Раз пират, два пират

— Вот этого поставить сюда, этих за борт к акулам, а остальных продать дикарям-каннибалам! Луциа очень хотел упасть в обморок. Грохнуться на грязную, истоптанную тяжелыми ботинками палубу и больше ничего не видеть и не слышать. Так обычно делал папа. Картинно вскидывал ладошку ко лбу и оседал на руки обступившим фрейлинам. Луциа даже закатил глаза в надежде, что тело послушается, и разум покинет сей неприятный мир. Но ничего не помогало. Вокруг них толпились ободранные, лохматые пираты, трясли устрашающе оружием и грозили расправой. Собирались убить всех, как они уже поступили с их доблестной охраной. Если только Луциа не возьмет ответственность на себя. — Луциа де Борха-и-Дориа! — Грозный голос заставил Луциа прекратить тщетные попытки упасть в обморок и посмотреть на грязного, вонючего, как дохлая селедка, капитана пиратского судна. Огромный и плечистый, как папенькин дрессуар, с лохматой бородищей и мощными ручищами, его видом можно было бы пугать детей. — Ты даешь свое согласие стать моим, или команда Карлинии умрет! — Даю, — без особого энтузиазма согласился Луциа. А что ему оставалось делать? Смотреть, как его придворные пажи и любимый старенький камердинер помрут от рук злодеев? Нет, его не так воспитывали, и даже участь подстилки грязного пирата не расстраивала так сильно, как смерть приближенных слуг. Луциа всегда был мягкосердечным. И глупым. То, что он очень глупый, Луциа отчетливо понял, когда вонючий пират забросил его к себе на плечо, словно мешок с репкой, и потащил в каюты. О захватившем их грозе морей ходили не самые лестные слухи, многие из которых, несомненно, были надуманные. Но даже десятой доли рассказов о Кровавом Толле хватало, чтоб напугаться до колик. Луциа политикой не интересовался, но слышал, что Толль грабит все, что движется, временами подрабатывал на французов и шпионил для англичан, но что из этого была правда — он понятия не имел. Зато чопорные пажи да знатные омеги любили жеманно описывать его невероятные достоинства и победы в постельных делах. Луциа на эти истории только морщился и ругал собеседников за непристойный тон. В неудобной, унизительной позе, под взглядами всех его придворных слуг Луциа шлепнулся лицом о грязный камзол. Настало самое время отбиваться и вопить, но, как назло, именно в это мгновение Луциа потерял сознание. Очнулся он на жесткой, словно камень, постели. Укрытый влажным, пропитанным солью пледом. Под головой нечто грязное и мерзкое обозначало подушку. Он, скривившись, отбросил из-под себя эту гадость и тут же пожалел — под подушкой оказалось мокрое, гнилостное пятно. — Фу, — сморщился он и тут же вскрикнул, потому что чьи-то руки обхватили его за грудь и прижали к чему-то не менее жесткому, чем деревянная постель. — Проснулся, птенчик! — Я не птенчик! Я наследный принц Валенсии! — Ага, но теперь ты моя шлюха, сам согласился! Луциа дернулся, пытаясь вырваться из каменных пут, но быстро устал пытаться и расслабленно повис. — Ты не оставил мне выбора, я не желал смерти своей команде. Кстати, где она? — Загрузилась на твой расписной кораблик и отправилась восвояси! — Это не расписной кораблик, а свадебный кортеж! — обиделся Луциа. — Ага, наслышан. — Кровавый Толль, капитан пиратского судна, продолжал сжимать его в своих клешнях и мокро сопеть в затылок. Луциа от его прикосновений и присутствия подташнивало. А может, виной тому была качка. — Не пойму только, зачем король Джоффе отправил своего любимого сына в Геную к дожу Гвидо Спиноле. Ты разве не в курсе, что у Гвидо уже было три мужа-омеги, и всех он сжег на костре за якобы богохульство? Луциа, возможно, и слышал об этом, но особого значения не придал. Он всегда был правильным омегой, молился трижды в день и носил пожертвования в храм. И когда стукнуло восемнадцать не смог отказаться от брака. Да его особо и не спрашивали. — Джоффе уже три месяца как не король, — со вздохом ответил он, об отце Луциа старался не вспоминать — слишком горестной была память о любимом короле Валенсии. — Чезаре получил корону. А мой старший брат всегда был слишком амбициозен, дож Гвидо обещал торговые соглашения с Генуей, и Чезаре посчитал, что мой брак укрепит торговый союз. — Значит, тебе не привыкать быть разменной монетой, — рыкнул капитан и толкнул Луциа лицом на постель. Прямехонько в подгнившую под подушкой перину. Луциа взвизгнул, пытаясь уйти от вони и грязи, но мерзостный капитан придавил его собой сверху, так что дышать стало нечем. — Я четыре года за тобой охотился. Выжидал, когда же ты покинешь тихие воды Валенсии... Уже не надеялся, а ты сам пришел в мои руки, — жадно прошептал он Луциа в ухо. — Я вообще-то не люблю море, — буркнул Луциа, даже не задумываясь, зачем мог понадобиться пирату. Впрочем, причина сейчас очень очевидно упиралась в промежность. — Ничего. Полюбишь! Толль грубо дернул Луциа за красивые мягкие бриджи, сшитые по случаю его путешествия, и те сползли, открывая белые ягодицы. Луциа всхлипнул, переживая за участь своих единственных штанов, а потом заверещал, когда грубые, шершавые пальцы коснулись поджатых яичек. — Ты чего творишь?! Нельзя меня там трогать! — С чего бы нельзя, если ты сам согласился стать моей шлюхой! — зло рыкнул капитан. Луциа перевернули. Как игрушку, легко крутанули, повозюкав по грязной перине, и теперь его мягкие, густые темные локоны лежали в гнили соленой постели. Пират навис над ним, пугая и отталкивая. Взъерошенные волосы нечесаными паклями торчали из-под банданы, неровно стриженная борода путалась в портупее. Луциа был уверен, что в этой бороде наверняка живут крабы, цветут водоросли и прорастает мох. Капитан наклонился ближе, потянулся к его губам, но Луциа сморщился и резко отвернулся. — Фу, — фыркнул он и закашлялся от резкого запаха рыбы, соли и тины. От капитана невыносимо сильно несло морем. — Чего фу, противный омега?! — разозлился пират. — Ты теперь мой! И в подтверждение своих слов он грубо раздвинул Луциа ноги. Тот всхлипнул, прикрыл лицо руками, надеясь, что если не увидит своего позора, то будет проще его пережить. Спрятался от мерзкого пирата в сгибах локтей и попросил себя не плакать. Хотя бы пару минуточек. — Ты продал себя за сохранность своей команды! Это, считай, благородное дело, — вроде как попытался утешить его Толль. — Я их просто пожалел. Не хочу быть твоей подстилкой, это гадко! — С чего бы гадко?! — сразу разозлился пират, и Луциа вздрогнул от рычащих грозных ноток в его голосе. — Знаком я с нравами в Валенсии. Омеги дворянства не знают мер и приличия, прыгают из койки в койку, а в течку устраивают оргии! Твой отец, любитель разврата, превратил страну черт знает во что! — Зато папочка меня берег, — всхлипнул Луциа. Пусть отец и не был показателем благочестия, но семью свою уважал, и папа никогда не жаловался на многочисленных любовников мужа. Да и сам не отставал. — Ага, для ложа Гвидо! — еще злее зарычал пират. — Да для кого угодно, кто сделает мой первый раз изумительным и приятным! — обиженно выкрикнул Луциа и приготовился к расплате. Но пират его не тронул. — Об этом я не подумал, — пробормотал он тихо и поднялся. Луциа не удержал вздоха облегчения и убрал руку, открывая обзор на мрачную, полутемную каюту и ее еще более мрачного хозяина. Кровавый Толль был крепок и хорош собой, еще бы не вонял, мог бы даже понравиться наивному и робкому Луциа. Но пират с гребнем и щеткой в близком знакомстве не состоял, одежда на нем помялась и пахла так, что в глазах щипало, а злобные ухмылки и горячие взгляды заставляли все в паху поджиматься. — Первый раз будет изумительный, — пообещал пират, — а потом я буду делать с тобой, что пожелаю! Добавлено это было с такой страстью, что Луциа снова спрятал глаза, спасаясь от пошлых намеков и своего волнения. Дверь в каюту с грохотом захлопнулась, в скважине повернулся тяжелый ключ, а потом еще к дверям что-то приставили, явно огораживая Луциа от всех возможных путей побега. Бежать хотелось ну очень сильно. Только плавать он не умел, воды боялся, да и море не слишком жаловал. Оставленный один, Луциа ударился в тоску, грустил по папе, на всякий случай вспомнил погибшего отца, чтоб наверняка пробило на слезу, а потом вспомнил о том, что не поужинал, и тут его совсем прорвало, так что от переживаний он уснул. Проснулся в темноте и холоде: в каюте, скрипя деревянной обшивкой, гулял ветер, мокрое одеяло совсем не грело, а подушка от его слез стала еще мокрее. В животе урчало от голода и мутило от качки — его вечный недуг сейчас чувствовался как никогда. Морская болезнь мешала Луциа наслаждаться речными прогулками и путешествиями на кораблях. Он бы по своей воле вообще никогда не приближался к воде. И на свадьбу не желал ехать в каюте. Но брат настоял, чуть ли не силком впихнул на корабль, и вот результат — их буквально через пару часов пути захватили пираты, явившись словно из ниоткуда, и с дикими криками бросились на абордаж. Всю сопровождающую их стражу перебили, а команду и слуг согнали на палубу, заставляя Луциа принять не самое верное решение в своей жизни. Сейчас он был уверен, что следовало отказать, отправить своих милых фрейлин и престарелого камердинера на корм каннибалам, а самому вернуться домой в теплую постель и в объятия папы. Хотя, возможно, Чезаре прогнал бы его в монастырь за непослушание и загубленный присланный женихом корабль. Ото всех своих грустных мыслей и безысходной ситуации Луциа еще раз поплакал, а потом понял, что тошнота стала невыносимой, и ему срочно требуется ведро. Морская болезнь разыгралась не на шутку, потому что их лихое суденышко попало в шторм. Нехилую такую грозу — дождик рвал паруса, волны смывали с палубы неаккуратных матросов, а жалкое окошечко его каюты трещало под напором стихии. Луциа подобрался к двери, подполз, насколько позволяли ватные ноги, и стал, подвывая, стучать и барабанить в закрытые двери. Что удивительно, под напором омежьих кулаков неприступная преграда сдалась и отворилась. Луциа, не глядя по сторонам, кинулся вверх по узенькой мокрой лесенке, желая добраться до свежего воздуха. Преодолел пролет, рванул к ведущему на палубу трюму. Распахнул двери и снова захлопнул. В одно мгновение его окатило волной, забило рот тиной и сбросило с лестницы на пол. Отплевываясь и очень культурно ругаясь, Луциа с трудом встал на ноги. Тошнота сразу ударила в горло, хотелось вывернуть и без того пустой желудок, чтобы хоть немного полегчало. На карачках Луциа снова дополз до двери, выпихнул свою бренную тушку на воздух и дополз до борта. Вокруг творилась безумная вакханалия — пираты веселились, орали «Йо-Хо-Хо» и скакали по пляшущей палубе. Ноги в огромных сапогах гремели словно гром, и вскидывая их высоко, пираты разбрасывали вокруг себя битые кружки и маленьких котят. От этого безобразия Луциа стало еще хуже. Перегнувшись, он блеванул, отхватил волной по морде и еще раз блеванул уже на себя. — Куда тебя несет! — Грозный рык пострашнее шума волн заставил бедолагу приоткрыть один глаз. Страшный капитан Толль, мокрый с головы до ног, в свете сверкнувшей молнии показался чудовищем из темных вод. Луциа взвизгнул, попытался подняться, но новый спазм скрутил живот, и он наклонился, выблевывая остатки своего желудка. Толль присел с ним рядом, уж слишком заботливо придержал растрепавшиеся волосы и помог подняться, когда Луциа полегчало. — Никудышный из тебя моряк, — недовольно произнес он. — Не моряк я, а принц, — всхлипнул Луциа, надеясь, что теперь его оставят в покое и больше не будут тягать и щупать. Но Толль был другого мнения — подхватил его на руки, благо, теперь не закинул на спину, а весьма нежно уложил к себе на плечо и отнес назад в каюту. Луциа от моря, от тошноты и холодных брызг мелко трясло, хотелось согреться, а еще лучше домой. Толль засунул его в постель, и Луциа тут же поджал под себя ноги, жалобно всхлипнул и потянулся за одеялом. Альфа не дал, выдернул тряпицу из окоченевших пальцев и обхватил своими огромными ладонями поперек тела — так что одна рука обвила спину, а вторая легла на живот. Луциа от подобных манипуляций зажался, испуганно задрожал и даже снова пустил слезу, но Толль ничего страшного не предпринимал, просто согревал своими ладонями, и Луциа действительно очень быстро согрелся. От чужого тепла даже живот болеть перестал, хотя, возможно, Луциа уже просто не осталось чем блевать. — Спасибо, — пробормотал он, когда озноб ушел, и тело окутало непривычное тепло с легким сладковатым запахом. Этот аромат всегда нравился и привлекал, а сейчас казался фантомным воспоминанием о счастливом детстве. — Ты ведь меня не обидишь? — наивно спросил он. Пират на подобное заявление крякнул, хрюкнул и грубо заржал. — Течка начнется, не отвертишься. Будет у тебя красивый первый раз — сам на моем члене будешь скакать и вопить от наслаждения! — Угу, — расстроенно буркнул Луциа и, забившись в грязную вонючую подушку, все же расплакался.