***
Сегодня Алекс не в себе. Сегодня Алекс — не Алекс. И не Элис. Никто. Уснув зарёванной, беспомощной, разбитой, она проснулась спустя четыре часа и снова забилась в угол самоосознания и её грёбанной ничтожной жизни с опухшим лицом и дырой в душе — растерзаной, рваной раной. Плевать было, что рабочий день начинается через 20 минут, а она всё еще в постели. Плевать было на то, что рядом вновь пепельница забитая до краёв окурками того самого Мальборо Голд. Плевать, что похожа сейчас на надувной матрас с кровавыми пятнами. Плевать, что руки и лицо разбиты. Плевать, что скорее всего, её ищет полиция за избиение той стокилограммовой девки, что назвала её ничтожеством по пути домой, из-за слёз и испачканной одежды при падении. Плевать, просто плевать. Заварить чашку кофе, перебинтовать руки, сходить в душ — было бы неплохо. Только уже в набранной до краёв ванной с розоватого цвета водой от кровоточащих ран, она придумала — наконец придумала что же делать. Насколько не казался бы этот план безумно чудовищным, уж она его выполнит. Это было последней надеждой. Она слишком любила своего кудрявого ангела с синяками под глазами. Она всё поняла, всё прочитала по его лицу — его сердце до сих пор принадлежит ей, он до сих пор помнит, он еще скучает, он всё ещё любит её. Алекс, насколько это было возможно «переоделась» в Элис и помчалась в Дэйли Ньюс. Накинула чёрное пальто и перчатки, замазала все синяки напоминающие о вчерашней дебоширии и перезвонила Кристине в ответ на её сорок один пропущенный вызов. Голос в громкоговорителе электропоезда метро на весь вагон гласил: «…берегите свою жизнь.» Но звучал при этом бесчувственно, мёртво, а не умиротворяюще, убивая всякую веру, что эта бережность не станет напрасной. На выходе мозг заполняли яркие упаковки и штрих коды, променады и эскалаторы, зеркала, музыка, свет и шум, настолько, что в нём просто перегорали пробки, и всё вокруг внезапно слилось в пёструю расплывчатую массу. — Крис, пожалуйста, только без истерики. Нам нужно срочно поговорить. Это очень важно. Спустись пожалуйста, возьми перерыв, а еще лучше отпросись. — Я тебя, конечно, отмазала на сегодня, но не соизволишь, хотя бы сейчас сказать, что происходит, и почему ты до сих пор не брала трубки? Мы пол Нью-Йорка проехали, чтобы обойти весь твой район и обзвонить все квартиры в твоём лофте. — Кристина, пожалуйста, всё потом. Выходи! Это реально срочно!***
— Знаешь, когда я училась в колледже, мне нравилось думать, будто моя неудовлетворённость была богемной или даже марксисткой, — наконец, после долгого молчания, по дороге в кафе за углом, нравоучения Кристины начались, когда официант забрал меню и записал заказ, — но на деле, я была очень далека от того, чтобы понять природу моего поведения и его подлинный источник. Всё было довольно просто. — Она сидела как первоклашка за первой партой в попытке выделиться перед учителем, без единого намёка на бывшее дружелюбие и доброту. — И что же это было? — Алекс уже сто раз передумала начинать разговор с человеком, чьё выражение лица нисколько не изменилось после истерических, шутливых вспышек Лэйтер в попытке приободрить и завязать общение на приятной ноте. — Это ты мне скажи. — Кристина нахмурилась ещё больше и её тон стал более холодным, почти презрительным. — Мой асоциальный барьер позволяет мне сейчас прекратить эту припарку и заняться делом. Может, я в подростковом возрасте так и подумала бы — что я просто выше всего этого, и люди, непонимающие меня, просто не так глубоко мыслят, и мне не стоит уделять им даже минуты моего времени, но я уделяла. — Алекс уже переполняла злость к самой себе, так глупо создавшей эту ситуацию, в которой она сама себя и закапывает, но тут же спускалась на пару тональностей в голосе, смягчаясь и вспоминая зачем она здесь. — А знаешь почему? Нет, не потому, что была так воспитана — (Уделяй всем и каждому толику внимания и одаривай лучезарной улыбкой), а потому, что всегда находила аргументы «почему нет». Вечный спор ради спора. Даже с самой собой. — Будешь сейчас подыскивать себе оправдания? — Кристина отпила из керамической чашки и приподняла бровь, удивлённая такой бестактности, вместо извинений. Тот барьер искренности, который всегда мешал открыто говорить о каких-то личных вещах, или просить прощения в ситуациях, когда не прав настолько, что стоило бы, но не получалось, взял верх. Алекс понимала, что сейчас играет никому не на руку, точнее говоря — попросту проигрывает в ситуации, где стоило бы вывесить белый флаг обоим сторонам. Сложно было даже извиниться за загас трубки. Да что там извиниться! Даже наврать, слепить нелепость, вроде — уснула, сел телефон и всё. Просто не могла. Это было выше её сил. Искренней хотелось быть безумно, но страх «неправильной» реакции, унижения или даже предательства не покидал даже сейчас, перед самым добрым и понимающим человеком на Манхэттене, в Нью-Йорке, да даже на всём белом свете! — Я хочу интервью, — без доли эмоций, голосом диктора некого футбольного матча, произнесла Лэйтер. После очередной молчаливой паузы, по достижении лимита поднятия бровей удивлённой Кристины, она всё же добавила: — Я хочу интервью с Финном Вулфардом.***
— Даже сейчас, по прошествии лет, на другом конце страны, я порой вижу во сне, как стою перед белой дверью и жду, что вот-вот, словно страж сказочных врат, появится она — неподвластная времени, с бдительным взглядом и лукавой улыбкой ребёнка. — Почти театрально, размахивая руками говорил Вулфард, плетясь позади. — Подожди, парень, скоро всё встанет на свои места: апельсиновые рощи, тусовки кинозвёзд, вечерние коктейли у кромки подсвеченного бассейна, кубинские и французские сигары. — Крис пытался перевести тему и приободрить раскисшего как застоявшееся молоко Финна, прогуливаясь по парку с его псом, которого Кристина притащила вчера со словами «а если его поймает отлов? они усыпят его! не будь таким бессердечным!». — Как ты вообще согласился на шарпея со своей аллергией? — Финн смеялся, попивая из банки с энергетиком. — А как ты согласился на энергетик? В нём нет ни единого процента алкоголя. Или я зря это сказал? День был прекрасным, по особенному весенним, почти летним, когда уже можешь бродить по улицам в одной футболке, но чуть дунет ветер, и тебя обдаст мурашками, и появится желание зайти в кофейню на чашку латте. Всё было идеально до момента, заставившего Финна нахмурить густые брови и остановиться, будто если остановит все внешние раздражающие процессы, мозг начнёт работать быстрее — телефон издал истошный звон, что говорило о входящем сообщении на почту, которое гласило:Мистер Вулфард Издательство «Дэйли Ньюс» выражает своё достопочтение, и предлагает вам принять участие в интервью 25 апреля в 14.00 по адресу… … С нетерпением будем ждать вашего ответа. С уважением, редактор журнала Пенелопа Уорли.
Он стоял на тротуаре, и сердце у него колотилось. По закопченному небу низко летели голуби. На Гринич-авеню почти никого не было: парочка заспанных мужчин, которые, похоже, всю ночь выясняли отношения, взъерошенная женщина в парусящей водолазке прошла в направлении Шестой авеню с таксой на поводке. Место казалось взрослым, рафинированным, перегарным. Все выглядели так, как будто они или с похмелья, или только что выползли из постели. Финн ткнул пальцем в Криса, и когда тот в недоумении повернулся, сунул телефон ему. Похоже, и он тоже не знал что сказать — он открыл было рот, закрыл рот, потом помотал головой, будто желая, чтобы в ней прояснилось. Сейчас Финн ощущал дрожь человека, стоявшего на пороге поразительного открытия, как будто одним прекрасным утром всё должно сойтись в высшей точке — его будущее, прошлое, вся его жизнь, — а он, подскочив на кровати, только и смог бы, что издавать ошеломлённые возгласы не умещающегося в словах восторга. Что, собственно, он сейчас и делал, да только рядом находится Крис с его выпученными глазами, которые украшали сейчас гусиные морщинки от его ухмылки, и стояли они посреди Центрального парка и истошно кричащих ворон, а бедный безымянный шарпей всё утягивал их куда-то в сторону верхнего Ист Сайда.***
В холле отвратительно-сладковато пахло плесенью и стоял полумрак — казалось, что скудный, рассеянный свет идёт от газовых рожков. Старое поместье каких-то богачей или бывший загородный дом одной из здешних светских семей, до того как Вулфарда не пригласили сюда в качестве гостя. Тени от пальм в кадках, словно паутина, затягивали стены, а на потолке, таком высоком, что при одном взгляде на него кружилась голова, маячили искажённые очертания теней. Мимо ходили неизвестные люди туда-сюда, а откуда-то издали доносились звуки фортепиано, различных голосов и передвигающейся по ковролину аппаратуры. Его встретила ассистентка и беззвучно пригласила пройти за ней. Харизматичность этой девушки иногда поражала — её жестикуляция достигла своего апогея и больше не нуждалась в отрывках коротких фраз, что рассмешило Финна, будучего в уже приподнятом настроении. Они прошли через холл и миновали несколько комнат, пока не достигли помещения, ещё не утратившего напоминания гостинной в лимонно-желтых тонах, с зеркалами в позолоченых рамах и хрустальными люстрами. Хотелось задержаться и рассмотреть это великолепие, но пришлось довольствоваться лишь беглым обзором на ходу. Звуки фортепиано приблизились, и теперь звучали довольно знакомо, что до боли устрашало: играли Шопена, наверное, какую-то прелюдию. Финн едва мог различить кого-либо в потоке неизвестных ему, мешающими друг другу под ногами людей, пока не заметил взмах белокурых локонов на миг, и вновь утратил из виду. Панические водовороты вновь подступали к горлу и он напрочь забыл, что только что ступил на порог своей бывшей жизни селебрити, шумных вечеринок, радужного смеха, духовно высоких и интересных людей, искусства во всех его ярких и мрачных проявлениях. В этот момент ему натуральным образом захотелось послать всё к чёрту подальше и убежать, укрыться в своей комнате в Ванкувере предварительно забежав к диллеру за порцией оксиконтина и убиться вусмерть запивая всё это бутылочкой давнишнего скотча. И он так её больше и не увидел до окончания интервью. Ссылаясь на эмоциональные всплески и недосып, он отмахнул все мысли о ней как табачный назойливый дым. У Алекс было четыре дня, чтобы принять свою поспешность, и как она думала — оплошность. Она просто не смогла бы сидеть, и вот так запросто, без единой эмоции брать у него интервью. Да что там спрашивать, даже видеть его было нестерпимой истерической погибелью. Она не объяснялась с Кристиной, надеясь на её доброту и понимание, и просто закидывала смс и звонками с умолительными просьбами провести интервью самой. Крис, естественно, в который раз спасла Лэйтер, но деликатно намекнула о том, что та перебарщивает, и после интервью с неё причитается ужин в ресторане. Вулфард удивился появлению Кристины, и ожидал каких-то объяснений — (Что за тайны? Почему не сказали раньше? Спасибо Крис, я в долгу!), и заметно расслабился при виде знакомого человека. Полтора часа пролетело как пара минут, в приятной обстановке бывшего гостиного двора, чем раньше было это поместье, теперь находящееся во владениях издательства, и чарующей улыбке самого интервьюера. Только одной Алекс, закрывшейся на втором этаже в бывшей спальне какой-то дочери герцога (или кого-то еще, она уже не помнила) с тем самым роялем, и смотревшей на всё происходящее через монитор, было некогда расслабиться — она всё прокручивала предстоящий ужин в ресторане, куда Кристина точно позовёт Финна, которого они так сильно хотят познакомить с ней — не отвертишься. За всё время она ни разу не шелохнулась, как ей казалось, и только после слов — (Спасибо, мистер Вулфард, было приятно и блаблабла), обнаружила, что лежит на диване, скрючившись в прямоугольнике дневного света, струящегося из окна у изголовья, а бежево-бледный цвет стен приобрёл более дикий окрас и рябил в отражении зрачков перемежаясь с тугой головной болью. И только потом она поняла, что истинной причиной всего этого некомфортного состояния, была непрекращающаяся дрожь — мышцы сокращались как у подопытной зверушки с вживлёнными поглубже в мозг электродами — оттуда и разыгравшаяся мигрень — звуки становились громче, предметы расплывались, боковое зрение туманилось, и на периферии мерещились крайне неприятные вещи.***
Все трое — Крис, Кристина и Алекс, уже около десяти минут как сидели за столиком в The Grey Dog на шестнадцатой западной авеню, потому что Кристина всех уверяла, что там самые вкусные ланчи с демократичными ценами, что есть в округе. Финн задерживался из-за столпившегося десятка поклонниц, которые еще помнили о его существовании и пытались выудить у него автограф, что он делал с радостью. Кристина пыталась вытащить из Алекс (Элис) хоть словечко, и послушать о её мотивах такого невнятного поведения, но всё что делала Лэйтер, это отмахивалась, говоря — «Потом!», или просто игнорировала её, сопровождая всё это невнятными звуками типа «угу». Дрожь так и не прекращалась, и в глазах уже начинало темнеть — организм находился в предобморочном состоянии от невыносимого перенапряжения, но каким-то чудом всё не отключался. Сейчас она была похожа на труп утопленника — бледная, почти синяя кожа, опухшие глаза от попытки сдержать истерический плач и несвязная речь, будто вот-вот, и её смачно вырвет прямо под деревянный столик на ботинки сидящего напротив — Криса, а потом прибежит официант с воплями и её выгонят из заведения. И она посчитала это неплохой мыслью, как дверь в кафе со скрипом отворилась и зазвенели подвешенные над потолком колокольчики играющие роль сигнализации. — Парень, наконец-то, мы уже заждались, — Крис приподнялся над диванчиком, обитым красным кожзаменителем, и чуть не сбил разнос с рук официанта и чашкой маккиато для Кристины. Финн не заметил, как оказался около стола, и тут же понял, что подойди он ещё ближе, и увидит лицо блондинки, которая преследует его не только наяву, но теперь и во снах. На секунду замер, сделал пару шагов до сидений и с армейским поворотом «на раз, два», сел напротив её. Тело прошибло мурашками. Алекс передёрнуло, будто откуда-то из щелей в стенах на неё дунул обжигающий ледяной ветер. Не удалось сдержать то-ли подступившую рвоту, то-ли накатившие слёзы, то-ли крик, а то и всё разом — она, резко дёрнувшись и подкинув стол боком так, что долгожданное маккиато Кристины разлилось по всему столику, выбежала в туалет. Мозг Финна словно окоченел и с какой-то странной лёгкостью фиксировал впечатления, но не поддавая их при этом никакой оценке. Организм отказался полностью от чувств и мыслительных процессов, двигаясь ровно на том, что предлагала природа — инстинктах. Казалось, он сидит так уже целую вечность, но на деле не прошло и минуты, как рванул за ней в туалет, вопреки всяким знакам на дверях предопределяющим гендерные признаки. Она стояла над раковиной склонив голову, с лица и волос стекали капли воды, а от тяжелого дыхания запотевали зеркала. Алекс повернулась только когда на недавно заживших казанках почувствовала тепло — его руку, и очень чётко, громко, послышались слова, которые, Финн не понимал, как смог произнести: — Мне казалось, что я брожу по вокзалу, а моего поезда всё нет и нет. Я словно один из тех призраков, которые поздней ночью спрашивают у пассажиров, когда отправляется полуночный экспресс, потерпевший крушение лет двадцать назад. Я переходил из одного зала в другой, пока не наступал тот жуткий момент, когда закрывалась последняя дверь. Я покидал уютный мир чужих людей и подслушанных разговоров и оказывался на улице, где холод прощупывал меня до костей. Я сразу забывал что такое свет, что такое тепло. Я остался наедине с самим собой, а в поддержании иллюзий мне помогали алкоголь и наркотики… Но сейчас я чист… Так что об одном тебя прошу — скажи что ты настоящая, умоляю.