Гиперборея

На самом деле, я скучаю по тебе, безусловно. Но, если честно, не представляю себе нашей новой встречи. Что бы сказала, что бы сделала — действительно не представляю. Да и мысли эти всё реже появляются в моей голове. Хотя вот — пожалуйста — появились же. Раньше я бы пошутила сама с собой про предчувствие или вспомнила Анж с ее извечным ковриком для медитаций и йоги, теперь гоню прочь от себя саму возможность задуматься о том, что было или могло бы быть. Выбор сделан. И сделан был прежде всего мною, находящейся на тот момент в трезвой памяти. Размеренный, чёткий, логичный, конкретный и правильный до тошноты. Пять лет — это не день-два, не неделя и даже не девять месяцев… — Куба без Кастро — совсем не та, — вздыхает на соседнем шезлонге Света, прикрываясь от лучей палящего, пусть и вечернего солнца широкополой шляпой. В её стакане совсем не осталось льда, а вот я целиком и полностью превратилась в такой его кусок, что, наверное, никогда уже не растает. Киваю, всё больше молчу. Вроде бы всё неплохо-стабильно-размеренно, несмотря на пресловутые новости о геополитике, а душа без тебя будто истончалась с каждым днём, пока не рассталась с моим бренным телом окончательно, хотя дементоров поблизости замечено не было. Но каждый сам себе пресловутый дементор, наверное, когда жизнь всё ближе стремится к отметке в сорок лет. Жанна вот сделала круговую подтяжку лица, и я тоже задумываюсь, возможно, и мне пора. Или ну её на хрен, сделаю в пятьдесят, когда окончательно отчаюсь. Если отчаюсь вообще. — Саша передавал тебе привет, — продолжает моя подруга, только сегодня прилетевшая сюда из моей любимой, но мною же покинутой уже полгода как Москвы. — Это мило, и взаимно, понятное дело, — размеренно отвечаю я, потому что жарко. — О, ты всё-таки здесь и слушаешь меня. Я уже не знала, чем тебя привлечь. Много лишних мыслей или только по делу? — Она улыбается, и через какое-то время меня вслед за ней пробивает на улыбку и смех. Уже достижение, если смотреть правде в лицо. Мы разводились с Сашей как-то подозрительно долго, вероятнее всего, потому, что за столько лет превратились-таки в партнеров и стали чем-то крепким, не требующим подтверждения чувств. Как и чувственности. Тем не менее общаемся, но крайне редко, в основном ограничиваясь поздравлениями с праздниками. Было бы грустно, если бы не было так смешно? — Напомни, как зовут пятую жену моего бывшего мужа? — подыгрываю я ей. — Будто ты не знаешь. — Мягкая улыбка Светы по-настоящему освещает её лицо. Вот кому даже мысли о пластике ни к чему. Мы болтаем об общих знакомых, о моем бывшем чудесном супруге, на старости лет повстречавшем-таки балерину своей мечты с тем же именем, что и у его первой любви. Я за него рада настолько, насколько вообще может радоваться тело без души. Мы вспоминаем, когда последний раз куда-то выбирались вместе, а не ограничивались соцсетями и редкими походами на банальные празднования, крестины очередных детей, а порой уже и свадьбы чьих-то наследников. Ибо время летит. И остановить его невозможно. Перед глазами встаёт далёкий Тай, отдых в котором практически стерся из моей памяти. Как и многое другое. Неважное. Да здравствуют отрицание и замещение… И вся семья Фрейд до кучи. Да, тогда ещё можно было всё изменить, но прочь эти мысли… — Всё ещё не хочешь домой? — За что стоит поблагодарить Свету, этот вопрос она мне ещё не задавала, и это уже хорошо, потому что у меня в столице моей родины, слава богу и спасибо бывшему мужу одновременно, есть приличная квартира-студия и кабинет, прямо в том же самом доме, по соседству с приёмной чудесного остеопата, с которым мы успешно обменивались клиентами по дружеской рекомендации. Начать консультировать стоило того, это вообще, пожалуй, единственное, что того стоило. Потому что, кроме любимой работы и дома в Москве, меня ничто особенно не держало. Легко препарировать души других, когда ты пуст, вопреки мнению окружающих. Главное — вовремя проходить супервизию. И сублимировать-сублимировать-сублимировать… Да, я всё никак не вернусь, и уехала я фактически сбросить напряжение после непростой и неприятной истории с клиентом. Чем-то похожим на меня. Всем похожим, на самом деле. Рассказавшем мне о своём правильном выборе, так похожем на мой собственный, что я поняла — не могу оставаться профессионалом в этой истории, так и не разобравшись в себе. И я пробовала, честно пробовала, я же ведь такая умная, но ничего, кроме тупой пустоты внутри и бессмысленных, на мой личный взгляд, рецептов теперь уже антидепрессантов от супервизора, не получила. Нашла и моя коса на камень защитных механизмов психики. — Можно, — легко отвечаю я, — надо только придумать, кем я хочу стать, когда наконец вырасту. — Не поздновато ли? — Света щурится, солнце заявляет свои права на этот вечер. — Нет, не слушай, никогда не поздно, — добавляет она. — Тебе всего лишь нужно время. Я киваю. Кто из нас двоих ещё психолог. Говорю же я всё меньше и меньше. И только по делу. Действительно. Но откликается что-то на человека, улыбнувшись которому, внутри всё встает-таки на свои места. Значит, что-то осталось ещё во мне, с чем можно работать… И это так прекрасно, когда рядом друг, с которым приятно по-прежнему терапевтически молчать, а не только беседовать. Я встаю, чтобы освежиться немного, Света не хочет пока, предпочитает ещё прогреться. И я останавливаюсь у кромки воды, вглядываясь в очертания лайнеров, ползущих по самой, казалось, линии горизонта, вероятно, всё еще надеясь почувствовать хоть что-то, кроме пустоты. Совсем недалеко от меня чья-то малышка, не выговаривая толком большую часть букв, настойчиво требует, чтобы её фотографировали и фотографировали. Я закрываю глаза, поднимаю голову к вечернему уже солнцу и дышу вместе с океаном. Вдруг он чем-то сможет наполнить меня. — Марин, — голос, произносящий моё имя, чертовски похож на твой, и я обещаю себе, что, вернувшись к Свете, угощусь её гиперароматизированной сигаретной палочкой с кнопкой и схвачу в баре что-нибудь с ромом, если не чистый ром. Я большая девочка, мне можно. Хоть и не хотелось последние годы, если честно. И это было бы смешно, если бы не апатия. Хоть чем-то её разбавлю… — Марин, — утомленно, но последовательно повторяет голос за моей спиной, — мы с тобой вместе хорошо не сфотографируемся без телефона и палки, а у меня не тот объектив. Но дитя продолжает требовать селфи для души, причем теперь уже только позируя вместе с мамой. В Варадеро такое количество русских этой весной, будто мои дорогие соотечественники после очередного холодного лета, мерзкой осени и бесконечной зимы, взявшей в плен до кучи и весну, не выдержали ожидания лета. Ну, или боятся нового «железного занавеса». Хотя вряд ли. А вдруг… Я ведь тоже здесь не просто так… Дитя начинает всерьез упираться, затем капризничать, я не открываю глаз, мама с голосом, так похожим на твой, явно недовольна претензиями чада, но держится на людях, уговаривая и обещая даже мультики, после чего всё-таки обращается ко мне на английском с привычным уху восточно-европейским акцентом. Ох уж этот бебицентризм в общественных местах… Бедные родители, которым теперь нельзя даже пытаться ущемлять права и потребности ребенка банальной строгостью… — Простите, вы не могли бы помочь нам сделать фото? И я, куда же деться, могу, оборачиваюсь, киваю, протягивая руки к камере, вежливо улыбаюсь сначала ребенку, потом поднимаю глаза и хочу спросить, на ту ли мне кнопку жать, потому что профан, если честно, я во всём, что касается профессиональной фотосъёмки, но застываю, как соляной столб, потому что это действительно ты. Боже мой, это ты. И твой голос. И даже в этот, уже свершившийся, по сути, момент у меня не находится слов. Я стою, полудержа твою камеру, до конца так и не отданную мне, практически не чувствуя прикосновение твоих пальцев, хотя вот они, рядом, близко и тесно. Наш последний разговор, наша последняя встреча будто бы была целую сотню лет назад, где-то в другой жизни. На ум приходит только то, что я наконец могу вдохнуть, наполнить себя, но ты легче меня принимаешь удар, гибче, проще. Оставляешь технику в моих руках, отходишь и сначала лишь берешь маленькую Марину за руку. У тебя такое странное выражение лица, что я впервые не могу даже попробовать описать отразившиеся на нем эмоции. Ты просто держишь дистанцию? Сейчас ты скажешь спасибо и пойдешь дальше, потому что так правильно и максимально безопасно для тебя? Выбросишь меня из головы, как я раз за разом выбрасывала из своей тебя, пока там, кроме арктического ветра, не осталось ничего, помимо пустоты? Дочь просится на руки, ты поднимаешь её с видимой легкостью, автоматически встаешь на верном расстоянии и в лучшем свете, но не для меня, для видоискателя. Не улыбаешься, но будто даешь себя рассмотреть, раз такой шанс представился. Это не выбило никого из нас из колеи? Так и должно быть? И я, стараясь унять дрожь пальцев, делая несколько снимков и готовая рассыпаться на части, вдруг понимаю — ты назвала её моим именем. — Саша, — начинаю, возвращая камеру, ловя твой свободный и прямой взгляд, — давай поговорим. Давай… Я с сожалением осознаю, что пропускаю мимо комментарии ребенка, обращенные к тебе, что-то там про тётю, говорящую по-русски, потому как я настолько сосредоточена на твоём лице в ожидании хоть какой-то реакции, что совсем не слежу за своим, за собой не слежу. Вообще. А ты автоматически отвечаешь мне вежливым спасибо на английском и делаешь вид, что не слышишь моих слов. И мне так холодно, несмотря на здешнюю жару, хочется идти за тобой и не выпускать из виду, пока ты ещё здесь рядом. Я не думаю в тот момент, что ты могла бы согреть, или о том, даёт ли судьба мне возмездие-шанс-возможность… Если бы я захотела, этих шансов могло быть целое море, но я предпочла ждать, пока вновь жизнь не решит всё за меня? — Саш, — вырывается из меня умоляюще. — Не при ребенке, — ты снова отвечаешь на английском, называешь отель, говоришь, где и во сколько я могу тебя ждать. — Хорошо, — киваю, осознавая, что твоей младшей копии не стоит понимать, что мы имели в виду и о чем договаривались, даже учитывая возраст. И я опять остаюсь соляным столбом, глядя вам вослед, отмечая, что вот в тебе встала теперь в полный рост своя собственная самодостаточность, что ты больше не юное создание, оставшееся в моей памяти, что ты могла бы с легкостью поставить меня на место, остановить меня и исчезнуть, как капля в море.