В темпе вальса

Домой — на Корусант — летел, мчался маленький серебристый корабль, внутри которого два пилота только мгновение назад смогли убрать руки с панели управления и расслабиться. Больше не было волнения по поводу вероятной поимки, и появилась небольшая возможность обратиться к тому времяпровождению, о котором они так мечтали, добираясь до корабля. Но что-то странное было в лице Энакина, несмотря на то, что перевод на автоматическое пилотирование был уже завершён, изучающего, казалось бы, наизусть выученную карту гиперпутей. Привычно скрывая накопившееся внутри разочарование, Асока медленно, словно сомневаясь, шагнула к двери. По двум сторонам коридора — точно друг напротив друга — располагались маленькие каюты, где они обычно ночевали, если лететь до цели было дольше нескольких часов. Видимо, так же придётся и в этот раз. Она передавила Энакина. Своей обидой, своей навязчивостью, даже, может быть, своими глупыми чувствами. Он не хотел её целовать. Все любезности были только добротой, дружбой, не более. И не стоит продолжать требовать то, чего друг никогда не сможет дать. Но извиниться всё-таки стоит. — Если ты не хочешь, я не буду навязываться. На лице Энакина, приглушив сходство с сытым и довольным котом, внезапно появилось удивление, даже непонимание слов Асоки. Он тут же, не медля ни секунды, вскочил с кресла и подошёл к Асоке, чьё изящное платье всего за несколько минут потеряло всю свою воздушность, став тяжёлым и подавленным, словно бы отражая внутренне состояние хозяйки. Левая рука на миг зависла перед панелью управления, что позволило Энакину, потерявшему вдруг всю свою быстроту мысли, сжать её в последний момент. Он так и не понял, почему Асока, целовавшая его без лишних размышлений всё время, что они были на балу, настолько резко изменила своё решение. И тут же с нежностью прижался губами к её шее, ради чего пришлось немного отодвинуть, погладив правый лекку девушки. — Я хочу... А ты разрешаешь? Лёгкое дуновение тёплого воздуха около груди и едва ощутимая щекотка, оставшаяся на коже после его поглаживаний, немного отвлекли Асоку от горестных раздумий по поводу собственных безответных чувств и вынудили развернуться к нему лицом. Она всё так же опасалась увидеть пустоту в его глазах, где всегда светилась дружеская забота и уважение. Но ничего более. — Только пообещал мне одну вещь. — Любую. Наклонив голову и уставившись куда-то в сторону собственных запястий, сложенных друг на друга в странном подобии замка, Асока, недовольно вздрогнув от слишком быстрого ответа, перевела взгляд на его лицо, а именно — на небесно-голубые глаза, горящие в полутьме кабины, словно те самые звёзды, мимо которых проносился с огромной скоростью их корабль. От Энакина не чувствовалось обычной мягкости и доброты. Было нечто одновременно и более жёсткое, и более нежное. — Никогда не ври мне. Болезненно поморщившись от нахлынувших воспоминаний, как несколько часов назад он посреди зала отказал ей в поцелуе, зная, как больно ей было после отказа Лакса, причём, теми же словами, Асока с напряжением вгляделась в его лицо, ожидая в лучшем случае непонимания и, как всегда, отсутствия каких-либо чувств. Но что-то было по-другому, не так, как обычно. Энакин лишь серьёзно улыбнулся и, наклонившись, выдохнул ей в губы: — Обещаю. И тут же поцеловал. Поцеловал без её уговоров или попыток сделать это самой, только бы добиться ложной взаимности. Он поцеловал её сам, энергично двигая губами, сразу проникнув в рот языком. Это было не просто так, ради ложного успокоения, ему действительно нравилась она, нравилось её целовать, нравилось скользить руками по её спине и бёдрам. Она не заставляла его. Он захотел этого сам. Не успев заметить того момента, когда Энакин подхватил её на руки, а она, повинуясь какой-то странной тяге внизу живота, обхватила ногами его талию, Асока пришла в себя лишь в тот момент, когда он на несколько секунд разорвал этот странный поцелуй, чтобы открыть дверь в свою каюту. Казалось, будто время текло, не соответствуя законам физики, то медленно растягиваясь в моменты ожидания, то проносясь с огромной скоростью в секунды поцелуя, когда хочется замереть, остаться в этом мгновении навсегда Видимо, до этого Энакин ещё хоть как-то сдерживал себя, ведь, лишь зайдя в каюту, он тотчас присел на диван и, не обращая внимания ни на что вокруг, расстегнул магнитное крепление платья Асоки. Развалившись на две части, оно оголило худые оранжевые лопатки, подставив их под безостановочный бег сильных пальцев в тёмно-синих перчатках. Непонятно отчего на коже внезапно появились мурашки — от холода ли, или того, как спокойно и самозабвенно водил Энакин руками по её обнажённому телу. И что ей делать? Вариант один — поддаться своим чувствам и броситься с головой в это безумие. С тихим рычанием прервав поцелуй, Асока ещё крепче обняла ногами его бёдра, быстро расстегнула и китель, и рубашку Энакина. И тут же, стянув с широких плеч, отбросила их в сторону, чтобы не мешали. Его кожа была на удивление мягкой. Хотелось касаться её пальцами, мять и наслаждаться нежностью, особенно на груди, где находится эрогенная зона не только у женщин, но и у мужчин. Именно там сосредоточила Асока своё внимание в надежде на то, что Энакин, может быть, почувствует хотя бы часть того желания, того возбуждения, которое испытывает она от его, казалось бы, нечаянных поглаживаний лекку и монтраллов. А хотелось одновременно и со страстью целовать его, вплетаясь пальцами в длинные мягкие волосы, и касаться ладонями тела, что сейчас не скрывалось одеждой, и бездумно наслаждаться прикосновениями такого желанного человека. Не то. Ей хотелось большего, того, что можно получить только при высшей степени возбуждения, только в тот момент, когда они оба будут настолько готовы к окончательному сближению, что не смогут сдерживать своё желание. И она сделает всё, чтобы этот момент наступил как можно скорее. В очередной раз, совершенно не желая того, разорвав поцелуй, Энакин мысленно проклял того модельера, который обязал девушек из высшего света на каждом платье иметь множество мелких аккуратно завязанных лент, которые мучительно сложно развязать без чужой помощи. А пока он сосредоточено распутывал второй крохотный узелок, Асока постепенно пришла в себя и, увидев, чем он занимается, беззвучно рассмеялась. Но как только немного недовольный Энакин оторвал взгляд от ненавистных ленточек, она нежно поцеловала его в щёку и с лёгкостью сбросила с хрупких оранжевых плеч полупрозрачную ткань летучих светло-голубых рукавов, ленточки на краях которых были лишь приятным украшением, ничуть не мешающим процессу снятия наряда. Взору юноши открылся прелестный вид на стройную, упрятанную в тугой корсет фигуру, бесспорно, вызывающую мысли только о тех плотских утехах, которые им предстоят. Поддавшись единственной застывшей в заболевшем влюбленностью мозге мысли, Энакин в один момент стащил с девушки лёгкое платье, оголив в дополнение к тонкой спине вполне сильные, хоть и тонкие ноги. А из-за того, во что они оказались облачены, он безмолвно и даже несколько безумно улыбнулся, с неожиданной нежностью наклонившись вперёд и прижавшись щекой к животу девушки. Асока с удивлением приподнялась на локтях, пытаясь выяснить причину такого резкого изменения его поведения — Что такое? Энакин с интересом провёл всё ещё скрытыми под перчаткой пальцами по краю широкой плетёной ленты, ограничивающей тончайшую ткань изящных чулок, и тут же прикоснулся губами к нежной, словно лепесток едва распустившегося тюльпана, коже. — Чёрт побери... Чёрт побери... С достаточно явным недовольством Асока, протянув маленькую, особенно по сравнению с Энакином, ладонь вперёд, вцепилась в его воротник и ловко притянула к себе, умудрившись сдвинуть с места влюблённую тушку весом в почти девяносто килограммов. Тушка на это лишь улыбнулась и, крепко обняв девушку, навалилась всей своей массой. Дёрнув головой, чтобы выйти из неприятного состояния торможения, Энакин энергичнее заулыбался и вновь вернулся намного более интересному занятию — попыткам как можно скорее раздеть партнёршу и одновременно не забыть о том, что сам находится в штанах, и для более активных действий их всё-таки придётся снять. Настала очередь и корсета, сплетённого из тончайших нитей розового волокна, что изготавливали лишь для аристократичных серенцев редкие мастера, ценившиеся графьями дороже драгоценных металлов. Настала и его очередь лететь на холодный пол, едва успевая громко щёлкнуть посеребренными кольцами, из которых в один миг выскользнули развязанные ленты. Ничто больше не скрывало юную, пыщущую нежным жаром молодости, девичью фигурку от обезумевших от любви небесно-голубых глаз. Слишком долго он пытался уничтожить эти чувства, слишком долго прятал за множеством ментальных щитов. Но сейчас в его глазах виднелась не столько мягкая забота, сколько дикая, неуправляемая страсть, заставляющая идти всё дальше и дальше по пути подчинения своим желаниям. А ведь джедаям, что учат запирать юношеские эмоции, управлять, страшась подчиниться, было бы полезно понять, что иногда путь к обузданию своих страстей идёт через их понятие, через изучение того, что считается непозволительным, ради знания его природы. Только так можно выяснить, до какого уровня в действительности может дойти тот, кто не желает доставлять горе окружающим — лишь удовольствие самому себе. А если знать максимум, можно создать действенный способ обезопасить человека от последствий собственной жажды. Джедаям стоит подумать об этом на досуге. Например, когда магистр Йода будет в тайне опускаться в пучины галлюцинаций, забившись в угол собственной комнаты и заперевшись бесчисленным количеством замков, или когда магистр Кеноби, проклиная себя за мгновенную слабость, помчится к любовнице на край Галактики, оправдываясь перед самим собой ложной низостью и слабой волей духа. Не раздумывая о том, ради чего — правды или собственного удовлетворения — он делает это, Энакин лёгким движением расстегнул молнию на своих брюках и, прижавшись всем телом к Асоке, резко вошёл в неё. Резко дёрнувшись от внезапной и очень сильной боли, девушка закричала и, до крови впившись ногтями в его плечи, попыталась оттолкнуть от себя. Небесно-голубые глаза, в которых всё ещё стояла дымка животной, неуправляемой страсти внезапно прояснились, Энакин с испугом оглянулся, вдруг обнаружив и рыдающую, бьющую его Асоку, и то, как он лежит на ней, сдавливая в два раза большим весом хрупкое тело. — Прости, я не... Чёрт побери! Он быстро отстранился и, прижав обе руки — и живую, и металлическую — к лобку девушки, направил всю Силу, что была сейчас подвластна ему, на заживления в общем-то естественной раны, в которой была его, и только его вина. Не стоило поддаваться своим эмоциям, когда на кону стояли чувства любимой. Не стоило забывать о её ощущениях, от которых, вернее всего, будут зависеть их отношения. И теперь неизвестно, сможет ли он исправить оставленное впечатление. Но он, рыцарь-джедай, сделает ради этого всё, что угодно, пусть бы даже пришлось всю ночь лежать рядом с ней без без каких-либо посягательств на успокоение своих животных инстинктов. Не всю, все ночи. Даже если ему придётся каждую ночь быть рядом, обнимать её и касаться, он не сделает ничего, что может доставить ей неприятные ощущения. Тяжело дыша, Асока, уже почти перестав всхлипывать, приоткрыла глаза и тут же с удивлением обнаружила, что юноша, лёжа рядом с ней, прижался ладонями к её самому неприличному месту и посылает туда свою собственную энергию спокойствия и здоровья. Видимо, просто так боль бы так быстро не исчезла. Да и вряд ли бы исчезла вообще до полного заживления раны. Которой, собственно говоря, уже не было. Место незаконного проникновения выглядело так, будто бы то было совершено, как минимум, неделю назад. И чувствовалось точно так же. Приподнявшись, она перенесла вес на локти и, вздохнув, легонько погладила его ногой, а скорее той её частью, которую смогла вытащить из-под плотно сжатых рук юноши. Энакин, дёрнувшись будто бы от удара током, открыл один глаз и, стыдливо покраснев, закрыл его, делая вид, что очень сосредоточен на ощупывании её прелестей. Потянув ногу на себя уже сильнее, Асока наконец вынудила его открыть глаза. Оба глаза. Пылая щеками как пожарный гидрант, он уставился куда-то в область её правого монтралла и попытался придать лицу выражение спокойствия и невозмутимости. Не получилось это, наверное, исключительно из-за его влюблённых небесно-голубых глаз. Они были вытаращены и периодически дёргались по сторонам. Но это абсолютно ничего не значило. — Всё. Нормально уже. Энакин открыл рот, закрыл. Криво попытавшись улыбнуться, покосился на её глаза. И снова открыл. Увы, звуки почему-то не создавались, и рот снова закрылся. Глубоко вдохнув побольше воздуха, он подумал, что, если будет молчать, вообще ничего не сможет исправить, и что-то произнёс. — Знаешь, я и не думал, что в тебе так тепло. Что-то как-то было вообще не похоже на попытку извинений, но, к счастью, Асока улыбнулась. И хоть улыбка была достаточно недоверчивой, а приподнятая бровь явно указывала на то, что она не очень хорошо восприняла первые слова, злости или обиды в её глазах не было. Не было в них и тепла. — Когда-нибудь я тебя убью. Жёсткий спокойный голос ударил Энакина словно звук будильника сразу после возвращения с очередного сражения. С лёгким недовольством девушка вытянула из его рук свои ноги и аккуратно расположилась их поверх коленей Энакина, чем изрядно его удивила. Он, не задумываясь, положил на них левую руку и, наклонив голову, закрыл глаза. — Можешь начать прямо сейчас. Неизвестно, принесло его действие больше пользы или вреда, так как Асока, искренне удивившись столь спокойному принятию близкой смерти от рук обнажённой девушки, с которой у него только что произошёл, так сказать, коитус, приподняла маленькую оранжевую ладонь и, резко наклонившись вперёд, со всех сил ударила Энакина по обнажённой ягодице. Медленно на ней начал вспухать красный след в форме раскрытой пятерни. Вздрогнув от неожиданности и боли, юноша непроизвольно широко распахнул глаза и уставился на спокойно и нагло сидящую рядом тогруту. — Переворачивайся давай. Искра надежды внезапно и очень неуверенно разгорелась в глазах Скайуокера, который уже уверил себя в полном отсутствии вероятного продолжения отношений с Асокой. Как в данный момент, так и даже на самое далёкое будущее. А руки его быстро и независимо от стыда и страха хозяина, сами крепко обняли девушку. И тут же Энакин ошеломлённо обнаружил, что она, перекинув через него ногу, уселась сверху и тоже сильно обняла его, обхватив руками за шею. Немного приподняв бёдра, она дала ему возможность направить джедайское достоинство в её раненное и срочно вылеченное место. На этот раз проникновение стало абсолютно законным и значительно более приятным, чем в прошлый раз. И для него, и для неё. Двигаясь сначала медленно, неторопливо, Асока, прижавшись переносицей к шее Энакина, думала об этом, таком странном вечере. Начавшись с самой обычной операции по получению карты данных у Хилла, он, кажется, продлился значительно дольше нескольких часов. И их странный, непредвиденный поцелуй, и бессовестная попытка Энакина отказаться, и его значительно более неприличный порыв. Самостоятельный порыв! А дальше... Не описать словами, как ей было хорошо, когда они, пританцовывая, мчались к кораблю. Может быть, так подействовали эмоции, но казалось, даже цветы и деревья понимали их чувства. И сейчас, несмотря на нетерпение Энакина, доставившее ей очень сильную боль, было хорошо. Было не «прекрасно» или «фантастически», как любят выражаться некоторые особо самоуверенные девушки и женщины, а просто хорошо. Чувство эйфории никогда не заменит ощущение самого обычного человеческого тепла, которое заполняло её до конца. Как достоинство Энакина, которое, кажется, растянуло её ровно настолько, насколько нужно. И ни миллиметром больше. Постепенно ускоряясь, Асока с удивлением заметила, что двигается она вместе плотно прижатыми к её спине и бёрдам руками Энакина на счёт «Раз-два-три». На счёт вальса! И темп, скорость движений, скорость, с которой её чуть округлые оранжевые бёдра прижимаются к крепкому юношескому телу, точно соответствует темпу кружения сотен разноцветных фигур на балу у графа Дуку. Они любят друг друга в темпе вальса.