from zero

Говорят, нужно избегать всего три типа корейцев, чтобы найти идеального. Первый нападает без предупреждения, требует номер телефона, приглашает на кофе вот именно сейчас, безбожно клеится и сильно пугает напористостью. Тут ясно - ничего путного можно не ждать, хорошие мальчики так не поступают. Второй тип обитает в ночных клубах – и имеет намерения честные и без слов понятные. Секс без обязательств и, возможно, денежные махинации, часто такой экземпляр состоит в заговоре с барменом - то есть, никаких сопливых долго и счастливо. Третьи же в топе «не-тронь-меня-парней» – накачанные, рельефные во всех местах плохиши, обладатели идеального пресса и тренированной груди, которые якобы агрессивны и могут в любой момент заехать по голове гантелей. У Чанёля в друзьях - по представителю из каждой группы. И, по-честному, свою сестру ни с Сехуном, ни с Хосоком с Сыльги он знакомить бы не стал. С собой тоже. Но так уж случается, что послушные мальчики и девочки вечно пропадают на таких вот засранцах, вряд ли когда-нибудь порочный круг разорвётся. И всё же есть просвет в таких встречах: часто и «неподходящие» на наивных подрываются, как на минах, бббах-бах, а потом пересматривают приоритеты и вообще становятся прекрасными партнёрами. Редко, но метко чудеса случаются. Сехун, вялый и потерявший за последние пару дней всю свою остро-бритвенную красоту, даже не подозревает, кто ждёт его в красно-бархатном кафе, нервничая и постоянно приглаживая волосы. Не нужно быть гадалкой, чтобы это предсказать, потому что Чанёль делал бы то же самое, если бы ждал Бэкхёна. Но тот идёт рядом,через силу поддерживая беседу, глядя часто в сторону, боясь взять за руку из-за хмуро-расстроенного младшего. А небо сошло с ума, сделав затухающий Токио холодно-лиловым. Из-за стеклянных крыш прорываются остатки персикового шёлка, раздувают облака предчувствием тёмной ночи. Кажется, будто за сетью высоток что-то горит, только белым и розовым, и оранжевым, уже незаметно синеющим по краям. Воздух густой и пропахший цветами, люди все очень красивые в сумерках. Неон узких улиц кажется странным в светлом тумане витрин. Чёрные провода разрезают мир на длинные ровные линии. Сынван, официантка из red velvet, обещала устроить встречу, и слово сдержала. Посвятить её в план было очень хорошей идеей; заодно втянуть хозяйку – вообще легче лёгкого оказалось. Стоило только позвонить (да, среди ночи) и сказать, что это для друга Сыльги, как и план оформился, и тема для особого дня нашлась. Кодовое «огоньки-огонёчки, клубничные ночки» придумал Вонпиль, и это реально нечто. Всюду внутри помещения будут алые фонарики мерцать, кругленькие, с кулак размером, разбавятся тонкими белыми, но только на витринах, чтобы не слишком приторно. Кафе откроется поздним вечером, а ещё в меню появится вино. Уже здесь можно было остановиться и не совершенствовать идеал, но Джухён решила предоставить кулинарные новинки, которые не подойдут ей для конкурса кондитеров. Ещё категорично настояла, чтобы кое-кто ушастый и нерешительный обязательно пришёл, и вот тут Чанёль едва сдержался, чтобы не завопить «да» в чужой телефон. Трусиха Кан Сыльги только и ждёт приглашения, ныла Бэкхёну об этом буквально вчера. Всё ещё не позвонила по оставленному номеру, мучаясь душераздирающими «а если». И это после всего, что было. Почти растворяясь в синеватой прохладе вечера, Чанёль, Бэкхён и Сехун идут к кондитерской. Пока главное - не спалиться, поддерживать пустую болтовню. Сыльги с Чондэ уже должны ждать внутри, элемент неожиданности и всякое такое, чтобы Сехун не успел сбежать. Постепенно образуются дела (за это ответственны Хёнвон с Хосоком, которые придумают неотложную причину для возвращения), Сыльги приклеится к стойке администратора, и Сехун останется наедине с Чондэ, за которым будет последний ход. Там уже всё должно сложиться. А то сил нет смотреть на уныло растёкшееся рыжее дерьмишко, честное слово. И всё же небо действительно впивается в душу. Чанёлю кажется, что впервые его таким видит. А может, не в нём дело. Только в далёкие шестнадцать в груди так счастливо что-то бродило, вся эта свобода, любовь, разливающий благоухание синий, молчаливый и всеобъемлющий, от которого кожа мягко сияет, а тени на лице становятся глубже. Деревья готовятся отцвести. Все дороги усыпаны лепестками, сияюще-снежными, розово-пыльными. Весна постепенно кончается – в Токио всегда раньше, чем где-либо, но пьянящая сладость её вливается в самые кости. Даже уличный шум похож на мелодию. Плечи Бэкхёна выглядят расслабленными. Он, словив взгляд, уже без смущения улыбается. Чанёль видит в потемневших глазах своё неровно стучащее сердце. Они ещё не спали вместе. Почему-то это кажется последней, вот самой-самой окончательной чертой (чего ж их так много). Наличие Сехуна в доме, которого удаётся выпихнуть только ради фотосессии, осложняет желание до предела. Засыпать одному, когда рядом, за стенкой, тот, к кому хочется прижаться, несправедливо. Каждую ночь душить в себе страх и ревность, и одиночество, и сомнения – пытка, с которой мало что сравнится. Чанёль знает. Прижимая к себе подушку, обхватывая её руками, знает. Мягкий свет отражается от алых стёкол кондитерской, внутри уже загорелись огоньки. Короткие юбки бархатных официанток всё так же мелькают среди сдержанных синих и коричневых тонов. Сыльги резким пятном вспыхивает в глубине кафе, и сегодня она не просто богиня – к о р о л е в а. Челюсть Чанёля падает с почти физически слышным грохотом. Это платье не одну тысячу долларов стоит. Но за него не жалко, честное слово, кто вообще способен такую красоту придумать. Пурпурные, холодного оттенка короткие шорты облегают бёдра и шёлково переливаются, высокая талия позволяет увидеть знаменитый (в узких кругах) пресс. Грудь прикрывает такого же цвета лиф без бретелей, только мягкие, плавные полукружья на светлой коже. И всё могло бы выглядеть опасно и неуместно, но поверх – бледная сиреневая будто бы блуза, почти прозрачная, в плотно вышитых ирисах и контрастных розах, в свежей зелени их резных листков. У запястий ткань расходится волнами, это особенно заметно, когда Сыльги радостно вскакивает и машет рукой. Волосы выпрямлены, заложены за торчащие ушки цветами – слева чем-то алым, а справа - россыпью мелких белых соцветий. В общем, сразу видно того, кто к делам подходит ответственно. Сехун, не стесняясь, присвистывает на всю кондитерскую. Определённо сегодня здесь – сборище богинь, и не обязательно спать с женщинами, чтобы ценить их совершенную, невозможную красоту. Но, конечно, кое-кто ещё выделяется. Джухён сдержана и скромна, не сменила повседневной одежды, но при этом нисколько не уступает Сыльги, очевидно перенервничавшей перед встречей и решившей выдать всё и сразу. Длинные волосы собраны в идеально гладкий хвост, чёрная блузка с открытым верхом лишь подчёркивает белоснежную кожу и гладкие, кажущиеся шёлковыми плечи. Из макияжа – алая помада и тушь, и как же всего этого хватает. - Давно не заходили, - стоит только подойти к кассе, как Джухён, чей взгляд довольно очевидно бродил по залу, фокусируется на конкретно впечатлённом Сехуне, который, на минуточку, и по девочкам тоже очень ого. – Наши пирожные по вам соскучились. - В последние дни настроение… очень в упадке. Кашлянув и наклонившись ближе, Джухён шепчет очень по-заговорщицки: - Немного вина и клубники ещё никогда не подводили. Сехун хмыкает, пусть и слабо, но это уже прогресс – тем более что светловолосая Сынван, появившаяся из ниоткуда, подхватывает за руку и уводит в якобы «самое лучшее место во всём дурном городе». Разумеется, всё продумано. Сыльги, увидев Сехуна и отстающего Чанёля с Бэкхёном, вполне натурально удивляется, прикладывает руку к груди. Игра началась. - Какая неожиданная, но приятная встреча, - взгляд Сыльги очень сильно косит в сторону кассы, причём сам по себе, но для Сехуна это остаётся незамеченным. – Мы буквально перед вами заскочили на кофе, а тут такое, садитесь-садитесь. Чанёля машинально передёргивает от одного только упоминания о вязкой и горькой субстанции, а коварное лицо Сынван, изящно развернувшейся на своих каблуках, ничего хорошо не предвещает. Но сегодня всё же вечер винишка, может, пронесёт, тем более, что ещё так много всего нужно съесть. Стоит Бэкхёну, присевшему рядом с Сыльги, совсем напротив, осторожно прикоснуться к Чанёлю ногой под столом, как давление подскакивает вместе с температурой и уровнем стресса. Это он, дело даже не в том, что сквозь тонкую ткань носка ощущаются знакомые пальцы. Чанёль на тысячу процентов уверен, что Чондэ, нервничающий рядом, не стал бы по чужой щиколотке так нежно скользить. А он сегодня вообще хорошенький, постригся, между прочим, и перекрасился. Аккуратные короткие волосы теперь тёмно-персиковые, скулы теперь такие острые, что и порезаться можно. Сразу стал выглядеть взрослее, и, нужно признаться, опаснее. В сексуальном плане. Рубашка в простую синюю полоску прямо идеально подходит, и Бэкхён, признавая чужой вкус, едва слышно фыркает. Чанёль с внезапным смущением думает, что выглядит ужасно. В обычной футболке и джинсах, на которых где-то ещё песок и пятна после собак. Будто случайно в компанию попал и вот-вот вылетит. Сыльги, задав по незначительному вопросу каждому, не дослушивает ответы и плетёт что-то про «пойду сделаю заказ», игнорирует Сынван с небольшим блокнотиком наготове и уносится, оставляя свободным стул, на который Бэкхён тут же пересаживается. Сехун просит принести что-нибудь «на ваш выбор» и разглядывает Чондэ с непроницаемым выражением лица, но слишком долго, чтобы списать всё на вежливость, и слишком пристально, чтобы потерять надежду. Сынван, начёркав что-то в блокноте, уходит, и сразу становится странно. Итак, двое на двое, опасность зашкаливает, неловкость давит. Бэкхён, никогда не проявлявший чудес коммуникации, молчит, постукивая пальцами по гладкому дереву столика. Выбора нет, поэтому Чанёль, мужественно выдохнув, начинает. Точнее, пытается. О Сехун резко перехватывает инициативу. - Твои родители, случайно, не пекари? Вот оно. Начало триумфального (пожалуйста) возвращения. Вздрогнувший Чондэ качает головой, медленно и неуверенно. Но глаза потихоньку разгораются, улыбка появляется в загнутых кверху уголках губ. Сехун, вальяжно раскинувшись на стуле, довольно ухмыляется. Стало подозрительно жарко, разве нет? Или только кажется, потому что знакомый лоск и уверенность расцвели в его движениях? Проводит рукой по чёрт знает как лежащим волосам, и всё, это только одно означает. Чанёль заранее прикрывает лицо ладонью. - Тогда откуда у них такая булочка? Как и ожидалось. Даже «у» в булочке потянул подольше. Нужно сосредоточиться на еде, принесённой в несколько приходов, на этих божественно возвышающихся Павловых с клубничной крошкой наверху и густых кремовых тартах, по которым плывут дольки консервированных персиков. На воздушных творожных чизкейках, дрожащих от прикосновения, на мягкую бриошь под малиновым курдом. Короче, на чём угодно, чтобы только не спугнуть. Когда Чондэ в ответ мямлит «я люблю хлеб» и почти сексуально проводит рукой по шее, хочется взвыть и бежать как можно дальше. Неловко и завидно одновременно, не лучшее сочетание ощущений. Но что-то снова касается ноги Чанёля. Хмм. Чондэ слишком занят плохим скрыванием гейской радости. Сехун смотрит на него и только. Бэкхён. Осторожно пробующий свою булочку, выглядящий подозрительно невинным Бэкхён. Чанёль уже знает, что это он. Дразнящие, слегка надавливающие движения. - О Сехун, есть вопрос. Кажется, я где-то слышал, что ты ни с кем не спишь дважды, правило такое. – Бэкхён подцепляет малинку десертной вилочкой, говорит почти буднично. – Вроде бы даже и от тебя. Странно, да – ведь вот-вот слюни потекут из-за этого ребёнка. Как объяснишь? Оу. - Мне девятнадцать, а не три, что ты лезешь, - резкий наезд Чондэ удивляет всех. А вот быстрый взгляд в сторону довольно ухмыльнувшегося Сехуна и пятна румянца на щеках – нет. Слышала бы это его тётя. - Правила для того, чтобы их нарушать, Бён Бэкхён, тебе стоит попробовать – может, перестанешь быть таким зажатым придурком, - рыжеволосый младший приоткрывает рот и неторопливо проводит языком по краю верхних зубов. Где-то точно кричит одна потревоженная Хёён. - Ммм, ну да. Скажи, не у тебя там змей какой-то всё не вьётся? Зажигалка не горит? Чанёль не понимает, как может Бэкхён злить Сехуна и есть одновременно, веря в то, что провокация пройдёт удачно. А ещё при этом бессовестно поглаживать стопой чужой пах. Оставаться хладнокровным в весьма напряжённой ситуации. Сехун же может либо упасть в дно страданий, либо полезть драться, и тут непонятно, что хуже. Чанёль, спрятавший лицо в обе ладони, так не может – способен только жалобно, едва слышно выдыхать и молить Хёнвона позвонить как можно скорее, чтобы можно было сбежать домой и делать там всё, что хочется. Что очень давно, на грани разумного хочется. Бэкхён совсем не помогает. - Сегодня буду жечь свой огонь до последнего, - нажим у Сехуна такой, что можно вместо ножа использовать. – За себя бы переживал – у твоей-то, походу, газ совсем закончился. Чанёль дёргается так сильно, что колени задевают столик. Высокие бокалы звенят и подпрыгивают, вино опасно поднимается к тонким стенкам. Все взгляды, даже с соседних забитых мест, на него направлены, пыхтящего, взъерошенного, пытающегося прятать руки в алых волосах, чтобы хоть чем-то себя занять и не возбуждаться так позорно. Бэкхён и его пальцы слишком умелые. Так же нельзя. - Не закончился. Улыбается так ядовито, что страшно. В кармане вибрирует телефон, божечки-кошечки, да неужели, выловить его дрожащими руками трудно. Хёнвон грустно рассказывает, что Хули сожрал какую-то гадость с дороги и теперь пугает Тоди стремительной диарей, и даже это Чанёль рад слышать. Ну, не то, что мопсу плохо, другое. Короче. Сбрасывает звонок, не дав другу договорить, делает самое обеспокоенное лицо и говорит, что Хёнвону срочно нужна помощь с собаками. Нет-нет, Сехун пусть остаётся, Бэкхёна вполне хватит. Пусть наслаждается вечером. Внутри кондитерской поднялся шум, как оказалось, но всё вообще мимо прошло – понятно стало, что какие-то проблемы появились, как только отошли от затемнённого уголка. Посетители взбудораженного переговариваются, девушки нервно одёргивают одежду и проверяют сумки. Музыка стала играть громче, наверное, чтобы скрыть происшествие. Только бы ничего серьёзного. По дороге к выходу из кондитерской встречается Сыльги. То, что она при этом заламывает руки какому-то мужику возле кассы, придавливая его голову к деревянной стойке, даже не удивляет – Чанёль уверен, что за дело. Джухён, кажущаяся бледнее обычного, смотрит на Сыльги с восхищением и чем-то ещё, что скорее чувствуется, чем понимается. Трудно предполагать, учитывая, как яростно Сыльги прикладывает мужика к стойке. Помощь ей не нужна, об этом Бэкхён спросил. Полиция в пути, и, как оказалось, этот подонок снизу снимал женское бельё, пользуясь толпой, полутьмой, юбками и всеобщим лёгким опьянением. Чанёль бьёт мерзость ногой и даже не делает вид, что случайно. Повезёт, если полиция приедет раньше, чем Сыльги самолично разберётся. (справедливость есть сила в женских руках)

---

Чанёль не помнит дорогу до дома, потому что вся она – ожидание и нетерпение, до боли в пальцах тянущее желание прикоснуться, страх за Бэкхёна в метро и счастье от того, что он жмётся не только потерянно, но и с чем-то ещё. Станции над землёй, они нашли обходной путь. Токио проносится мимо пульсирующими огнями, сереющими домами, узкими, сдавленными надстройками, шумом дорог и вспышками красного-синего. Опаздывает всюду, но прибывает вовремя. Осталось немного, совсем. Сердце клокочет в горле, руки Бэкхёна незаметно пролезают под футболку. В доме темно и пусто. Тишина разрывается под тяжёлым дыханием, стуком падающей обуви и ударами о стену, когда Чанёль ищет Бэкхёна в полутьме небольшой прихожей. Они пахнут вином – и любовью, в чёрных глазах тусклый свет дрожит предвкушающе. Как давно у них этого не было. Как давно можно было раскусывать губы и выдыхать почти лживое «я люблю тебя», чтобы не чувствовать вины. В прошлой жизни. Там, где была страсть, но не любовь. А сейчас она есть? Чанёль пытается остановиться хоть на секунду, чтобы это понять. Отстраняется, глядя на Бэкхёна, касается руками шеи. Кровь сквозь тонкую кожу пульсирует в самые пальцы. Бэкхён замирает, но не от страха. Черта, настоящая, после которой либо вперёд, либо по одиночке – здесь, Чанёль видит её в себе, в слишком напряжённом теле и пустоте в голове. И он готов. Бэкхён тянется ближе, губы горячие, медленные, скользят по чужим, забирая остатки дыхания; в этом городе, этой холодной цветочной весной, прямо сейчас он говорит, что любовь существует. Чанёль ему верит. Всё снова становится быстрым. Носы сталкиваются, стоны мешаются между собой, и электричество бьёт в каждую точку в теле, расходится невидимыми ветками, мешая стаскивать одежду. Бэкхён такой лёгкий, что почти не ощущается – Чанёль несёт его на руках, чтобы быстрее, чтобы быть ближе и ничего не пропустить. Кожа чистая, а у Чанёля – в чёрных пятнах-рисунках, в непонятных плывущих словах и следах от клыков на предплечьях, потому что собаки любят кусаться. В царапинах, которые Бэкхён ещё оставит, в уже существующих, нервно ноющих, в укусах и пятнах, потому что не может иначе – не может, чтобы кто-то не знал, что Чанёль - его. Бэкхёна стало меньше – его тела, силы, контроля, старых привычек и закостенелых надежд. Руки такие худые. Живот совсем впалый. Кажется полупрозрачным, но пахнет собой, по-прежнему. Смотрит без страха. Целует, касаясь голой груди, водит сухими пальцами, больше не в силах ждать. Есть отношения лёгкие, как сорванные цветы – падают туда, куда ветер дунет, а не упадут, так не страшного, сколько ещё таких поджидает, десятки, сотни, тысячи. Бабочки, порхающие день, чтобы затем умереть, однодневки, не имеющие значения. Быть в них – весело и беззаботно, но следа не остаётся. Есть отношения, в которых каждый звук – в напряжении. В сомнениях, в ошибках, в неправильных словах и поступках, во всём том, чего так боишься, от чего бежишь, ища несуществующего совершенства, надеясь на то, что кто-то поймёт в тебе то, в чём сам не разобрался. Ответственность за себя и за то, что делаешь. Чувства, принятые всерьёз. Любовь живёт не три года. Не пять лет, если честно, не десять. Не день и не три, не месяц. Ровно столько, сколько ты ей позволяешь – вот весь ответ, простой и будто дурацкий. Сколько готов выносить её колкости, боль и непонимание, сколько учишься быть не только с собой, а с кем-то, сколько намерен из-за другого ранить себя, потому что надеешься вытащить страх не только из своего сердца. Тому, что от Бэкхёна осталось, Чанёль не позволит исчезнуть. То, что он изнутри изуродовал, осторожно срастается в целое.