Гиперборея

Если я резко тут скажу или даже намекну, что мы прекрасно жили дальше втроем долго и счастливо, вы ведь не поверите, так? И правильно сделаете. Было сложно. Особенно учитывая нашу суровую действительность, столь характерную для страны, которая веками сама никак не может разобраться Запад она, или Восток. Да, скорее, попахивает безысходностью, нежели смирением. Но это детали, я люблю свою Москву, да и Русь-матушку тоже, однако есть одно «но». Вернее, боже, даже не одно… Когда слышу недовольных проявлением чувств в том же нашем самом красивом в мире метро, я, честно, пытаюсь улыбнуться. Не завидовать и возмущаться исключительности гетеросексуальной ориентации тех, кому можно, а оставлять за собой надежду, что когда-нибудь можно будет всем. Любым. И не только на родине, везде… Но особенно, разумеется, здесь. Где букет в подарок женщине-политику, лидеру другого государства, представляют как традиции, а не пассивный, мать его так, сексизм. Продуманный и глубокий. Традиционный. И я люблю цветы, и принимать, и дарить, и смотреть, как она закатывает глаза от этого жеста, но при этом радуется, как девчонка, вдыхая их аромат… И дуется, если говорю, что сегодняшний букет — мой и для меня. И надеюсь дожить до момента, когда легко можно будет держать за руку, целоваться, причем не только в метро, быть вместе открыто, растить детей и не скрывать от них то, что приходится скрывать. Кто-то скажет, ребенок поймет, ребенку всё равно, он рад, что его любят родители, не важно, какого они пола, но общество… Даже думать не хочу, как быстро, стоит ребенку не со зла сказать что-то не то, в нашем случае, о маме Саше и тете Марине, рухнет абсолютно всё, что мы имеем. Если быть краткой и придирчивой, позволив друг другу друг для друга же быть и вернувшись домой с небольшой временной разницей, мы съехались. Я настолько не ожидала, что мне вообще на что-либо можно будет надеяться, что вцепилась в нее, как клещ, в тот самый вечер. И с тех пор не отпускаю практически. Разумеется, для Сашиных родных наше совместное проживание было представлено в виде сдачи в аренду комнаты в их с дочерью трешке, которую освободили родители, перебравшись с младшим сыном за город. Супруг по документам, но не по жизни, даже возмутился и готов был помогать материально в большей степени, он очень неплохой парень и нормальный отец, надо отдать должное, но дополнительные оговорки, что Марина Анатольевна работает по гибкому графику и с легкостью может подстраховать с ребенком, если малышка не в саду, а у Саши появится возможность брать заказы не в выходные, а среди рабочей недели, отвели лишнее внимание. Ясное дело, не полностью, а до появления очередных вопросов. Мы, откровенно говоря, вообще именно так и живем — до появления очередных вопросов. Это, понятно, не ад и не самое страшное, что может случиться, но даже дома, там, где мы закрыты ото всех, нет никакой возможности для лишних проявлений чувств. Ни поцелуя, ни намека на касание, ни лишних тем для взрослых разговоров. Вести двойную жизнь в своей же семье, да еще и во имя благой цели — это жертва от безысходности. Саша часто сомневается, достаточно ли она хороша в роли матери, но отказаться от Марины, вручив бабушке — всё равно, что вырвать себе сердце. Никто этого не хочет. Поэтому хрупкий баланс — это всё, что мы можем. В будни, когда дитя с нами, мы даже не ночуем вместе, чтобы не придумывать среди ночи объяснения для проснувшегося ребенка, не понимающего, почему комната родительницы закрыта, ведь ей в одиночестве стало страшно в детской и надо срочно побыть рядом с мамой. Аргумент, что тете Марине было страшно и она тоже пришла к маме, только чуть раньше, как вы понимаете, и не аргумент вовсе… Точнее, мы уже использовали его. Опять-таки от безысходности. Но не на регулярной же основе тете Марине быть такой пугливой… Безусловно, мы бы с Сашей могли пугаться по очереди в комнатах друг друга, но это уже через край. Такими веселыми историями дети о своих ночных страхах делятся на раз-два… Да, у нас есть выходные, как, например, сегодня, на которые приходится по-прежнему львиная доля Сашиной работы, и вообще грех жаловаться, но… Как было бы чудесно не держать себя в руках, как под прицелом извечной камеры. Саша, к слову, ни одного дня не работала по специальности и, насколько я понимаю, не горит особым желанием, ей хватает меня, а вот фотоаппарат в ее руках по субботам и воскресеньям сопровождает свадьбы, лавсториз и разнообразные фотосеты в студиях, позволяя особенно не шиковать, но жить достойно. Я же работаю по записи, так что видимся мы, по сути, гораздо больше пресловутых гетеросексуальных супругов, но скрываем побольше многих. Даже Света не особенно в курсе, но и я не горю желанием что-либо обсуждать в этой области, по правде говоря. Есть темы, которые теперь я ни с кем затрагивать не хочу, кроме второй половины. А есть те, что и с ней бы не стала обсуждать. Мы бы и уехали, очевидно, куда-нибудь, где потолерантнее и попроще, но, если говорить прямо, не всё упирается даже в финансы, отношения близких, пусть и вынужденно, людей никто не отменял. В такой жизни «не напоказ» несомненно есть свои плюсы, но я нахожу их скорее утомительными до умопомрачения. Кроме одного — мы всё-таки вместе. Лишаться этого я не хочу. Мы не хотим. Крайне редко пересекаюсь с родителями Саши, уверенными, что, раз уж я присутствую чисто физически рядом в данным момент, меня можно взять в оборот, дабы убеждать совместными усилиями дочь окончательно развестись и устраивать новую жизнь с новым мужчиной, ведь годы идут, или же сойтись обратно с Валерой, хороший же мальчик, а то всё не как у людей… Я ж психолог. Вот-вот. И она ведь психолог. И вообще-то фотограф — это и не работа толком, потому что… Потому. Говорили же на бухгалтера идти. Ага-ага. И я попробовала как-то остаться специалистом в своей области, поскольку почему-то моё мнение они готовы ещё были со скрипом учитывать, а аргументы собственной дочери — нет, но каждый остался при своём. Слава богу, мы не настолько часто видимся. Ещё мне кажется, что я размякла, Саша же говорит, что, наоборот, стала гораздо холоднее в проявлении эмоций и зря переживаю всё в себе. То ли дело тогда, в новом старте нашей жизни. Она с легкостью по мне проезжается, без лишних сантиментов, а я предпочитаю не делать из этой трагедии фарс. Мой акулёнок вырос. А её маленькая копия так вообще спит с плюшевой акулой из Икеи. Яблоко от яблони. Но люблюнимагу. Обеих. Моих. Правда, учитывая нашу будничную специфику, у меня и сил не остается на привычные конфликты для живущих бок о бок взрослых людей. А когда мы остаемся вдвоем, когда я обнимаю свою детку, которая, в отличие от меня, стала мамочкой, я могу наконец до конца расслабиться и отпустить себя. Не получается не думать, что ее жизнь со мной стала на порядок сложнее. Не могу не думать. Но как только начинаю наедине, разумеется, нудеть об этом, она так целует меня, практически кусая, что приходится заткнуться и заниматься более важными делами. Чтобы она из дикой хищницы превращалась в мою мягкую и нежную девочку хоть иногда. Она может. Я знаю. Вчера мы вместе смотрели «Кэрол»: я, что удивительно, впервые, а она уже нет, и все эти вещи трогают ее почти до слез, а меня… Я, наверное, так и не оттаяла окончательно до сих пор, но есть ради кого стараться. И поэтому я каким-то чудом нахожу в себе силы, когда после полуночи моя дорогая открывает входную дверь, отставляет сумку с техникой и спрашивает, что у нас на ужин, я отвечаю — только я, потому что нормальные люди в такое время уже не жрут, вне зависимости от того, худеют они или просто поддерживают себя в форме, учитывая возраст… А она с утра у меня на диете. И это огонь. Хотя поначалу я думаю, что меня действительно если не съедят, то покусают точно. А потом уже просят не орать, потому что соседи… И мы вместе смеёмся в моей кровати. А потом меня снова просят и просят, да какой там, требуют, но уже не молчать. И это невыносимо, конечно, я имею в виду, сопротивляться ей. И она это знает и тоже откуда-то берет силы. Гладить её, такую теперь мягкую и женственную, ещё более яркую и притягательную, сжимать в объятиях, дышать ею, выцеловывая шею, когда она совсем близко, совсем рядом с тем, чтобы, сжав бедра, вздрогнуть и выстонать что-то такое, от чего у меня по спине пробегают мурашки и, кажется, я и жива по-настоящему в эти моменты её удовольствия и после, когда ей жарко, когда она тоже цепляется за меня, широко открывая глаза и целует влажно и даже больно, словно претендует аж на душу мою бессмертную. Разумеется, претендует. Кто, если не она?