(не)НОРМАЛЬНЫЙ

      — Ну всё, пап! — закричал я в телефон, всеми силами сдерживая себя, чтобы не швырнуть телефон в стену, — Ты говоришь одно и то же уже три года, но мой ответ не изменится. Я ЛЮБЛЮ ЕГО. И не брошу. Никогда. И ещё, он нормальнее большинства здоровых людей, — папа говорил ещё что-то, но я не хотел слышать, поэтому всё же отключил телефон и мягко положил на диван, ведь он стоил огромных денег.       Нет, в деньгах мы не нуждались, родители Чанёля обеспечили нас всем, только бы я остался с их «ненормальным», как они его назвали, сыном. Конечно же, я с моим двухметровым чудом не из-за денег, у меня есть хорошо оплачиваемая работа. Но всё же иногда пользоваться его кредитками приходилось. И я не чувствую ни капли стыда. Почему? Потому что эти люди, которых и родителями назвать трудно, буквально оставили их сына на мое попечение и смылись в Лондон, чтобы я даже при желании не мог бросить Чанёля.       Они просто были уверены, что больше года я с ним не смогу прожить и не убегу только из-за чувства вины и из-за моей натуры, которая «просто не может оставить больного человека одного». Но как же они ошиблись.       За те три года, что мы в браке и живём вместе, и за четыре года, что знаем друг друга, я никогда не жалел Чанёля. Я только любил его, и с годами, нет, с каждым днём я любил его всё больше и больше. Его аутизм ни на минуту не давал мне повода думать, что он больной и отличается от других, или может быть чем-то отстаёт от других. Он был самым добрым, милым, пушистым и человечным человеком, которого я знал. И даже наше знакомство произошло из-за его бескрайней доброты.                            — Ненавижу дождь, — крыша, под которой я укрывался от дождя больше получаса, никак не помогла. Моя одежда уже была насквозь мокрой и, как назло, ни одного такси не было, все были заняты. И я, решив, что раз уж я мокрый, то можно и бежать под дождём, всё равно хуже уже не будет, рванул с места.       Я быстро пробежал мимо щеночка, который стоял под дождем и дрожал от холода, но, подумав, что не добегу до него, среди машин, которые сильно брызгали грязными лужами от дождя и даже не подумали бы меня пропустить, я рванул дальше.       Но чёртово чувство вины не давало мне покоя, и я никак не мог забыть испуганный взгляд совсем маленького и промокшего щенка. И плюнув на собственное здоровье, я повернул назад за моим будущим питомцем.       Добравшись до того места, я стоял в шоке. В приятном шоке. Какой-то длинноногий парень с ярко-рыжими волосами бежал посередине оживлённой дороги и, не обращая внимания на то, что машины сигналили и обрызгивали его грязными лужами, а водители материли его последними словами, он прошел через неё, снял куртку и закутал в неё, как я думал, моего питомца.       Уже смирившись с тем, что собачку Кто-то приобрёл раньше меня, я опустил взгляд и пошёл домой. Я был каким-то опустошённым, ведь щеночек реально был хорошим, и винил себя, что не сделал то, что сделал тот рыжик, при том, что тогда машин было значительно меньше.       Из-за грустных мыслей я даже не заметил, что не бежал, а просто шёл под дождём. И перед тем как опять начать бежать, я решил последний раз посмотреть назад на щеночка и его нового хозяина.       И как же я удивился. Тот парень сидел на асфальте, под льющим дождем, в одной майке, и крепко держал в своих длинных руках закутанного в куртку щенка.       Я увидел переход, в пятидесяти метрах от меня, и, быстро добежав до него, нервно ждал зеленого света, чтобы быстро добраться к ним.       Я не мог понять, зачем он вместо того, чтобы бежать, сидел под ливнем и, сам дрожа, пытался обогреть щенка. Бездомным он точно не был. Когда я добрался до них, увидел на нём дорогие кроссовки и смарт часы, а когда увидел оригинальный знак GUCCI на куртке, то стопроцентно понял, что в деньгах он точно не нуждался.       — Почему вы сидите здесь? — я сел перед ними на корточки и внимательно смотрел на глазки щенка и огромного парня, который испугался от моего голоса и с недоверием смотрел на меня.       — Собачка… Холодно… Чани не мог оставить его мёрзнуть… Чани не хочет, чтобы малыш мёрз, — этот гигант стал запинаться и говорить как маленький ребёнок. Его поведение мне показалось очень странным — он всё время нервно поворачивал голову в левую сторону, как будто у него были резкие и очень частые спазмы. Но подумать об этом я решил потом.       — А зачем ты сидишь под дождём? — я играл с шерстью щенка, которая, несмотря на грязь, была очень мягкой.       — Чани не помнит… как идти домой, — опять у него задёргался левый глаз.       — Пошли ко мне, — протянув руку к испуганному парню, как можно более дружелюбно улыбаясь, чтобы его не спугнуть, я ждал его ответа. В том, что у него какая-то болезнь, я даже не сомневался, и поэтому пытался вести себя как можно спокойней и «правильней», чтобы не оттолкнуть. Но его дёрганность никак меня не волновала, ведь он вёл себя человечнее многих людей, даже меня.       Дома мы оба переоделись в сухую одежду. Правда, мои спортивки и толстовка, которые я намеренно покупал на размер больше, чтобы чувствовать себя удобно в них, ему были очень малы, и этот гигант в них выглядел очень мило.       Когда после чаепития мы согрелись, а щеночек, просто съев маленький кусочек колбасы, уснул, закутавшись в моё меховое и очень тёплое одеялко, мы с альфой начали разговаривать. Он, к моему счастью, больше не дёргался и спокойно говорил, правда, делая маленькие отдышки почти после каждого слова.       Скоро у него пискнули часы, оповещая о звонке, и лопоухий альфа, спокойно сидящий передо мной, от испуга спрыгнул с места, а потом, положив руку на грудь, попытался отдышаться. И каким же милым он был тогда.       Сразу после того как он нажал на зелёную кнопочку на часах, из них послышался дикий крик, от которого альфа обнял себя за ноги и тихо слушал. Из крика из часов я понял только то, что у альфы спросили, где он, и тогда я не выдержал и закричал в часы место моего дома, отключая вызов.       Через полчаса в дверь постучали, как я понял, папа Чанёля с водителем. Они без церемоний вошли в дом, даже не снимая грязную обувь, и потащили за руку сопротивляющегося альфу к выходу. А потом его папаша всунул мне в руки стопку денег и, огрызнувшись, что, если скажу кому-то о его больном сыне, меня убьёт, вышел из дома, хлопнув за собой дверью.       А я, решив, что единственный больной, которого я видел сегодня, это он, быстро пошёл к окну и, дождавшись, когда он выйдет из подъезда, швырнул из окна все его деньги, и из-за ветра они все полетели в его сторону, а некоторые ударили по лицу.       И я, радуясь своей маленькой победе, пошёл мыть щенка, который проснулся от криков.                            — Беки, ты кричал? — выйдя из ванной, с пеной для бритья на лице и бритвой в руке, спросил Чанёль, обеспокоенно смотря в мои глаза.       — Нет, Чани, просто громко говорил, — нет смысла говорить ему о новых замашках моего отца. Все считали его глупцом, который ничего не понимает, но мой альфа понимал всё — когда я грустный, когда весёлый, несколько раз спросил, почему мои родители шипят на него и даже однажды предложили бросить его…                            … — Беки, твои родители всегда злобно смотрят на меня, а после их ухода ты всегда плачешь, — альфа сел возле меня на диванчике и говорил очень серьёзно и сосредоточенно, что было редкостью для него. — Они всегда ругают тебя из-за меня. Я слышал, как твой папа сегодня в комнате кричал и говорил бросить меня, а ещё он всегда говорит такое по телефону. Может, он прав, и ты должен уйти от меня? — мой большой малыш смотрел на меня очень серьёзно и грустно, и по нему было видно, как много усилий он приложил, чтобы не запинаться. Но, несмотря на решительный тон, в его глазах был страх.       — Ты бы бросил меня, если бы твои родители сказали тебе такое? — я любяще посмотрел ему в глаза, руками взяв за щёки.       — Никогда, — он моментально обнял меня, сильнее прижимая к себе, и как в бреду всё повторял и повторял: «Чани никогда не бросит Беки».       — И Беки не бросит тебя, глупый. А если опять услышу такое, то не буду разговаривать с тобой и обнимать месяц… — и, исходя из его улыбки на всё лицо, я понял, что эти дурацкие мысли исчезли из его головы.                            … — Хочешь побриться? — я подошел к нему и уже в который раз почувствовал себя ну очень маленьким рядом с ним. А он тихо покивал несколько раз, обнимая меня за талию. — Давай я сам.       Он быстро согласился. Правда, бриться он научился ещё на третий месяц нашего совместного проживания, но никогда не упускал шанс того, чтобы брил его я.                            Мы с Чанёлем сидели в ванной, и я наблюдал за тем, как он, неуклюже держа бритву, пытался бриться. Это наша первая неделя совместной жизни, и только сейчас он признался, что причина его щетины то, что он бриться не умеет, а просить меня стеснялся.       — Чани, смотри, нужно держать прямо и медленно провести ей по щеке, — я показал сказанное на собственном лице.       А Чанёль, после внимательного изучения, повторил то же самое, без единой ошибки, и я начал задумываться: если он так хорошо всё понимает, то чем были заняты его родители все двадцать лет его жизни?       — Ауч, — из-за мыслей я не уследил за альфой, и он порезал щёку. А теперь смотрит на меня мокрыми глазами и всеми силами пытается не плакать. Смыв кровь, которой было немного, я хотел уже побрить его сам, но он раньше меня взял бритву и продолжил медленно и осторожно бриться дальше.       И через три месяца тренировок и обучения я проснулся от того, что альфа радостно кружился вокруг кровати и пытался разбудить меня, крича:       — Беки, смотри… Чани сам… Без тебя… Брил лицо… И даже крови нет!                            Альфа тихо сидел на маленьком стульчике в ванной и внимательно смотрел на меня, будто видит впервые.       А я осторожно проходил бритвой по его нежной коже и с каждым разом освобождал его от коротких, рыжих волосков. В нашу первую встречу я подумал, что его волосы покрашены, но потом узнал, что из-за болезни его гены мутировали, и он с рождения был рыжиком.       — От тебя так хорошо пахнет, — протянул Чанёль и обнял меня, когда я положил бритву. Моё рыжее солнце уткнулось в мою шею, вдыхая мой запах. Сам я не чувствовал собственного запаха, но Чанёль всегда говорил, что он начал обожать бананово-клубничный сок только из-за того, что от меня пахнет им. А ещё временами, возвращаясь домой, я находил его нюхающим горшочек с мятой, и он говорил, что скучал по мне, а от подушки пахло не так сильно.       — Чани, пошли спать? — Мы уже неподвижно стояли пять минут, и мои ноги порядком затекли, всё же сегодня я изрядно вымотался.       — Угу, — он никак не хотел отпускать меня, просто встал за моей спиной и, не опуская руки с моей талии, снова положил голову на моё плечо, уткнулся носом в шею и сделал маленький шажок, что значило «надо идти».       В таком положении и маленькими шажками мы добрались до комнаты. Я помог Чанёлю переодеться в пижаму, и он, подождав, чтобы я тоже переоделся и шёл к нему, сильно-сильно заключил меня в свои медвежьи объятия и уснул, как только голова коснулась подушки.       Ну и кто может сказать, что он больной и ничего не понимает? Ну и что с того, что он не может говорить длинные предложения и всё время запинается? Что с того, что во время приступов страха или волнения у него начинается спазм мышц лица и дёргается левый глаз? Что с того, что временами у него бывают приступы, и он начинает кричать, кататься по полу и кидать и рушить всё?       Главное то, что он любит меня, хотя никогда не говорил об этом. Но не говорил только из-за того, что не знает, что это нужно сказать. Главное то, что он всегда ждёт меня после работы. Пытается готовить для меня ужин, хотя в основном это печенье и открытый йогурт с ложкой. Главное то, что он пытается всеми силами поддержать меня, а когда не понимает, что случилось, просто крепко-крепко обнимает меня и говорит, что всё наладится.       И кто бы что ни говорил, моего солнца я в жизни не брошу. НИКОГДА.