младший брат Карлы, того самого что вроде заправляет всем здесь, поднялся с постели и направился к двери — странно, неожиданно. Или?.. Аризу чувствует, что это непременно то, о чём ей следует поразмыслить, но тарелка с горячей едой, которую Шин принес только что, зайдя параллельно проверить, не лишилась ли она часом рассудка, здесь, в подвале, манит сильнее, чем рассуждения на пустой желудок. — Тогда чего он добивается? — почти вдогонку спрашивает она. Шин замирает у двери. Аризу было подумала, что он передумал уходить, но это делалось лишь ради того, чтобы одарить её клыкастой ухмылкой. Предупреждающей, чтобы образумить, прежде, чем он скроется в мрачной коридоре: — Если ты не прекратишь спрашивать это каждый раз, то убить тебя захочу уже я. В том, что это пустая угроза, Аризу окончательно убедилась после своего «побега», который спланировала ещё в особняке Сакамаки, руководясь принципом, что так на её месте поступила бы любая, когда же излишняя и наигранная покладистость вызвала бы некоторые сомнения, — Шин мог убить её просто там, в лесу, что окружал этот особняк, и это было бы достойное наказание для беглянки, но не стал — приволок, держа за загривок, как котёнка, и услужливо бросил в ноги брату. Аризу помнит, как он шипел себе что-то под нос, одергивал её, когда она сопротивлялась, для профилактики наградил даже отрезвляющий пощёчиной, но большего — выходящего за рамки того, кто всего-то должен вернуть сбежавшую девушку — не делал. Это был где-то второй-третий день проживания вместе с этим тесным семейством, и она пока смутно понимала, кем они друг другу приходятся, но в тот вечер Аризу, к изумлению, узнала, что они братья, — до этого она считала Шина кем-то вроде слуги. Это внесло новые коррективы в историю, сюжет принял более-менее понятный оборот: старший брат подчиняет себе женщину для некой цели, младший ему во всём помогает, кроме «очищения» крови. Об этом сакральном, в мыслях фыркает Аризу, действии, прежде чем приступить, непосредственно к практике, её посвятил Карла в момент их знакомства, коротко обмолвившись, что кровь необходимо избавить от вампирского вируса, который делает ту непригодной. Аризу, почему-то, казалось, что речь идёт не только о вкусе. Поэтому, кроме него, её, в действительности, никто не занимал и не трогал. Принимая авторитетность Карлы на себе, и следуя тому, что увидела собственными глазами на счёт взаимоотношений братьев, Аризу была уверена, что это запрещено. Однако, эта кровопитийная связь — единственное, что их связывало. Всю остальную роботу, вроде обеспечить её одеждой, средствами гигиены и прочими вещами, проделывал Шин. На его плечах висела вся забота о ней, и Аризу, в самом деле, как домашнее животное, буквально принадлежала ему, когда Карла числился господином лишь формально. Размышляя над этим, она думает, что не рассматривала бы эту тему так детально, разбирая её на мелкие детали, когда была бы с точностью уверена, что Шина такое положение если не устраивает, так удовлетворяет полностью, но Аризу помнит его взгляд — исподлобья, напряжённый, раздраженный и чем-то оскорбленный — в тот вечер, когда он притащил её обратно в особняк, и когда стало понятно, что старший брат снова будет подчинять её себе. Он, неловко даже, потоптался у камина, горько-обидчиво, с ледяной маской на лице, выдавил из себя следующие, зыкнул перед тем на Аризу: — Брат, такого больше не повторится. Могу я тогда…? Аризу никогда не узнает, что именно Шин имел ввиду. Карла одарил его холодящим душу взглядом, который заставил того замолчать, а её чуть не ввел в предобморочное состояние. — Шин, — рокочущая интонация — хищник, а не человек, — вынудила Аризу съежиться, — Ты свободен. Он ушёл без лишних возражений или пререканий. А на следующий день, когда Аризу проснулась в этом подвале, явился чуть ли не спозаранку. — Ты дура, настоящая дура. Даже хуже, чем я думал. Хуже, чем я представлял. Она подорвалась с постели, не зная, чего ждать сейчас и чего ждать от него; Шин пульсировал злостью и эта позиция утвердилась сильнее, когда он одним ударом пригвоздил её к стене, вцепившись рукой в шею — удерживая её, а не сжимая. — Клянусь, — Аризу рвано выдохнула, когда прародитель прошипел ей это в самое лицо, — Я тебе ноги поломаю, если ты ещё хоть раз вдохновишься подобной идеей, поняла? Она молчала, даже боясь дышать. Шин не удовлетворившись подобной реакцией, — хотя в своих прошлых речах всегда ставил акцент на том, что «выражения лица сметных его очень даже забавляют», — снова встряхнул ею: — Спрашиваю ещё раз: поняла или нет!? Аризу робко закивала — во рту у неё настолько пересохло, что не было сил что-нибудь вымолвить. Он цокнул языком, — уже не раздражённо, а как-то издевательски, после чего убрал руки с её шеи. Долю секунды смотрел на неё со странным выражением, словно хотел сказать ещё что-то, но, вместо этого развернулся к выходу. Аризу так и не поняла, что значил этот визит: нравоучительного, мстительного — за то, что именно из под его опеки она так нагло улизнула, или иного характера. Отношения выяснять им было некогда — сначала Шин просто не приходил, позже если и появлялся, то перекидывался с ней парочкой слов, большая часть из которых приходилась язвительными насмешками или колкими издёвками. Подобного, всё-таки, ни разу не повторялось, следовательно это были вполне удовлетворительные отношения, — особенно на фоне отношений с Карлой. Пребывая, как-никак, в условиях строгой изолированности от социума, Аризу, всё-таки, не могла успокоиться и переключиться на что-нибудь другое. Чтобы заткнуть как-то впадающий в паранойю рассудок — после психологического давления — ей нужно было за что-то зацепится, отвлечься как-то, чтобы не сойти с ума от вида серых неоштукатуренных стен, и размышление почему же так взбеленился Шин помогало ей убить время. Апеллируя, увы, малым знанием его персоны, она, всё-таки, одну вещь понимает чётко — как младший брат, он будет подчиняться любой воле Карлы, следовать за ним без возражений и лишних пререканий. Вопрос в другом — настолько жаждет подчинятся этим приказам именно в душе и так ли эта верность в самом деле безоблачна, как можно показаться сначала. Стоит ли узнать? Однозначно. — От тебя только проблемы. Толку никакого, — от того насколько сильно он сжал её руку, кровь ещё пуще полилась из раны. Шин брезгливо фыркнул себе под нос и вытер собственную ладонь, испачканную её кровью, о постельное белье, — Чёрт, ну и вонь. Клянусь, на вкус она ещё хуже, чем на запах. Карла говорит также. В самом начале он не упускал возможности вбить эту истину ей в голову, чтобы она поняла, как прародители отличаются от вампиров и что сравнивать их не имеет смысла. «Вампиры — всего лишь подвид. То, что они говорили тебе, в реальности не имеет смысла. Это ложь, чтобы эгоистично пользовать тебя в своих интересах. Фактически, для них ты никто — только пища и удовлетворение потребностей. И ты до отвращения противна, если и дальше продолжаешь думать о них иначе. Это ещё раз доказывает, как сильно они тебя приручили», — его голос раздражительной мантрой включился в мыслях, но Аризу с досадой отмахнулась от него. Сам, главное, ведёт себя так же — не хуже их, но и не лучше. Тихо скривившись от неприятной боли, она замотала раскроенную осколком ладонь об собственную кофту, чтобы лишний раз не нервировать чувствительные рецепторы нерадивого «друга». — Прости, — нелепо лепечет. Сил для препираний нет совершенно — сидит еле, о чём ещё речь пойти может. Шин обрывает на полуслове, досадливо шикнул, демонстративно, при том, глядя сверху вниз: — Тч.. заткнись. Сегодня он без настроения. Язвит в обычной манере, как при каждом их разговоре, но не насмехается. Зол. Сильно зол и на то есть причины. Аризу понимает, что это всё из-за неё. Угораздило же попасться нелепо, так ещё и в обморок грохнуться — проклятье, а не день. — Это ты меня сюда принёс? — задала осторожный вопрос она. Только бы опять не взбеленился. — Не брат же, — Шин обдал её злобно-насмешливым взглядом, сердито передёрнул уголками губ, — Не подумай, что это была моя инициатива. Скорее вынужденная мера — разлеглась на проходе: ни пройти, ни обойти. Аризу охотно поверила бы, если бы её рост составлял не менее добрых метр девяносто с хвостиком, однако, высокой она ощущала себя только рядом с одноклассницами-японками, вне желаний выделяясь среди них благодаря параметрам «выше среднего». С детства она, тем не менее, была субтильной и слабой физически, без каких-либо особенностей. Следовательно, не только этими целями он руководился — впрочем, Аризу не удивилась бы, если бы узнала, что в ситуацию вмешался Карла или вполне мог вмешаться, что заставило приоритеты Шина, в плане того желает он таскать кого-то на руках или нет, подвинуться на ступеньку ниже. Она робко поблагодарила его за оказанную помощь, но Шин не обратил на эти слова внимания. — Сказал ведь никуда не идти! — взгляд у него потемнел, налившись свинцовой тяжестью, — На минуту нельзя отлучиться, чёрт.. Или ты играешься со мной — думаешь, если брат поручил мне за тобой смотреть, то я твоих выходки оставлю безнаказанными? — Я даже не помню, что произошло, — Аризу убрала с глаз спадающую прядь ещё влажных волос и заправила её за ухо, — Только как в глазах потемнело, и всё, — потом она поправила сымпровизированную повязку на ладони, ощущая, что кровь изрядно пропитала ткань. На самом деле Аризу помнила чуть больше сказанного. По крайней мере, человек с которым толковал Шин, — и который, как некстати, стоял к ней спиной, — был увиден ею чётко, пусть его фигура определённо запоминающихся деталей не имела: бесформенный черный плащ, такого же цвета капюшон наброшенный голову. Эксцентричный модник — чем, всё-таки, не отличительная черта? Но Аризу глубоко сомневалась, что мужчина увиденный ею, позволил бы себе щеголять в таком образе, как в повседневной одежде. Разве что, у основателей весьма нестандартные вкусы или вообще представления об стиле в целом. Поэтому он, разумеется, был кем-то вроде лазутчика или того, кто исполняет всю грязную работу. Высшие чины, что занимаются более важными чинами, уж вряд ли скрывали бы свои лица, да и не вторгались бы в пространство так нагло, как поступил тот человек. «Мне нужно поговорить с господином Карлой», — точно сказал он. Шин изумился его надменности — или того, что посчитал за надменность. Он бросил сквозь зубы, смотря на облаченного в плащ, без капли уважения или благосклонности к его персоне: «Брат сейчас занят. А тебе бы не помешало улучшить манеры, — знай же своё место или забыл уже, что было?». Аризу, прислонившись к стене, на секунду выглянула за поворот лишь когда по экспрессивному тону Шина стало понятно, что он, кроме раздражающего его типа, её в порыве эмоций может и не заметить. Выйдя из ванной, которой ей разрешил воспользоваться тоже непосредственно Шин, она не ожидала стать свидетелем такого диалога вообще, поэтому превратилась в само молчание. Ненадолго, впрочем — в груди всё сжалось, а в глазах внезапно потемнело. Аризу прижала одну руку к груди, будто бы это прикосновение могло успокоить тупую боль, а другую выставила в поиске опоры — и вот тогда-то всё и заволокло тьмой. Пришла в себя она уже в подвале, когда Шин бесцеремонно бросил её на кровать. «Ты вазу разбила, — первое, что он сказал, пока Аризу взглядом выражала полнейшее непонимание ситуации, небрежным кивком головы указал, якобы на её руку, — А. И порезалась ещё». От неловкого молчания их спас фамильяр, который принес наконец-то средства для обработки раны. Аризу отблагодарила его, заверив, что дальше справиться сама. На самом деле ей хотелось избавиться от жужжащего напряжением Шина, пребывающего в дурном расположении духа и так из-за того, что обязан возиться с ней. А ещё чтобы избежать возможных вопросов, которые уж точно будут лишними. Фамильяр ушёл, но Шин с места так и не сдвинулся — как сидел в другом конце кровати, что была единственным источником мебели в помещении, так и остался. Аризу попыталась сконцентрироваться на роботе, действуя аккуратно и не спеша. Но игнорировать прародителя было сложно. — В детстве, когда я разбивала коленки до крови, моя тётя говорила, что это вытекает «плохая» кровь, — она положила небольшое блюдце с чистой водой на кровать и аккуратно, с помощью небольшого куска марли, промыла порез. Зачем ей захотелось сказать именно это, Аризу не знала, но она чувствовала себя некомфортно в сложившийся ситуации, желая взять инициативу продолжать беседу в свои руки — раз уж компания осталась — иначе он загонит её в угол своими подозрениями, что ей удалось услышать или увидеть что-то непозволительное, — То есть та, что побуждает на ребяческие шалости, из-за которых непосредственно и сами раны. Это выражение она, на самом деле, услышала от паникующей Терезы, в их первую встречу, много лет назад, и то оно было сказано чтобы приободрить и отвлечь её от ужаса, что виделся во взгляде: Аризу еле стояла на ногах и тряслась, как осиновый лист — руки, ноги исцарапаны, одежда вымазана странными бурыми пятнами. «Это дурная кровь из ран вытекает. Она у всех есть, так вот говорила…». — В детстве тебя вместо того чтобы воспитывать исхлёстывали до крови? — Шин покосился на неё с видимым удивлением, даже чуть подавшись вперёд. — Нет, конечно же, Боже! — от его слов она случайно пшикнула антисептиком прямо на рану, скривившись от неприятных ощущений, — Это просто слова, они ничего общего к воспитанию не имеют, — Аризу подняла глаза, чтобы взглянуть на прародителя — ох, и зачем она это сказала, теперь придётся объяснять каждую деталь, — Ну, как сказать попроще? У людей ведь нет регенерации или чего-то похожего, а дети постоянно как-то ранят себя, и это чтобы скорее переключить их внимание на что-то, чтобы они не плакали, и всё такое, — протараторила Аризу, аккуратно обмотав повреждение бинтом, — В общем я плохо объясняю, но ты не обязан больше здесь сидеть… — Слушай, следи за языком, — Шин ощерился в недоброй ухмылке, — Я тебе не слуга, чтобы указывать мне, что делать, понимаешь? Аризу моргнула — она ведь вовсе не это имела ввиду. — Дело в том, что.. — Замолчи, раздражаешь уже со своей болтовнёй, — он махнул рукой и сбросил блюдце с кровати, которое распласталось на полу грудой осколков, — Ты, вероятно, не до конца понимаешь в какой ситуации оказалась и кому какие роли отведены, — одно движение, и ладони Шина впились в её запястья, прижимая их по обе стороны от головы. Аризу дёрнулась было, но он ловко вбил своё колено ей между ног, перекрывая известный комбо-удар. — Что ты делаешь!? — вырвалось неосознанно, автоматически. Шин скривил губы в неудовлетворенной мине. — Слушай внимательно: прекрати уже считать себя особенной, поняла? Ты только часть плана, и когда он исполнится, то потеряешь всякую ценность, — он разжал одну руку, но только для того, чтобы сжать ею девичье горло, — Незачем, поэтому, только усложнять всё — твоя судьба и так предопределена, ты не выберешься отсюда никогда, так что сдайся и прими это, как данность.