***
Не успели мы доехать до тоннеля, как я заприметил приоткрытую межвагонную дверь. Смутно вспоминалось, что, когда мы сюда ехали, часть вагонов были товарными, часть — пассажирскими. — Саня… — я потормошил товарища и кивнул в сторону выхода. Тот нехотя перевернулся на бок и встал. Так тихо, как только мог, я открыл скрипучую дверь и обнаружил, что рельсы внизу перестают двигаться. Мы подъезжали к тоннелю. Почти ползком мы пробрались в пассажирский вагон, преодолев пару пустых товарных. Быстро открыли дверь, шмыгнули в купе и забились под сидение. Вот-вот, вот-вот должны были пройти дядьки с фонарями. Вот грохнула дверь. Я дёрнулся, Саня схватил меня за руку. Хотелось просто уснуть и не просыпаться — мне действительно не хотелось знать, что с нами будет, когда фонарщики нас найдут. Сельсовет уже не казался страшным приговором — наверняка просто выкинут посреди поля и оставят умирать! Тяжелые шаги и запах трупного угля в фонаре накалял обстановку. Очень хотелось надеяться, что Симон не соврал про воду в речке, но я вообще не бы уверен, что тот эпизод мне не приснился. Я чувствовал, как тихо плачет Саня. Он всегда держался молодцом и прятал все свои беды, а я сейчас осознавал себя бессердечной тварью, потому что делал вид, что не замечаю этого. У меня всегда всё было на лбу написано: когда страшно, когда радостно, когда противно, а Саня… Саня был другой. Я восхищался им и тихо завидовал. Сейчас, чувствуя, как по моей руке текут едкие слёзы, я понимал, что завидовать было совершенно нечему. Саша был самым одиноким человеком, кого я знал. Когда хлопнула купейная дверь, я разрыдался в голос. Просто от всего: от страха, от боли, от непонимания. Мы были буквально между жизнью и смертью, причём не только тогда, когда я смотрел в колодец, когда мы лизали жаб и гоняли на мотоцикле, а всегда, каждую минуту своей жизни. Страшно. Не страшно даже — липко-тревожно. — Ну ты чего, заяц? — на моё плечо легла дрожащая рука. Я слушал Саню и рыдал ещё больше. Похожее чувство я замечал в себе, когда бабушка мне пела колыбельные, а я начинал плакать: слишком было трогательно, слишком неестественно беззлобно и правильно. Я не заслужил, чтобы ко мне были так добры. Знакомая боль где-то за грудиной не была приятной ни разу. Как только мы вылезли из-под сиденья и проморгались, я понял, что эти каникулы были единственным временем в моей жизни, когда я не чувствовал надобности за чем-то гнаться, куда-то бежать, что-то искать — я просто мирно существовал и радовался простым вещам, как растение или какая-нибудь собачка. Наверное, ради такого счастья можно было съесть хоть всю землю в нашем городе. С минуту посидев, утирая слёзы, я понял, в чём дело. Вещи с Гранитной. Её пыль, этот подгнивший прогорклый запах, навевали совершенно невероятно чувство. Что-то похожее было со мной, когда мы ехали на поезде под землёй с призрачным попутчиком. Мне нужно было основательно понюхать свой свитер. А лучше — срезать свои волосы и съесть — я не мыл голову дня три и на ней точно должно много чего остаться! Но как? Сане сказать — стыдно, объяснять, если даже и делать при нём — долго. Когда мы остановились и машинист объявил Край, я пулей выскочил в проход. — Ты куда? — за мной тут же метнулся рыжий. — Мне выйти надо! — Куда?! — Саня хотел воскликнуть «опять?!», вспоминая, чем закончились наши походы на чердак в одной из столичных высоток, но снова тактично промолчал. — Надо! Очень надо! — кричал я, — жди меня тут!.. Саня ждал. Саня ждал, а сидел на кривом бетоне, уткнувшись лицом в грязную шерсть свитера. Было уже намного лучше. — Август!.. — я не слышал, мерно покачиваясь и ощущая, как телом завладевает неестественное тепло Гранитной. — Август!!! — я оторвался от своего увлекательного занятия. Такого отчаянного и громкого крика этот мир не слышал. Я обернулся. От платформы отходил поезд. — Саня!..***
Я не знал, что делать. Меня трясло от страха, становилось хуже с каждой минутой, как солнце садилось за горизонт. Остаться одному, на пустой безлюдной станции, где неизвестно, какая водится нечисть! Боясь случайно взглянуть в лужу, я просто смотрел на другу сторону платформы, как часовой. Почти спал. Не помню, в каком бреду, я сел на походящую мимо электричку. «Сланец.» Я вертелся, как на иголках, шастая по вагону туда-сюда. Сейчас всё будет хорошо. Сейчас я догоню Саню и мы встретимся на платформе. «Ручьи.» «Агафьево.» Было очень холодно. То ли в электричке зачем-то включили вентиляцию, то ли действительно холодало. В какой-то момент мне вообще показалось, что пошёл снег. «Недострой.» За окном всё размазывалось, превращаясь из различимого поля в один какой-то непонятный сероватый оттенок. А небо горело. И снова переставало двигаться. «Валентинов.» Что-то решительно шло не так. Прошёл уже час, а заветную станцию всё никак не объявляли. «Полярная.» — Скажите, как до Лопухов доехать? — прошептал я, подсаживаясь к какой-то полуспящей бабушке. — Ась? — старушка повертела головой, будто бы не сразу меня увидела. — Как доехать до станции «Лопухи»? — я допускал тот вариант, что какие-то Лопухи мне вовсе причудились. — Поздно ты чухнулся, милок, — бабушка сочувственно заулыбалась, — ты не в ту сторону едешь. Сейчас прибудем в депо, купишь билет и поедешь, — она качнулась и махнула рукой куда-то в сторону окна, — Главное не боись. «Купить билет…» — я нахмурился и поджал губы. Судя по тому, что рассказывал Саня о здешних краях — зайцем проехать не выйдет. Но выйдет зайчиком. Я всегда боялся толпы, будучи маленьким, тихим и незначительным. Всегда искал выход лучший, чем оказаться в толпе, но сейчас… Сейчас выхода не было. Да и толпа не страшная — все сидели. Я вцепился трясущейся рукой в ручку на спинке скамейки. Сидящие ближе ко мне подняли глаза. Приняли за очередного попрошайку, а я ведь уже и шапку снял. Я открыл рот, чтобы сказать «здравствуйте, уважаемые пассажиры», но будто язык проглотил. — Битыми стёклами вьюга ласкается, — мой голос задрожал. Я не уверен был, что знаю, как дальше. Я не умел петь и стихов не знал, а это… Врезалось мне в память так, будто бы было написано специально для меня, для этого дня и часа, — — Шепчут предтечи о сладости дней, Ночь заполярная тянется, тянется Точно предсмертная хриплая трель. Гады кирпичные, серые-серые, Сбиты последние к жизни мосты. Смертнику, смертнику стылого севера Больше зелёной не видеть весны, — я шёл по вагону, чуть покачиваясь, а мне в шапку складывали деньги. Кто-то предложил таблетки, кто-то — вызвать милицию. Я не воспринимал, просто рассказывал не свои слова, будто молитву, — — Брошенный поезд как память дороге. Память и страхи умчались в метель, Сердце замёрзло в тяжёлой тревоге, Будто от солнца последняя тень, — снова подкатили слёзы. Симон был безумно талантлив — вот почему не пропал. Вот почему ушёл от людей в себя. Вот почему меня выручил, — — Боль одинокая, бо́язнь первая Спят, как в берлоге голодный медведь. Смертнику, смертнику стылого севера С белого неба на звёзды смотреть…***
Депо. У меня в кармане сто рублей, минутой позже — билет до станции Лопухи. Я переночевал в здании вокзала. Заснуть было довольно сложно, но другого способа промотать время не было. Я бы обязательно напридумывал себе всяких страшилок и стало бы ещё хуже. Я просыпался каждые двадцать минут и смотрел на часы, и вот в заветные пять утра подошла моя электричка. «Приливы.» «Белый берег.» «Дивный.» Я задремал, прижавшись лбом к холодному грязному стеклу. …«Лопухи». Я вышел, со страхом огляделся и не увидел на платформе никого, кроме какого-то рыжего парня. Саня… Это Саня!!!***
Мы с Саней сидели на скамейке, дожидаясь электрички — я рассказал ему, как сумел добраться, как перепутал поезда во время остановки и как насобирал денег. На наше счастье, все красные поезда, как и сказала Варя, шли в столицу, а билеты никто не спрашивал — слишком мало людей. — Какой же ты молодец! — восхищённо произнёс я, разглядывая груду чемоданов у ног товарища, — я бы в жизни не упомнил, что нам надо забирать какие-то вещи! — А я хоть убей — не верю, что ты смог так разрулить ситуацию. Без подготовки, вслух, при всех! — Это всё-таки не от заразы, — заключил я, — зараза прошла ещё тогда, когда на нас дядьки фонарями посветили, а и сейчас, и тогда, я уже ясно мыслил. Просто у Симона стихи волшебные, их можно читать как заклинание. — Я тебя категорически поздравляю, — улыбнулся Саня, обнимая меня за плечи. — Только не думай, что я теперь повзрослею! — замотал головой я, выпучив глаза. Аж самому стало страшно от своих слов, — а пока мы с тобой ещё живые и не взрослые, надо пользоваться моментом, а не просто существовать, как раньше! Мы… — я не на шутку разошелся, — мы поедем за границу! Или в лагерь! — меня будто что-то ужалило и я прыгал по платформе как заведённый, извергая гениальные идеи, — или мы… Украдём что-нибудь! Или напьёмся до беспамятства в незнакомой компании! Или… — Так если мы будем себе агрессивно искать приключения — больше вероятность помереть или набить шишки на всю жизнь, я не прав? Я в мгновение замер, задумавшись, и сел на скамейку рядом с рыжим. — Слушай, Саня… — затараторил я, болтая ногами — а давай хотя бы поезд обнесём! Рыжий недоуменно посмотрел на меня, хлопая глазами. — Я не то, чтобы много знаю или хорошо умею, — замялся он и принялся оглядываться по сторонам, кажется, сомневаясь в моей адекватности. — Умереть или пропасть оказывается так просто. Никогда не знаешь, когда и где. Я хочу попробовать, так, для интереса! Саня с крайне растерянным выражением лица хотел что-то заявить, но раздался пронзительный гудок и застучали колёса. Наша электричка приехала.