***
— Не хочу с тобой разговаривать. — Нил, хватит! Я же вернул деньги. — Ну ты и скотина. Думаешь, дело в деньгах? Ты, значит, явился, устроился в дурдом, звонил оттуда и просил читать тебе пьесы, а потом проехал мимо моего дома на машине ФБР и отдал мне пакет с пачкой купюр и аминоуксусной кислотой! Аминоуксусной кислотой, Макс! — Я не знал, что это такое. Я и сейчас не знаю. Мне было плохо, я почти не соображал ничего, просто вспомнил, что ты кладешь в тесто какие-то таблетки и перед отъездом взял первые попавшиеся. Нил, серьезно, я был не в себе. Извини. Я… я просто хотел тебя отблагодарить. — Да уж, хороша благодарность. Лучше бы объяснил, что с тобой произошло. Макс вздохнул. Нил нетерпеливо постучал пальцем по трубке, готовый ее бросить, но Макс вдруг выпалил: — Я устроился в клинику, где принимал сомнительную хрень, разработанную в одной сомнительной лаборатории; клиника взорвалась, врач — не мой, но который выдавал мне эту хрень — погиб, потому что… погиб, короче. И теперь я вторую неделю сижу в окружном госпитале под наблюдением, просто потому что этот урод сумел конкретно подсадить меня на эту хрень, и сам я не могу с нее слезть. И да, он был уродом, он не лечил людей, если что. У него уже был пациент до меня, так что мы с ним тут на пару. Иногда к нам приходят люди в форме, ну, если мы не спим и не обнимаемся с унитазом. Вот как-то так. Макс невесело усмехнулся, и Нил почувствовал, как у него по спине пробежал холодок. — Черт возьми, Макс, я… я не знал, мне бы и в голову не пришло, что так выйдет. Извини, это была моя идея, я… — Нет, — Макс его прервал, — все нормально. Правда, Нил, — Нил услышал голоса на заднем плане, и то, как Макс говорит кому-то: «ладно, ладно». — Тебе привет от Дэвида. — От кого? — От Дэвида. Нам надо идти. Я позвоню позже.***
Гвен догадывалась, кто именно будет заниматься реабилитацией Дэвида Кордроя. Она не очень удивилась, когда ее снова вызвали в госпиталь Сиэтла, где все еще находились Макс и Дэвид. Гвен убедительно просили помочь мистеру Кордрою, и это была просьба, от которой не отказываются и которую не обсуждают. Что ж, никто не хотел выносить сор из избы, будь то лаборатория или клиника. Гвен хотела оставить практику. Она хотела уехать в другой город, штат, страну, устроиться на ресепшен в какой-нибудь бестолковый салон красоты, смотреть глупые шоу по неисправному телевизору в коридоре и болтать с коллегами об этих самых шоу или скидках в ближайшем торговом центре. Больше никаких мерзких тайн и страшных загадок, простая жизнь и примитивные интересы, чем скучнее и предсказуемее, тем лучше. — Мы считаем, что ваш уникальный опыт работы в клинике в данном случае является определяющим фактором. Гвен посмотрела в коридор сквозь узкое стеклянное окно в стене конференц-зала. Дэвид сидел на одном из кресел, совсем так же, как сидел на скамейке во дворе клиники Кэмпбелла. Словно почувствовав чужой взгляд, Дэвид поднял голову и, увидев Гвен, грустно ей улыбнулся. — Черт бы вас всех побрал… Женщина, пришедшая на встречу вместе с Миллером, дружелюбно поинтересовалась: — Это «да»? — Да, — Гвен вздохнула. — Что с… с лекарствами Дэвида? — Один из пожелавших остаться анонимным сотрудников лаборатории Стрэнда готов удаленно помочь вам с дозировками. Гвен даже не стала уточнять, что это за сотрудник. Днем ранее она получила посылку — маску кицунэ с вложенной внутрь запиской: «Не вздумайте бросать». Гвен хотела швырнуть ее в окно, но все-таки не выбросила. Как не бросила и Дэвида, и практику в целом. Когда все еще бледный из-за многочисленных приемов и отмен лекарств Дэвид начал ходить к ней на сеансы, Гвен настроилась на долгую и упорную работу. Учитывая предыдущий опыт Дэвида, учитывая его длительную изолированность от внешнего мира вкупе с сильнейшей зависимостью от нейромиктала, их ожидало непростое испытание. Гвен предвидела, что ей предстоит искупаться в чужой боли. Она знала, что ее многое огорчит до глубины души, и в этом не будет ничего удивительного. Но удивиться ей все же пришлось. Гвен ожидала, что рано или поздно Дэвид осознает весь ужас произошедшего. Но настолько, насколько Гвен была уверена, что Дэвид — жертва бездушного отношения своего психотерапевта, настолько же Дэвид свято и упорно верил, что с ним ничего страшного не произошло. Во всем случившемся он видел лишь свою попытку помочь Джасперу. Во всем случившемся у него было лишь одно горе: он не смог и не успел это сделать. Как-то он спросил Гвен: — Гвен, как врач, вы бы смогли ему помочь? Гвен сказала, что не знает ответа на этот вопрос. Гвен никогда не сказала бы правду: она не стала бы помогать, даже если бы имела возможность. Дэвид же, кажется, верил, что всех можно было вылечить и спасти, а потом как ни в чем ни бывало всем собраться за одним столом, что вместе встретить Рождество. Лучше всего такой взгляд на мир описал Макс, когда сказал: «Дэвид — идиот». — Мне каждую ночь снится, что я все еще на острове. Гвен часто снилось, что она бежит по лесу к горящей клинике. Макс как-то признался ей, что ему снится изолятор. — Мне снится двор клиники, моя комната, все эти звуки, запахи, — Дэвид помолчал и добавил, — жаль, после снотворного спишь почти без сновидений. — Почему? Дэвид пожал плечами и посмотрел на свои руки. — Потому что во сне он все еще жив. Гвен поражалась и сочувствовала тому, сколько сил и любви Дэвид направил совсем не на того человека. Кроме романтики и иногда ярких, иногда робких фантазий, там было много искреннего и прямо-таки пугающе человеческого. Гвен вспомнила слова Джен: «Дэвид, может быть, не много думает, но чувствует и предчувствует достаточно», когда Дэвид сообщил ей, что его особенно тревожит в его будущем. Он не знал, как быть с Дэниелом. — Есть хоть какая-то гарантия, что я не стану… не-собой? Гвен ответила честно: — Нет. Но, Дэвид: ее нет ни у кого. И у меня тоже. Дэвид посмотрел на нее и кивнул. Избирательно он был очень понятливым. Нет никаких гарантий, что Гвен однажды не уподобится Джасперу, но она повторяла себе, что пока она об этом помнит, все в порядке. Они часто говорили о Дэниеле, о том, как быть, если он вернется, и о том, что он захочет сделать. Захочет ли он кому-то навредить, кого-то уничтожить. Дэвид очень переживал из-за того, что угрожал Максу. Он плохо осознавал все, связанное с агрессией, не понимая, что даже хорошим мальчикам иногда нужен ножик, пусть и самый простенький, из пластмассы. Что лучше это понять и принять, не дожидаясь, пока нож возьмет в руки кто-то другой — или же ты сам, только уже без возможности им управлять. Гвен долго билась, пытаясь хоть как-то донести эти мысли до Дэвида. Тут ей помог Макс. — Твою мать, Дэвид, да я постоянно хочу кого-то убить! Тебя, например, когда ты несешь всякую дурь. Иногда Дэвид все же терял свою осознанность, находил всему чуть ли не магическое объяснение и с жаром уверял Гвен, что все дело в клинике, а, точнее, в острове. Он твердил, что до Сиреневого озера Джаспер бы никогда не стал вести себя так, как повел с Максом. — Это все остров. До него он был совсем другим. Дэвид смотрел на Гвен большими выразительными глазами, на дне которых плескалось отчетливое: «Я знаю, что это неправда, но, пожалуйста, согласитесь со мной. Мне это нужно». И Гвен молча кивала. Гвен ездила на остров после, когда спецслужбы основательно взялись за Кэмпбелла. Она ожидала увидеть развалины сгоревшей больницы, похожие на мрачные психушки из компьютерных игр и фильмов, но старое здание полностью снесли. Ограду, на которой когда-то сидели Никки и Макс, отремонтировали, а во дворе укладывали новый асфальт. Гвен прочитала табличку, на которой значилось имя Джонмэна Рэдкемпа. Здесь собирались строить базу отдыха, для которой уже нашли подрядчиков — может, хотели замять неприятную историю как можно быстрее. Ничего вокруг не напоминало Гвен о прошлом. Она стояла у ограды, дыша свежим воздухом и любуясь лесом. Природа здесь все-таки была замечательная. Внезапно она ощутила на себе чужой взгляд. Гвен обернулась, но позади нее никого не было. Чуть дальше сновали грузчики и строители, кто-то смеялся и что-то выкрикивал, но посреди веселого солнечного дня Гвен стало не по себе. Она поняла, что ей, как и Дэвиду, нужно будет съездить на кладбище. Макс вызвался поехать с ними. Возможно, у него для этого были свои причины.***
Макс сидел на кровати в их с Дэвидом общей палате. За окном шелестел осенний дождь, и Макс смотрел на серое небо за стеклом, чувствуя, как начинает ныть его нога. — …И на Хэллоуин можно будет украсить палату и коридор рядом, слышишь, Макс? Макс повернулся посмотреть на Дэвида; он был одет в одну из больничных зеленых пижам, которые делали их похожими на живые трупы, словно для этого мало было бесконечных анализов, процедур и таблеток. Дэвид улыбался, но Макс не улыбнулся ему в ответ. Он многое делал последнее время, но улыбки точно не входили в список его часто повторяющихся действий. Прежде, чем Макс успел огрызнуться и сказать Дэвиду, что ему плевать и на Хэллоуин, и на коридор, и на украшения, улыбка стекла с лица Дэвида и сменилась испуганным выражением. Макс только-только перестал считать его привычным. Внутри него грязной пеной поднялись злость и бессилие. Вместе с впечатавшимся в мозг изображением неподвижной руки на темном полу. Иногда она перебирала пальцами. Макс снова посмотрел в окно и сказал: — Да, я понял про украшения. Я неважно себя чувствую, извини, Дэвид. Ты не при чем. Дэвид тут же бодро ответил: — Хорошо, Макс! Я понял. Больше не буду тебя беспокоить. Конечно же, через десять минут Дэвид снова рассказывал ему о какой-то ерунде. Макса это не столько злило и выводило из себя, сколько удивляло. Он не мог понять, откуда у человека может быть столько энергии, желания что-то делать, особенно после всего, что с ним произошло. Это все равно что по человеку не один раз проехал автобус, а он после этого вскочил на ноги и побежал дальше. Макс мог поклясться, что Гвен понимает Дэвида не лучше него. Макс знал, что, встреть он Дэвида до клиники, тот бы его раздражал и очень сильно. Не простым, обычным раздражением, а другим, которое поражает до самых корней. Гвен, как всегда, не нашла ничего умнее как сказать очередную гадость, после которой ему снова пришлось копаться в себе и собственном дерьме. «Макс, только ты сам можешь разобраться, почему тебя кто-то раздражает. Не все могут это сделать». Она уточнила: «Возможно, Джаспер тоже не смог». Макс разобрался, но не сказал никому, даже Гвен, почему же Дэвид так его раздражал. Дэвид столько всего чувствовал и проявлял, что рядом с ним Макс невольно начинал чувствовать и проявлять то, что внутри него самого. Только вот внутри него не было ничего, кроме озлобленности и обиды, ничего, что хотелось бы предъявить миру. И Дэвид здесь был совсем не при чем. Макс понял, что Дэвид на него плохо влияет, когда однажды ощутил слабую, но искреннюю… жалость к Джасперу. Он поделился этим с Гвен, и Гвен сказала, что гордится им. Она и правда гордилась. Сама Гвен никакой жалости не испытывала и сомневалась, что сможет испытать вообще. Не то чтобы Дэвид не раздражал Макса по-обычному. Макс спокойно посылал его, когда тот, например, начинал вещать, как важно ходить в магазин со своей сумкой или как важно всегда быть приветливым с персоналом госпиталя. «Они делают очень тяжелую и важную работу, Макс!» Персонал был от Дэвида без ума, вне зависимости от пола, возраста и должности. Макс каждый раз испытывал смутную ревность и обиду, когда очередная медсестра или ребенок с этажа ниже, где было детское отделение, заглядывали в их палату с вопросом: «А где Дэвид?» и тут же выходили, увидев, что в палате только Макс. Макс устроился на общественную работу в госпиталь сразу после выписки. Гвен была недовольна. Когда они отмечали Рождество (и то, что Макс и Дэвид прекратили прием нейромиктала), она улучила момент и отвела его в сторону от их импровизированного стола. — Макс, так не пойдет. Сколько еще ты будешь мыть полы в больницах? Я с трудом выбила для тебя возможность пройти действенную терапию! Я, черт возьми, нашла тебе лучшего специалиста! Макс огрызнулся: — А что, мыть полы недостаточно круто, да? Типа все должны заканчивать университеты и потом свысока смотреть на тех, кто делает простую, но важную работу? Гвен не повелась на его подколы. — Ты знаешь, что я имею в виду. Дело было не в полах, а в том, что Макс выбрал мыть полы именно здесь. — Ты не можешь оставаться в госпитале постоянно, просто потому, что я здесь работаю и Дэвид здесь наблюдается. Рано или поздно это закончится. Макс посмотрел на нее большими обиженными глазами. Общение с Дэвидом определенно шло ему на пользу: он стал лучше проявлять эмоции. Гвен собралась с духом. Ей нужно было донести до Макса неприятный, но важный факт. — В общем, так, Макс. Можешь сколько угодно тратить свою жизнь и выпадающие тебе возможности впустую, но не втягивай в это Дэвида. Макс опешил. — В смысле? — В том смысле, что у него хорошая динамика. А ты знаешь Дэвида. Так что когда он захочет выписаться, захочет работать, захочет уехать, даже не вздумай пытаться удержать его здесь своими жалобными взглядами и потерянным видом. А так — ради бога, сиди тут до посинения, мой туалеты. Только, прошу, не на моем этаже. Макс вышел в коридор, хлопнув дверью; от удара с нее слетели самодельные снежинки, которые они с Дэвидом вырезали накануне. Гвен была права. Макс хотел, чтобы все осталось, как есть. Чтобы все остались, как есть. Тайком от всех, даже от себя Макс хотел, чтобы Дэвиду не становилось лучше. Гвен была права, так что Макс к ней прислушался. Дэвид решил вернуться к работе весной. Он работал туристическим инструктором, но признавался, что совсем забыл, каково это, работать. «Я жил рядом с лесом, но очень давно в нем не был». Макс его понимал. В его жизни тоже было такой период, пусть он исчислялся не месяцами, а днями. Дэвид собирался приехать в город в конце лета. Тогда они с Гвен и планировали наконец-то съездить на кладбище, если Дэвид не передумает. Дэвид должен был оставаться на связи с Гвен и госпиталем; Макс шутил, что в Портленде всех наверняка уведомили о том, что в их штат скоро приедет опасный псих. Что ж, вряд ли их теперь полностью выпустят из поля зрения. Макс понимал, что он сам вряд ли теперь избавится и от другого наблюдения. От призрачного, но пристального взгляда, который изредка заставлял его вздрагивать и оборачиваться, когда он был один. Автобус до Портленда подали под посадку, и Дэвид закинул на спину рюкзак. — Приезжай в гости. С Никки и другими. Макс покачал головой, не глядя на Дэвида. — Нет, восторженно сидеть под соснами это по твоей части. И у меня вряд ли будет время. В другой… в другой раз. — Ты пойдешь на терапию? Макс вздохнул. — Да. И Дэвид улыбнулся. Для Макса в этом было что-то невыносимое, одновременно тяжелое и легкое. — Все, ладно, вали в свой Орегон. Дэвид только улыбнулся еще шире и расставил руки. Он любил обниматься. Макс постоянно напоминал себе, почему ему не стоит уходить с программы, в которую его запихнула Гвен: он сможет спокойно общаться с Никки, ему будет, что рассказать Дэвиду, от него отстанет Гвен, от него не станет открещиваться Гвен, а еще он сможет пойти учиться. Вообще, он не думал, что все так сложно и запутанно. В ответ на его вопрос про учебу еще тогда, после острова, агент Миллер издал странный звук, подозрительно похожий на попытку скрыть приступ смеха. Гвен отреагировала спокойнее. В любом случае, собирался Макс заняться профайлингом или нет, ему нужно было для начала все-таки закончить колледж, о чем она ему и сказала. Макс сообщал ей новости об учебе и планы на будущее так, словно таскал мышей под дверь. «Я молодец». Это было неправильно. Такое положение вещей было искаженным, неверным, но Гвен каждое утро просыпалась, работала, жила в реальном мире, тоже неправильном и искаженном. Она не знала, как правильно выживать в таком балагане, есть ли здесь хоть какие-то правила и законы и нужны ли они вообще. Просто иногда что-то получалось, срабатывало и становилось решением. Поэтому Гвен говорила Максу, что он молодец, даже если это и была не ее задача и не ее роль. В конце концов, напоминала она себе, она никогда не воспринимала Макса как своего пациента и никогда по-настоящему не являлась врачом для него самого. Макс сумел поладить с новым психотерапевтом (Гвен понятия не имела, как вообще можно не поладить с Шоном), но некоторые вещи остались неизменны, а именно — Макс и группы. Из двух он ушел сам, организатор третьей позвонил Гвен и вежливо объяснил, что Макс им не подходит — после его посещений один человек, доведенный до слез, покинул занятие, а еще двое чуть не подрались. Эти группы Гвен нашла ему сама, поэтому готова была залезть на стену от отчаяния. — Как ты собираешься учиться и работать в коллективе с таким подходом? У тебя нет никакого права унижать других и смеяться над ними лишь потому, что тебе, по-твоему, больше досталось. Макс выглядел довольным. Он все еще мстил миру за то, что тот его не устраивал. — Вы видели этих людей? Это толпа кретинов с убогими взглядами на жизнь. То, что они вдруг это осознали, не моя проблема. — Макс, это не клиника Кэмпбелл. Максу посмотрел на нее исподлобья, но кивнул. Они ждали Дэвида в холле больницы, чтобы решить, стоит ли им ездить на остров или же поездки на кладбище будет достаточно. Гвен высказалась против поездки на озеро. Макс подумал, что ему все равно. Куда бы он ни ездил, ему все равно будут сниться изолятор, копошащаяся на полу рука, а нога будет неметь — он почти привык прихрамывать, когда сильно волнуется. Гвен объяснила ему, что это психосоматика. Макс прокашлялся, скрывая волнение, и спросил: — Я… могу называть вас Гвен? Они с Гвен знали друг друга уже год с лишним. — Ты иногда называешь. — Что? Вот блин. Свинство. — Ты можешь обращаться ко мне по имени, Макс. Мне будет приятно. Макс покраснел и отвернулся, пробормотав то ли «спасибо», то ли что-то гораздо менее приличное себе под нос. День выдался тихим и пасмурным, очень подходящим для их мероприятия. Макс стоял рядом с Дэвидом и Гвен, осматриваясь по сторонам. Солнце пряталось за облаками, хмурое небо предвещало дождь, но, глядя на серый могильный камень, на сочную зеленую траву вокруг него, Макс чувствовал себя как никогда живым. Он чувствовал и другие вещи, но эта была самой главной и отчетливой. Дэвид положил к камню цветы и осторожно, почти нежно дотронулся до него руками. Он весь дрожал, сдерживая подступившие слезы, и Гвен приобняла его за плечи. Макс стиснул зубы и взял его за руку. Макс слышал, как он плачет, как тихо о чем-то говорит ему Гвен. Как вдалеке шумят машины и шелестят деревья. Его ногу охватила ноющая боль. Он сильнее уперся подошвой в землю, чтобы почувствовать свой вес и ощутить ногу, не давая ей онеметь. Подошва скользнула по сырой траве, и на долю секунды Макс потерял равновесие. Он с колотящимся сердцем смотрел под ноги, где из земли торчала бледная рука. Гвен и Дэвид были совсем рядом и в то же время были очень, очень далеко. Все всегда далеко, когда он остается один на один с рукой. Он глубоко вдохнул, вспоминая ощущение тяжелого твердого шкафа за спиной. Рука лежала на траве, он поднял ногу и со всей силы на ступил на нее, понимая, что призрачные кости не издадут хруста или треска. — Макс? Ты в порядке? Гвен смотрела на него поверх плеча прислонившегося к ней Дэвида. Макс кивнул. — Да. Гвен кивнула, пристально глядя ему в глаза. Они никогда не обсуждали последнюю ночь в клинике, и, кажется, она только сейчас поняла, в чем может быть дело. В ее взгляде было ровное и спокойное понимание, и этого Максу было достаточно. Он смотрел на темно-зеленую траву под ногами и на могильные камни. Он почувствовал, что его руки замерзли, а одна немного занемела от того, как сильно ее сжимал Дэвид. Макс пошевелил пальцами, чтобы разогнать кровь, и сильнее сжал руку Дэвида в ответ.