Раз пират, два пират

Еду ему приносил мелкий кривозубый парнишка. Ставил миску с мерзкой похлебкой на большой стол и начинал что-то рассказывать. Каюта у Луциа была огромная — видимо, капитан отдал свою, но легче от этого не становилось, ему было одиноко и тоскливо, пугали неотвратимо приближающееся будущее и сам капитан. Мальчишка пытался поднять ему настроение, только выговор у него был такой, что Луциа и слова разобрать не мог. А еще тот шепелявил, картавил и заикался. В общем, с трудом удалось понять, что парня зовут Том. Или Мони. И что тот сын помощника капитана. Есть морскую похлебку Луциа совершенно не мог. Его даже от запаха трясло. Потому Том-Мони за него подъедал, чавкал, не прекращая рассказывать что-то на своем непонятном языке, и обещал найти что-нибудь другое. Но пираты разнообразным питанием себя не баловали — что море дало, то и ели. А Луциа терпеть не мог рыбу. И еще сильнее не любил качку. Шторм не утихал, волны словно специально болтали их из стороны в сторону, но Том-Мони уверял, что это вовсе не шторм — так, легкая непогода. А вот когда придет настоящий шторм... Лишь при одной мысли об этом Луциа начинало крутить и подташнивать. Его и без мыслей тошнило — от плохой еды, от страха. А ещё потому, что Луциа с детства страдал морской болезнью. Страшный капитан заглядывал к нему почти каждый час. Приходил и тыкал пальцами. Проверял, наверное, не сдох ли его ценный товар? Луциа поначалу пытался отбиваться, а потом смирился — Толль был сильнее и все равно получал свое. Тыкал он не так уж противно — поглаживал плечи и лицо, щупал пальчики и перебирал волосы. Только пыхтел при этом мерзко и слюни пускал, словно хотел сожрать. — Тими сказал, ты совсем не ешь, — к исходу четвертого дня заметил капитан. — Тими — это тот, что Том? — Похудел! — На жаркое уже не потяну? — схохмил Луциа и тут же заткнулся, потому что капитан посмотрел грозно и зло. — Жри еду! Или силой буду кормить! — рявкнул он так, что котята, сидящие на столе, попадали в обморок. — Не могу, — захныкал омега, — она липкая, вонючая, у меня скоро желудок вывалится! — А чем прикажешь тебя кормить? — Персиков хочу. Принеси мне персиков, — со всхлипом ответил Луциа, даже не заметив сарказма в вопросе Толля. Капитан прищурился, задумчиво потер нос, а потом вышел, стуча тяжелыми ботинками. Уже через пару часов на палубе поднялись крики, корабль разогнался, и Луциа пару раз сбросило с постели. Дальше — хуже. Под вопли и выстрелы его каюта со скрежетом во что-то врезалась. Луциа от греха подальше забрался под лежанку. Сжался и дрожал. Он надеялся, что это явились военные корабли брата, чтобы спасти его от страшной участи в руках пирата. Но со второго судна голоса звучали на французском, и вскоре пираты оставили захваченный корсар, спокойно убравшись восвояси. Луциа со всхлипами подполз к окошку и печально смотрел на исчезающий за горизонтом кораблик — тот пораженчески опустил паруса и флаги и теперь клевал гальюном, норовя потонуть. Луциа расстроился, что так и не удалось подать знак, попросить о помощи. Но смог бы ему кто помочь? Страшный Толль ограбил бедное суденышко, то даже сбежать или ответить не смогло. Вскоре в его каюту ввалилась целая делегация. Толль с тяжелым сундуком, следом три альфы и Тими с подносом. Мальчишка накрыл стол, и Луциа с удивлением потянул носом — пахло мясом, свежими овощами и знакомой сладостью персиков. От них в животе предательски заурчало, и Луциа сжался, прячась от любопытных взглядов. Альфы плотно поужинали, перебрасываясь короткими фразами и хваля капитана. Из разговора омега понял, что рядом с Толлем сидит его старший помощник Марко — пожилой, крупный и тяжеловесный мужчина. Выправка у него солдатская, а морда грозная, но он Луциа не пугал. Марко напоминал капитана дворцовой стражи, что временами помогал Луциа взобраться в седло. От него веяло домом и забытым чувством безопасности. А вот двое остальных — Санчо и Доминго — заставляли трястись. Луциа пытался не вслушиваться в их зычную болтовню, ему было жаль пострадавшее судно и себя тоже было жаль. Потому что спасать его, похоже, никто не собирался, а альфы между делом обсуждали портовых омег, как они соскучились по их мягким телесам. На всем корабле Луциа был единственным омегой. И хотя он мягкостью не сильно отличался, пятой точкой чуял, что все это не к добру. После ужина Толль вскрыл добытый сундук, вытащил бумаги и золото. Подельники тут же все поделили и стали вчитываться в документы. За письмами пошли карты, а там и печати. Среди ценных бумаг обнаружились и указы изловить и повесить Кровавого Толля и всю его команду. Доминго с рокотом в голосе стал сокрушаться, что шныряющий в открытых водах корсар следовало бы сжечь и потопить. Санчо его поддержал. Толль промолчал, щуря темные глаза, и только Марко решил всех вразумить. — Толль лучше знает, что делать и кого топить, а вам не следует с ним спорить! — Иди-ка прогуляйся, — разозлился на него Доминго. — Ты уже мечтаешь о покое, но когда нас схватят, на виселице все будем висеть одинаково! — Это не повод добавлять в копилку наших грехов еще один корабль! — Покайся, если грехи жмут! — рыкнул на пожилого моряка Санчо. И Марко, метнув на него гневный взгляд, вышел из-за стола. — Не будем мы нигде висеть! — прервал пререкания своих подчиненных Толль. — Марко, принеси мою сумку, совсем забыл о ней. Помощник ушел, а капитан перевел взгляд на Луциа, что все это время старательно притворялся частью интерьера. Остальные тоже обратили внимание на омегу. Пираты, все как на подбор здоровые и страшные, с жадностью его осмотрели. Испуганно икнув, омега натянул одеяло до ушей и попытался задержать дыхание. — Вкусный омежка, — просипел один из альф. — Добыча капитана, — рыкнул Толль. — Обычно ты делился, — сказал второй, и Луциа задрожал, с ужасом представляя, как пираты будут делить его бренную тушку. К счастью, вернулся Марко — единственный из всей компании, что не вызывал у Луциа панического страха. Он передал капитану сумку, и тот, выгнав подельников, вывалил перед Луциа целую охапку персиков. Омега с изумлением уставился на дары, взял один и тут же вонзил в него зубы — сочный сладкий сок брызнул на подбородок, и Луциа тихонько рассмеялся. Толль, смотря на мальчишку, улыбнулся, белые зубы блеснули в всклокоченной бороде. — Спасибо, — кокетливо произнес Луциа, подгребая к себе добычу поближе. Толль улыбнулся еще шире, плотоядно облизнулся и цапнул за ягодицу. Огромная клешня сомкнулась на бедре, крутя Луциа, как жаркое на вертеле. Омега пискнул, чуть не подавился персиком, когда его уложили на живот, и сжался, когда капитан собственнически приспустил штаны, рассматривая светлую кожу. Толль запыхтел тяжело, лизнул мокро, оставляя длинную слюнявую полосу, и, довольно подпрыгивая, свалил из каюты. Луциа с трудом перевел дыхание и спешно натянул на пострадавшую задницу штаны. От нервного стресса он съел все, что ему принесли. Глотал сочные прекрасные персики и свои слезы, надеясь найти успокоение в терпком аромате и сладком соке. Сначала стало хорошо, очень приятно и тепло. Но только взошла луна, вновь заштормило и стало так плохо, что Луциа не мог подняться. Тогда и осознал, что съесть все разом было плохой идеей. Но он так сильно проголодался и так сильно любил персики, что просто не смог устоять. Горечь подступила к горлу и от каждого толчка так и норовила вырваться наружу. Стараясь унять взбесившийся желудок, Луциа с трудом вскарабкался на палубу, ища место, где можно его прочистить. На коленях выбрался из трюма и пополз куда-то, болтаясь от качки из стороны в сторону. — Ты откуда вылез? — раздался смешливый голос, когда Луциа нашел отличный уголок для блевотни. Приподняв голову, омега, прищуриваясь от болей в желудке, с трудом рассмотрел громоздкую фигуру помощника капитана. Луциа попытался что-то сказать, но корабль качнуло, тело согнуло в спазме, и он только болезненно застонал. — Бедолага, — с жалостью произнес страшный пират и подал Луциа ведро. Было очень обидно лишаться драгоценных персиков, и Луциа с тоской во взгляде рассматривал их останки на дне. Справился он быстро, но особо не полегчало. — Как он? — к ним заявился сам капитан. Видимо, из болезни Луциа на корабле уже устроили шоу, и все приходили им любоваться. Луциа даже ответить не мог, только страдальчески покосился на Марко. — Плохо. Если море не успокоится, придется его ссадить! — ответил за него помощник, и Луциа энергично закивал. — Не маши головой, — рявкнул Толль, — снова блевать начнешь! — Да нечем уже, — жалобно проблеял омега и поднял несчастный взгляд на мучителей. Толль качался вместе с палубой и мачтами, то скрывая собой, то открывая обзор на круглую толстощекую луну. Луциа залюбовался на мгновение небесным светилом и тут же пожалел, потому что тошнота подступила с новой силой. Он зажал рот рукой и, застонав, повернулся к ведру. Но вместо облегчения его внезапно схватили за шкирку, подбросили как щенка и швырнули на мокрую от морской соли палубу. Луциа даже толком испугаться не успел — слишком плохо переносил море его организм. — Руки прочь! — сквозь шум в ушах разобрал он слова капитана. Очень злого капитана. — Ты забываешься, Толль! — проревел второй голос, такой же злой и очень низкий. Луциа не рисковал открывать глаза, и без того мутило, а от держащего его альфы отвратительно пахло куревом и ромом. Так что как только его одежду отпустили, он тут же стал отползать в сторону. — Мои ребята за тебя все грязные дела делают, а ты даже омежку не можешь дать поиграть! Луциа успел продвинуться всего на пару футов, когда его пнули под живот и снова встряхнули. Глаза все же пришлось открыть. Трое крепышей из пиратской команды стояли напротив Толля и его помощника и, очевидно, собирались сражаться за тело прекрасного принца. Только не чинно и благородно, на дуэли и ради женитьбы, а чем придется, и для весьма низменных и пугающих целей. Луциа отчаянно захныкал, уже мечтая, чтобы Толль забрал его себе и никому не отдавал. — Мы все рассчитываем на его дырку, — прорычал одноглазый и однозубый пират. — Капитан должен делиться! — продолжил однорукий и одноногий. — Это моя дырка! — грозно, как гремевший над морем шторм, заорал Толль. — Мы в порту уже два месяца как не были! Не жалеешь команду — не будут жалеть и тебя! Либо шлюха достанется всем, либо мы тебя сделаем шлюхой! — Руки прочь от моей дырки! — нечленораздельно проревел Толль. Выглядел он безумно — мокрый от шторма, взлохмаченный от ветра, с гневно выпученными глазами. — Чего ж это она твоя? Сам говорил: добыча Кровавого Толля — общая добыча, — захихикал одноглазый. — Мы его мягко попользуем, тебе целым куском вернем, — поддакнул однорукий. — Ага, только сначала всей командой на члены натянем, — заржал третий, и капитан с рыком бросился на обидчиков. Пираты схватились за мечи, ножи и палки, троица схлестнулась с капитаном и его помощником, а Луциа, отброшенный в сторону, снова стал отползать. Пираты кричали, вопили, прыгали вокруг него, пытаясь наступить на пальцы и свалиться на хребет. Рядом с Луциа смачно шлепнулась отрубленная рука однорукого, и он зарыдал, беспомощно тычась в ванты у грот-мачты. Марко на удивление ловко и резво орудовал огромным палашом. Толль отлично управлялся дорогой рапирой и резным эфесом, и вскоре восставших против своего капитана пиратов покромсали и вышвырнули за борт на корм рыбам. Луциа не переставая ревел. От всего свалившегося, от страха и ужаса было так плохо, что никакая морская болезнь не сравнится. Когда останки были убраны, а бравый капитан стер со своей рапиры налипшие кишочки, Луциа, сжав зубы, снова попытался сбежать. Палубу вместе с дождем заливало кровью, и он не мог ей дышать. Чтобы встать на ноги, потребовалось цепляться за мачту, а потом он дернулся к корме, собираясь прыгнуть в море, и пусть любимый папочка плачет по поводу. До спасительной свободы не хватило пары шагов. Его в очередной раз схватили, дернули за руку, и Луциа, не удержавшись, грохнулся на палубу. Набирающую обороты истерику прервал очередной приступ тошноты. Луциа, заливаясь слезами и растирая сопли по лицу, снова вырвало. — Да сколько можно, Лу, ты мне весь корабль уже испоганил! — по-свойски спросил капитан и, подхватив его на руки, прижал к груди. Луциа рыдал, не слушая и не слыша. От Толля еле заметно пахло персиками, и Луциа завыл от этого с детства любимого запаха. Потому что было плохо, страшно и очень сильно хотелось домой. — Вот же бедовый омега, в детстве ты казался крепче...