***
Я остался у Сани на неделю. Его отец куда-то срочно уехал по работе, проклиная всё на свете, а мой друг не мог ни на минуту оставить больную сестру без присмотра. Тётя Люба оказалась не против: ей наконец-то стало в меру всё равно, где я, с кем и когда. Ну или просто потому что я перестал прятаться и прямо сказал, что буду жить у друга. Мы по очереди ходили за продуктами, ходили гулять с Изольдой, смотрели телевизор и вспоминали наши приключения. Вернее, пытались: уже четвёртый день нам не давал покоя старый саквояж, который нам сверху упаковала Варя. — Может откроем? — я ходил вокруг таинственного предмета, но не трогал. Саня попросил этого не делать. — А смысл? — А смысл не открывать? Что мы можем там найти такого, что перевернёт нашу жизнь? — Мало ли. — Жители Гранитной — примитивные люди, как они вообще могут сделать что-то революционное? — Не говори так. Сила не в шоке, революционности или ещё в чём-то таком. Тамошние люди знают что-то, чего не знаем мы. Хотя бы взять то, что с нами случилось — как это объяснить? Я замолчал. Научного объяснения не было, а если и было, то такое неправдоподобное и притянутое, что делалось смешно. Как после такого не верить в потустороннее? — Ладно, открывай, — выдохнул Саня и потянулся к саквояжу. Первое, что нас встретило — газета. Вернее, ещё обрезки, наклеенные на потёртую картонную подложку. Половина была напечатана на каком-то странном, кажется, вообще несуществующем языке. Не успели мы удивлённо переглянуться, как Саша вытащил из-под выпуклой бумажки какую-то от руки нацарапанную записку. — «Это наречие, которое придумали съехавшиеся туда заключенные. Отсюда и пошла легенда, что они не люди. Что они говорят и пишут на нём — не нужно знать обычным людям. Мне от этого немного страшно, но удалось уговорить Симона начать переводить. Он сам никогда с ними не общался и походу не будет, но в словах и том, как их складывать, смыслил. Подарил мне стишок, а я его в школе рассказала. Ну и дебилов же там учат!..» Личность Симона, несмотря на условную прозрачность его истории, была той ещё загадкой, от которой становилось слегка не по себе, особенно Сане. Найти отца своей мёртвой девушки в сотнях километров от места её жительства — это чудо, да и только! Дальше лежали какие-то отпечатанные на машинке бумаги со странными шифрами, цифрами и буквами. Интересно, но совершенно непонятно. Дальше — сфотографированный на дешевый мгновенный фотоаппарат музейный стенд. На снимке едва-едва различались черты девочки, странно похожей на Изольду. Дело становилось всё страннее и страннее. Под снимком - записка, нацарапанная детским почерком, судя по всему, выдранная из того же дневника, что и самая первая: "К нам приезжали из геодезии. Говорили с мамой. Сказали, что у нас плохой фон, велели мыть руки. Соня на меня накричала за то, что я разбила миску и не покормила Полкана Иваныча. Вчера в школе хоронили Васю, нам задали выучить любой стишок о труде." Ещё глубже — газета, которую мы с Саней читали у тёти Зины, но только сейчас нам бросилась в глаза дата печати — второе августа 1996 года. На дворе был конец 2004. Вдруг позади нас раздался всхлип. Бумаги подождут. — Оля, ты как? — вкрадчиво и тревожно спросил Саня, присаживаясь на диван рядом с сестрой и чуть сжимая её руку. Ответа не последовало, как он и думал. Уже третью неделю она просто сидела и смотрела в стену, периодически чему-то улыбаясь, а ночами тихо плакала, вцепившись в подушку. И если бы от боли! — никто не мог понять, что происходит с Изольдой и как ей помочь: сперва это состояние было короткими приступами — всё началось ещё тогда, когда Саня был в гостях у своей тётки. Отец вызывал врачей, но те только разводили руками. Мне страшно было смотреть на Саню. Он был до того разбит, что, казалось, вот-вот и перестанет быть тем самым прекрасным Саней. — Может… — промямлил я, — может мы сходим погулять? — я сел на пол и, глядя снизу вверх, обратился к Сашиной сестре, — Оля, ты хочешь погулять? Девочка только покачивалась из стороны в сторону, совершенно на меня не реагируя. Я резко взглянул на свой телефон, будто знал. С уже знакомого номера пришло незамысловатое «Чё как?». Как оказалось, в пьяном угаре я успел познакомиться с тем странным рыжебородым парнем, который спрашивал меня про скейтборд. Его звали Никита. Я часто видел его, когда выбегал за хлебом — он жил где-то недалеко и будто бы круглые сутки сидел в сквере на пути к магазину и курил. Курил он, кстати, столько, что его, казалось, можно было найти по запаху за пару кварталов. Уже не думая вредничать, я рассказал Сане, потому что это уже стало быть подозрительно похоже на слежку. Тот высказал своё скромное мнение, что с этим человеком следует вести себя осторожно. Я, кстати говоря, тоже не понимал, что именно нужно было этому странному Китке. Он много спрашивал о моих каникулах, о том, как я познакомился с Юлей и что примечательного находил в последнее время в нашем районе. О себе же он рассказывал мало, и всё это были какие-то нестыкующиеся друг с другом истории будто из какой-то хрестоматии для начальных классов. И как же всё-таки хорошо, что совсем скоро мы с Саней закончим школу.***
Возле первого подъезда дома номер шесть по улице военных строителей стоял автозак. Редкие прохожие столпились вокруг, судача между собой в попытках выяснить, что тут происходит. В то время Стёпа и Китка ещё спали. Всё произошло так быстро, что никто не успел опомниться. Выбили дверь. В квартиру забежали омоновцы. Никита открыл ящик, схватил кипу бумаг, специально сложенную аккуратной стопкой на такой случай, и спрыгнул со второго этажа через окно. Кто-то повалил Духа на землю. Только бы не заметили! Китка бежал как угорелый, прыгая через кусты и низкие заборчики, и уже спустя пару секунд заскочил в открытую дверь одного из подъездов соседнего дома и ринулся вверх по лестнице. Пролёт, другой, чья-то распахнутая дверь, лаз на чердак… Он в безопасности. А ведь квартиру наверняка будут обыскивать. Китка перелистал бумаги в дрожащий руках — оно. Отовсюду мерещился тяжелый бег. Вот сейчас они пойдут сюда. Вот сейчас выпустят собаку, сейчас схватят его и с концами! Из слухового окошка Меченый наблюдал, как увозят, скорее всего, навсегда, его брата. Пока он сам, натворивший зла куда больше, чем безобидный выдумщик Стёпа, отсиживался где-то, ожидая, что пронесёт. К вечеру стало ясно, что пронесло. — Пора, — решил Китка, отчаянно прижимая к себе бумаги, — пора!