from zero

Хёнвону отказывают в регистрации на конец марта. Хосоку, выглядевшему очень мрачно (местами даже злобно), когда собирался в администрацию, тоже, и это несмотря на все связи с общественностью – популярному блоггеру и дизайнеру совсем не сложно найти, на что надавить, чтобы поднялся шум, но нет, дерзкий шантаж проигнорировали и пожелали удачи. Холодная, как утренняя рыба с рынка, администрация предпочитает ничего не комментировать и не объяснять, ссылается на текучие законы и уклончиво обещает рассмотреть заявку в самое ближайшее время. Без уточнения конкретных дат. Хёнвон у всех просит прощения, хотя не за что. Под без того устало выглядящими глазами залегли новые тени; медленно проводя рукой по розовым волосам, он шумно выдыхает, и необычно тихие собаки стараются подобраться к нему поближе. Чанёлю действительно жаль. Никто не заслуживает отказа в самый последний момент, когда приготовления почти закончились. Даже выпекли пробный торт, о чём ещё говорить. Дело и в деньгах тоже, но больше – в чувстве беззащитности перед теми, кто тебя не воспринимает хоть немного человеком. Другим, непохожим, иностранцем со своей историей, но всё же человеком. Может, поэтому так тяжело всем. - Всё из-за той грёбаной бабки со сливами. – Хосок очень тщательно, на грани убийственно холодной ярости чистит апельсин. Брови нахмурены, и он даже не дёргается, когда сочная мякоть стреляет соком от слишком сильного давления. – Если бы знал, передавил бы сразу. Собственно, именно так всё и усложнилось: если Хёнвон упорно пытался подмазаться к утверждавшей заявления женщине, используя шарм, лесть, жалость и даже неловкий флирт, то появившийся в рёве и резиново-кожаном душке своего мотоцикла Хосок действовал иначе. Точнее, ему и не пришлось – как только в изящно обставленной приёмной взгляды встретились, стало понятно, что это конец. Ядовито улыбаясь, сливовая бабуля пожелала Хосоку удачно поцеловать свои ягодичные мышцы и попросила выйти. Хосок показал очень неприличный жест вначале одной рукой, а затем другой. Хёнвон к такому не был готов. - Мы что-нибудь придумаем, - не зная, что ещё сказать, Чанёль пытается навязаться в беседу и прочищает горло. – Может, можно будет дать взятку или что-то такое, не верю, что на таком посту не подкрадывают… - Не вариант. – Хёнвон на автомате берёт протянутую женихом дольку. – Она скорее умрёт, чем для нас что-то сделает. Гомофобка чёртова. Всё равно Чанёль не может не думать, что должен быть шанс. Сейчас, когда хёнвонхо так подавлены и злы, нет смысла соваться с предложениями, ещё загрызут, но ведь можно обсудить и без них. С деньгами Бэкхёна и Сыльги есть, на что разгуляться, то, что они – наследники крупнейших строительных гигантов, о многом говорит. А если и нет, всегда остаётся Сехун и его неистребимый, неукротимо-валящий с ног стиль подката, ибо кто знает этих женщин и их пристрастия, вдруг поможет. Хосок делит апельсинку на всех, не заморачиваясь о чистоте и пятнах на полу, и никто не возмущается, что сок течёт по пальцам, даже Сыльги, сегодня влетевшая в дом в тумане молочно-белого шёлкового платья, короткого, как и её мнения по поводу отказа. Хёнвон всё ещё в настолько глубоком шоке, что просто пялится в стену. Подумаешь, шкурки разбросаны по столу – тут целая жизнь решается. - Вам нужно отвлечься. – съевший свою дольку Бэкхён запрокидывает голову и аккуратно вытирает пальцами подбородок. Потом придётся умыться, Чанёль замечает ускользнувшие линии желтоватого сока. – Когда переживаешь, всё кажется невозможным, но это не так. Мы найдём выход, так что просто отдохните немного. Разве друзья не должны взять на себя хлопоты о свадьбе? В этом точно есть смысл. - Ладно. Пойдём попробуем торт хоть, зря его Джухён до утра готовила, что ли, - выдохнув, но уже не так тяжело, Хёнвон чистой рукой почёсывает мордочные складочки внимательно наблюдающих мопсов. По Хосоку видно, что это его сейчас волнует в самой меньшей степени, но когда Хёнвон как бы случайно предлагает зайти по дороге в какую-нибудь рамённую, с интересом выпрямляется. Кажется, диета совсем доконала, после того случая с изжогой даже любой намёк на острое-солёное-из пакета – всё то, в чём Хосок души не чаял – карался суровым взглядом и «детка, тебя ждёт сельдерей». Таким послаблением грех было не воспользоваться, нет худа без добра и всякое такое. - Ой, возьмите меня. – Сыльги аж спохватывается, распахивая глаза, - думаю открыть в Сеуле новую сеть кофеен, так посмотрю, что и как выгодней продавать будет. Может, даже здесь запустим. Внезапный поворот, но, если подумать, подходящий – ещё с универа эта леди, недооценённая абсолютно всеми из-за семьи и внешности, просчитывала прибыль быстрее самых выдающихся студентов, не говоря о создании потрясающе детальных финансовых стратегий. Круче неё был – есть - лишь старший брат, которым, наоборот, поголовно восхищался каждый профессор на кафедре, учёба для неё действительно стала борьбой. Ну, да, технически Сыльги – второй наследник, но Ёнхён, говорят, обожает сестру до безумия, так что между ними деньги вряд ли встанут. Счастья, удачи и успеха, в общем. Бэкхён не просится следом. Что автоматически означает, что остаётся с Чанёлем. Наедине. Сыльги странно косится на друга, но тот едва заметно качает головой.

---

Бэкхён предложил выйти из вагона за пару остановок, а Чанёль согласился, точнее, очень растерялся. Кивнул прежде, чем успел осознать, что ждёт, слишком отвлёкся на то, как Бэкхёна снова к нему прижало. Людей вокруг так много, что почти нечем дышать, пот смешивается с тонким бергамотом духов, сбоку в плечо кто-то вжимается, а ещё от тряски в спину вбивается поручень, но это ничто по сравнению с тем, как Бэкхён держится за толстовку. Сердце тяжело бухает в груди, стоит только посмотреть на его опущенную голову и, если это, конечно, не обман зрения, на покрасневшую шею. Поезд поворачивает, и толпу сносит в сторону. Чанёль придерживает Бэкхёна рукой и думает, что вот-вот взорвётся. Ещё несколько секунд, и наконец-то всё останавливается. Вагон будто бы выдыхает, людей разом становится меньше; Чанёль насильно расслабляет руки, едва ощутимое тепло тела, единственного среди многих, остаётся на пальцах ещё с секунду. Ноги снова идут по прочной, твёрдой поверхности, в нос ударяет привычный землистый запах. Постепенно добавляется что-то металлически-кислое. Все вокруг пихаются, но по-настоящему чувствуется лишь то, как Бэкхён наступает на ноги, торопясь и пытаясь не утонуть в толпе. Чанёль привык ходить быстро, одиноким трудно ждать других. Эскалатор двигается издевательски медленно. Но вот воздух становится будто бы светлее и прозрачнее, впереди маячит свежая, ещё размытая из-за расстояния зелень улиц. Ясность золотого вечера вспыхивает и ослепляет, но затем привычно тает по краям глаз; быстро поднимаясь по ступенькам, Чанёль глубоко вдыхает, свистящий гул машин вторит и сменяет давящее эхо подземки. Пройтись по узким улицам будет здорово, кое-где уже едва набухли первые шёлковые бутоны; сильно-сильно хочется пробежать по виднеющимся лепесткам пальцами, как в детстве. - Подожди, - напряжённый голос Бэкхёна резко возвращает в реальность. - Я сейчас, подожди… Он одним быстрым, будто толкнули, движением валится в сторону, к металлическому ограждению, и цепляется за него так крепко, что белеют руки. Дышит слишком быстро, шумно выдыхает ртом; выглядит ненормально бледным, а люди сильно косятся, но всё так же спешат мимо. Что-то в голове Чанёля перещёлкивает, и вот он уже не контролирует себя. Привычки ведь не умирают. Остаются внутри, таятся, как сорняки в тени, только ждут слабины – или волнения, от которого обо всём другом забудешь. Им всё равно, сколько себе обещаний давал так не делать больше. Не важно, как сильно хочешь избавиться. Чанёль не думает. Ни о чём. Прохожих тьма, всем и всё будет видно, но мысли растворились. Сейчас нужно сделать то, что всегда помогало, что осталось в памяти. Только у него получится – потому что знает, как правильно. И только сам должен. Чанёль обхватывает шею Бэкхёна руками, осторожно и очень мягко, чтобы не напугать ещё больше. Кожа едва влажная и холодная на ощупь. Кровь пульсирует так сильно, что колкий отзвук в Чанёля проникает. Бэкхён ездит с личным водителем не только потому, что может себе это позволить. Или нет, не в первую очередь поэтому. Чанёль вспоминает – а потом ненавидит себя те долгие пару минут, пока взгляд Бэкхёна не обретает смысл. Вот так, потихоньку, пусть смотрит только в глаза. Бэкхён накрывает пальцами чужие ладони, и они мелко-мелко дрожат, левая намного сильнее. Теперь понятно, почему так неуверенно просил идти от дома Хёнвона пешком. Предлагал вызвать такси, но Чанёль сказал, что не сможет заплатить, а если Бэкхён так хочет, пусть едет один. Бэкхён остался, но выглядел испуганным – впрочем, Чанёль сам был растерян, может, поэтому не обратил внимания. Бэкхён до смерти боится спускаться в метро. Сквозь толпу идти затем – слишком жестокое испытание. На секунду кажется, что между ними ничего не случалось – как если бы отключили воспоминания именно здесь, избирательно. Грудь распирает запоздалой нежностью; Чанёль привычно наклоняется, чтобы поцеловать взмокший лоб, но реальность грубо толкает в спину чужими локтями. Внутри бьётся совсем другое. Требует спрятать Бэкхёна под толстовкой, в домике, в тёплом и защищённом месте, каким Чанёль всегда мечтал для него быть. Люди сменяют друг друга, сливаясь в чёрную реку; время течет таким же потоком, бурным, тревожным, уверенным, эхом отдаётся от стучащих каблуков. Они не вместе уже полгода. Чанёлю нужно отодвинуться. Бэкхён больно сжимает пальцы. Призрачный мир тает блёклым светом, стекается в длинные тени на асфальте и прячется, чтобы выйти из новой трещины когда-нибудь потом. Когда защита снова падёт. Бэкхён сказал тогда, в последний день, что никогда в Чанёле не нуждался. Чанёль – что никогда не хотел Бэкхёна любить. Разве они сейчас не должны бояться друг друга сильнее – так, чтобы тошнило от прикосновений, чтобы из горла ненависть рвалась, буйная и грозная? Не тоска должна до краёв подниматься, а ярость – с обеих сторон. Когда Чанёль сбежал, ничего Бэкхёну не сказав, всё это из ниоткуда налипало даже на плечи, пускало глубокие корни все холодные ночи подряд. Страх, что сделал неправильно, отчаяние, потому что уже не исправишь. Злость из-за собственной никчёмности, самая тяжёлая из всех. Колотых ран в груди так много, будто цветов по весне, а смысла от них – никакого. Не смог Бэкхёна из себя вырезать, искалечил сердце вокруг его имени, втыкал в ласковый шёпот яростные иглы. Честно пытался избавиться, и иногда почти получалось – когда вспоминал, как Бэкхён хотел переделать, как не принимал таким, какой есть. Но потом появлялось что-то, и всё утихало. Как случайно забытая в доме рубашка. Или чей-то смех, совсем чуть-чуть на его похожий. Чанёль спрятал все чувства подальше, надеясь, что сами вылечатся или умрут, время знает лучше и прочий бессовестный бред, передающийся на правах истины. Казалось, что чудо случилось – но сейчас, у спуска метро, в другой стране, где прохожие бьют углами кожаных кейсов, а деревья вот-вот зацветут нежно-белым, Чанёль понимает, что безнадёжен. С Бэкхёном ничего не кончено. Никогда не было. От этой мысли легче. В каком-то смысле. Больше не нужно притворяться и выдумывать объяснения, врать, что всё замечательно, хранить телефоны случайных людей просто на случай, если станет совсем невыносимо быть одному. Живот мгновенно сводит от страха; Чанёль смотрит Бэкхёну в глаза и видит себя. Резко убирая руки, выдыхает, задевает кого-то, получая полный ненависти взгляд. - Становится темнее, - вот и всё, что может сказать, нервно сглатывая. Нужно идти, пока совсем не похолодало, свет сбежал с улиц, оставив место пока ещё незрелым лиловым сумеркам. Загорелись первые огни, самые странные и будто не к месту. Бэкхён кивает заторможено, отлипает от стены. Тени меняют лицо слишком быстро, не уловить выражения. Остаток пути, долгие несколько часов вдоль узких дорог и дышащих рыбным паром рамённых, они идут молча, но тишина тревожная. Недосказанность и что-то ещё, что можно уловить в самом воздухе, но трудно назвать, мешает расслабиться, и, может, это потому, что Бэкхён снова косится. А может, Чанёль просто очень хочет в это верить.