In the Dark of the Night

— Но ты тоже выглядишь одиноким, — заметил Драко, внимательно посмотрев на Гарри. — Жалею о том, что старые времена не вернутся. К тому же, мы с друзьями выбрали разный набор предметов для сдачи в конце семестра... Но дело даже не в этом. Раньше каждый год нас с Роном и Герми ждали новые загадки, а теперь выяснилось, что когда враг повержен и ребусы все разгаданы, нам и поговорить-то не о чем. А может, у нас разные цели, и мы не можем найти общий язык. — Жаль, что это случилось из-за нашего ордена. Но в действительности ему, разумеется, не было жаль. Впервые за годы он видел Гарри на своей стороне, и это вселяло в Драко надежду на будущее. — Думаю, что я всё-таки прав. Ты верно сделал, позвав меня и рассказав всё. Слишком жестоко бы было, если бы вы все погибли — именно поэтому я решился прийти к вам. Но я не предатель! Я никогда не стану новым Тёмным Лордом! Хотя бы потому, что я ненавижу видеть чужие смерти и быть их причиной! Я против смертных казней, против жестокой мести, против чужих смертей — я достаточно на них насмотрелся! — выкрикнул он и вздохнул поглубже, чтобы успокоиться и перевести дух. Не стоило открывать перед Драко все сокровенные мысли и душевные терзания, но в этот момент прорвалась у него недавняя обида на слова Гермионы, и ему нужно было выговориться. После всего выкрикнутого и впрямь стало немного легче и спокойнее. Драко смотрел серьезно и не говорил ничего, но на дне широко открытых серо-голубых глаз виднелся огонек, и Гарри казалось, что Драко во всём готов его поддержать, а не отвечает лишь потому, что хочет избежать фальшивых слов о верности и вечной дружбе. Молчание повисло в воздухе, но не неловкое, а проникнутое пониманием. Только когда Гарри уже захотелось услышать хоть что-то, Драко произнёс наконец: — Ты правильно поступаешь. Не сомневайся. Он обнял его и прижал к себе, и чужие объятия были теплыми и сильными. Это был мгновенный порыв, тут же воскресивший в его памяти былую неприязнь. "Неужели я обнимаю его, этого хорька?" — подумалось ему. Первым порывом было тут же отстраниться — но, в конце концов, Малфою это было даже нужнее в силу его привязанности чёрной меткой, и он прижимал его к себе ещё несколько секунд, — надо думать, Драко был ему благодарен. Если бы Гарри только перешел на их сторону, разве не стал бы он чем-то большим, чем Тёмный Лорд? Более милостивым, великодушным, сильным, не мстительным, но страшным силой своей карающей справедливости? Но в своих мыслях наш герой ещё слишком цеплялся за собственное прошлое. Как ни хотелось бы Гарри, чтобы всё продолжалось по-прежнему, а старый дух дружбы и поддержки сохранялся вечно, нервозность конца года, предварявшая экзамены, этому не способствовала. И как бы ни хотел он верить в то, что происшествие с Гермионой осталось лишь на его совести, неизвестное никому больше, кроме него и его новых слуг — но оно имело куда большие последствия. Нет, подруга никак не проявила своего возмущения и не вспомнила о произошедшем (по крайней мере, вслух), но отчужденность стала сильнее. Может быть, виной тому были не столько даже её подозрения в отношении Гарри, сколько его собственный страх перед тем, что однажды она вспомнит всё — и тогда ни за что его не простит. Он говорил себе, что хорошо было бы однажды собраться всем троим и поговорить по душам, где он смог бы уговорить её и доказать, что ничего страшного не произошло, но учеба у всех троих была разрозненной во времени, а с весной Рон и Гермиона начали покидать школу на все выходные — не то улетали в Нору, не то уединялись где-то, чтобы заняться учебой и другими, более приятными вещами, только вдвоем. Гоняться за ними, чтобы объяснить что-то, было бы странно, и он предпочел не задумываться лишний раз об этой проблеме. Тем более, что и других поводов для беспокойства хватало с лихвой. Ни Аврорат, ни Визенгамот не обращались к нему с расспросами, а значит, она забыла о том, что хотела сообщить им, и можно было не волноваться, верно? Гарри не знал ни о посланной в Министерство сове, которую Долохов-таки отследил, а затем с помощью Яксли подменил одно письмо другим, чтобы Кингсли не узнал правды, ни о том, что Макнейр послал несколько ложных докладов о тревожном состоянии оркнейской фауны фей и подал идею отправить туда какого-нибудь талантливого и перспективного молодого сотрудника этим летом. Пришедшее из Министерства Гермионе письмо оказалось не ответом на её подозрения в адрес Гарри и его сотрудничества с бывшими Пожирателями Смерти, а приглашением занять должность куратора редких видов магических существ и смотрителя северного английского заповедника на далёких островах. Не то чтобы должность была мечтой во всех смыслах этого слова, но она была престижной, ответственной, что особенно важно — доходной, и министр Бруствер просил её об этом лично, уверяя, что другого такого же способного кандидата, как она, им не найти. В неменьшей мере повлияло и то, что к должности прилагался трёхэтажный особняк там же, посреди заповедника, богато обставленный, и Нора семейства Уизли составляла с ним самый невыгодный контраст, так что раздумывать долго Гермиона не стала. Поэтому очередным вечером в преддверии встречи с молодым господином Макнейр был горд собой и готовился доложить о своих успехах. — Он не будет возражать, вот увидите, господа! Он нас поддержит. Даже не пришлось делать ничего такого — подумаешь, одно маленькое "Империо". — Мы были осторожны как никогда, — подтвердил Долохов, — никто ничего не заподозрит. — Да, только вот твоё "Империо" сразу засекла служба внутренней охраны, и если бы я только не объявил его ложной тревогой, пользуясь своим допуском, ты бы уже давал показания из-за решётки! — рявкнул на него Яксли. — И потом, ведь девчонка всё равно ничего не забыла, я правильно понимаю? — поинтересовался Мальсибер, покосившись на него. — Да, и теперь она сможет в любой момент послать новое письмо с вопросом о том, что там с её предыдущим прошением, — недовольно ответил он. — Вовсе нет. Этот момент продуман. Заповедник окружен чарами, запрещающими любому животному покидать их, а значит, сова с посланием улететь не сможет. — В любом случае, надо сказать господину, чтобы он наложил заклятие забвения повторно... Или осторожно подкорректировал её воспоминания, — напомнил Нотт. — Но почему не я сам? Для чего его беспокоить? Он решит, что мы настраиваем его против друзей и заставляем лгать! — Потому что только он сможет сделать это точно и так тщательно, как надо — как мог один лорд Волдеморт! И способность эта по наследству перешла, к счастью, не тебе! — продолжал спорить с Макнейром Яксли. — Почему бы и не мне? — пожал плечами тот, злобно улыбаясь. — Я, по крайней мере, не стал бы изображать славного мальчика, а вернул бы нам прежнюю власть! — И учитывая нынешние настроения среди магов, мы бы уже через месяц сидели все поголовно, если бы не были казнены тобой в очередном припадке мнительности или просто так, для устрашения. Благодарю покорно! — А кто гарантирует нам сохранность сейчас? Да никто! Мальчик мнителен и может передумать... — Только не надо возвращаться к старому разговору, — Родольфус Лестрейндж закатил глаза, давая понять, что все сыты ссорами по горло. В эту секунду, не обращая внимания на его просьбу, в разговор вклинился будто бы спавший до этого Руквуд: — Помнится, за дружественность его настроения у нас отвечал юный Малфой? А, Люциус? Что скажешь? Как у них там, клеится или нет? Грубая откровенность и двусмысленность вопроса, заданного не слишком искушенным в манерах министерским палачом, в очередной раз вызвала дружное веселье. Лорд Малфой покраснел, что было особенно заметно на фоне его болезненной бледности — впрочем, не от смущения, а от злости, и прошипел нечто невнятное, кажется, просьбу заткнуться. Но она осталась без внимания. — Не знаю, как насчет "клеится", но когда я в прошлое воскресенье следил, не появится ли та девка у совятни, то видел, как они с Драко вполне себе мило болтали. — Тут же услужливо доложил Долохов. — А о чем, о чём, Антонин? Ты не слышал? — Хм... Нет, было далеко, да и я сам плоховато слышу, когда оборачиваюсь ястребом. Но под конец он обнял его! Он сообщил эту новость как ошеломительную сенсацию и довольно откинулся на спинку стула, отпив немного из своего бокала и наслаждаясь всеобщим шоком. Все возбужденно шептались и переглядывались, и даже на лице Малфоя-старшего промелькнула несмелая улыбка, которую он усилием воли быстро подавил. Он подумал, что надо бы ещё раз поговорить с сыном и дать совет, как лучше себя вести — но что было бы толку в его наставлениях? Новый тёмный лорд совсем не то, что какая-нибудь наивная юная девица, и оставалось только верить в удачу и благосклонность. К счастью, Поттер, вроде бы, никогда не был особенно жестоким и кровожадным, в отличие от Волдеморта, но кто знает, как повернутся события? Нет, его дружба с Драко им бы очень и очень не помешала. Даже если бы и не дружба! Но эту мысль он быстро отогнал. Остальные тем временем строили догадки насчет доверительности их отношений. — О, Мерлин... — Невозможно! — Кажется, у нас есть надежда. Люциуса похлопали по плечу, и он раздраженно сбросил чужую руку, но по блеску в глазах было видно, что он всё же рад. — Кстати, где он сейчас, наша юная надежда в ублажении господина, почему он опаздывает? Поттер явится с минуты на минуту! — Мальчики всегда прилетают вместе. Скоро они появятся, — заметила Нарцисса, холодно наблюдавшая за всеобщим весельем, стоя поодаль, у двери. Гарри — и вслед за ним Драко — явился и впрямь быстро. — Добрый вечер, господа. Он был серьезен, лицо казалось вытянувшимся, повзрослевшим, почти грустным, — но он был полон решимости. — Я благодарю вас за помощь, но хочу всячески предостеречь от дальнейших действий в отношении моих друзей и их близких. Мне чрезвычайно жаль, что моя несдержанность привела к такому... результату. В дальнейшем необходимо этого избегать. — Мы понимаем, что каждая неосторожность ведет нас к провалу, — согласно кивнул Макнейр. "Закончи только школу, мой мальчик, — а там уже я покажу тебе, кто твои настоящие друзья!" — подумал Мальсибер. — Министерство ищет многих из вас — к чему повторять то, что и так все знают? Сейчас каждый Пожиратель Смерти, чья вина в убийствах магглов и грязнокровок доказана показаниями других, приговаривается к смерти. Но я не хочу жить в постоянном страхе, как и вы. Верно? Поэтому нужно действовать изнутри, а не снаружи (я никоим образом не говорю о злонамеренном действии: это будет во благо всем). У магглов, которых вы так ненавидите, есть, тем не менее, ценная вещь в их законодательстве. — И какая же? — Мораторий на смертную казнь. Те из вас, кто остался в числе служащих Министерства, могли бы подвести к этой мысли нынешнего министра. — Исключено. Разве что с помощью Империо, но вы сами запретили нам. — Хочу заметить, что если бы вы не истребляли так яростно всех, кто изучал магглов, то возможностей познакомить и убедить министра в этой идее было бы куда больше. Яксли, Макнейр и Нотт кивнули с невеселым видом. — И мне жаль, что вы так поступали, поскольку многие их идеи немало бы послужили облегчению вашей собственной участи. — Но... Вы же не хотите отправить нас в лапы Визенгамота? — встрепенулся Лестрейндж. — Нет, — ответил Гарри. — Моё обещание в силе, хотя я часто задумываюсь над тем, сколько смертей лежит на вас. Меня могут назвать предателем — но я просто не хочу, чтобы их стало ещё больше. Я не хочу мстить. Я хочу всё исправить. На него смотрели с вниманием и интересом. Эти люди были готовы на всё ради него — а в Министерстве его считали всего лишь Мальчиком-Которому-Невероятно-Повезло, Дамблдор считал его своим оружием в борьбе с Волдемортом — а здесь его считали господином. И это был неприятный контраст. Гарри вздохнул и продолжил: — Маги не должны становиться изолированными и скрытыми ото всех, иначе мы рискуем повторить участь эльфов и фей. Глупо бороться с магглами запугиванием и показательными убийствами. Мы должны войти в их доверие, и тогда магический мир обретет силу и безопасность. Сейчас они считают магию чушью и шарлатанством, но не меньше и тех, кто ею интересуется и верит. И если бы только место премьер-министра занял такой человек, сколько возможностей бы было у нас? — Но, господин, маги должны оставаться скрытыми; мы хотим сохранить наш мир от вторжения этих примитивных существ и избежать смешения крови... — Никто и не говорит об открытости. Я говорю о помощи, может быть, даже о специальных охранительных законах. Я не хочу насилия, которое творил Волдеморт! — Позвольте заметить, господин, что он шел на него лишь с целью обрести ту же самую власть... И бессмертие. Но у вас всё это уже есть: философский камень, мантия-невидимка и старшая палочка. И невероятная сила, конечно. Вы — могущественнейший изо всех живущих сейчас магов... — Оставьте вашу лесть, Макнейр. Именно поэтому у меня и нет нужды доказывать остальным что-либо силой. И, кстати говоря, я думаю сейчас над тем, чем наш орден может заняться. Возможно, древними артефактами и тёмной магией с той целью, чтобы быстрее её обнаруживать? Я всё ещё мечтаю стать аврором, но думаю, что вы в силу осведомленности могли бы помогать мне отыскивать и карать преступников... — Непременно, господин. — Хорошо. Спасибо за ваше внимание. Подозрительная радость и общее приподнятое настроение, не стершееся с их лиц даже после не слишком приятных вроде бы просьб заняться делом показались Гарри странными. Он уже начал было думать, что это власть влияет на него таким дурным образом. "Я становлюсь мелочным и подозрительным, как Волдеморт, — сделал про себя неутешительный вывод Гарри. — Может, даже начну пытать их, чтобы выведать их секреты, лезть в их сокровенные мысли с легилеменцией. Но, в конце концов, это для общего блага. Они могли замыслить недоброе. Надо остаться и послушать, что они скажут после. Странно, что такая простая вещь не приходила мне на ум раньше", — и он нащупал в кармане небольшой сверток. Мантия-невидимка. Решено. И как нарочно, Драко, пройдя после собрания с ним в холл, спросил: — Ты сможешь вернуться один? Отец просил меня остаться с ним... — Да, конечно, — Гарри кивнул и, торопливо развернувшись, вышел. В прихожей, на счастье, было безлюдно, и он накинул мантию, после чего осторожно пошел обратно. Стоило быть аккуратнее: видимо, за прошедший год он вырос, и мантия не волочилась по полу, скрывая мальчика Гарри с головы до пят. Иногда виднелись из-под неё носки ботинок, так что бегать не следовало. Сперва он хотел вернуться в большой зал послушать, о чем говорят там после его ухода, но Пожиратели уже поднимались со своих мест и выходили нестройной вереницей. Улавливались обрывки разговоров, из которых он понял, что Гермиону хотят отослать подальше, — но ничего конкретного. Куда интереснее показался ему вдруг разговор Драко с Люциусом, и он пошел дальше. Те были в малой гостиной. Дверь, притворённая неплотно, позволяла не только расслышать голоса, но и уловить выражения лиц. Люциус ходил вокруг Драко, будто упрашивая в чем-то сына: — ...и я очень, очень надеюсь, что ты сумеешь завоевать его доверие и благосклонность. Драко со скукой на лице кивнул. — Чем ближе вы будете, тем менее вероятно, что он решит расправиться с тобой... Ведь он склонен привязываться к друзьям. — Да, я понимаю, — кивнул он снова. Люциус, как всегда, отставал на шаг от событий. Родители все таковы: объясняют очевидные вещи, но никогда и словом не коснутся того, о чем на самом деле стоит знать. Очевидно, для разговора в семействе Малфоев более близкие отношения были запретной темой... Хотя Гарри был почти уверен, что тот не станет возмущаться, если застанет их хоть за поцелуем. Это было бы даже забавно — и он еле заметно усмехнулся. От Люциуса не укрылось унылое выражение на лице сына: — Ты меня совсем не слушаешь! Что я сейчас сказал? — "Не позволяй ему слишком многого, ведь ты должен помнить, что ты — Малфой, и хранить честь семьи". — Ну... Не совсем, но общий смысл ты понял. Ты согласен со мной? — Да, отец, — с тихим раздражением в голосе ответил Драко. Он бесконечно заставлял его смириться и поступать согласно своим распоряжениям — как же надоело! Хотелось назло вытворить что-нибудь кошмарное. Почему бы Люциусу самому не бросить все силы на то, чтобы умилостивить Гарри Поттера? Завоевать его дружбу и всё прочее? Правда, Гарри казалось, что он совсем не способен на искренние чувства, кроме, может, любви к самому себе; даже Нарциссу он наверняка не любил, а женился по расчету. И привык управлять желаниями других, и распоряжаться сыном, как своей собственностью, оставляя его в залог у Тёмного Лорда... В любом случае, желание лорда Малфоя манипулировать собой возмутило Гарри до глубины души. Он пообещал себе вообще не дотрагиваться до белобрысого хорька в эту неделю. Пусть он прибежит к нему с уговорами и заверениями в дружбе! Это будет немного жестоко, но как можно простить такую ложь? Гарри хотелось разобраться, действует ли тот согласно просьбам отца или останется искренним. Но вот чего хотел сам Драко Малфой? Гарри не знал, но мы приоткроем завесу тайны, поскольку он, откровенно говоря, желал того же самого — стать ближе к новому господину и даже больше. Может быть, потому его и бесили так уговоры отца, что совпадали в кои-то веки с его собственными желаниями? Драко постоянно ощущал болезненную необходимость видеть Гарри по несколько раз в неделю, и тот день, когда им не удавалось увидеться, становился для него бессмысленным и потерянным. Хотелось прикоснуться к нему, слушать каждое слово, — как бы стыдно ни было в этом признаться и самому себе. Гарри вызывал желание следовать за собой и восхищаться. Надо думать, тот же самый благоговейный страх и привязанность он ощущал и к Волдеморту — но тот до тошноты пугал его жестокостью и непредсказуемым умением сорваться и выместить гнев на любом, кто попал под руку, — а он так боялся боли. Гарри перестал быть для него возмутительным выскочкой, но стал равным, а затем и больше, и этого не стоило даже смущаться, как говорил отец, ведь Поттеры тоже были богатой и знатной семьей. Люциус вышел, неслышно прикрыв двери, и его удаляющиеся шаги затихли в коридоре, а вскоре и ещё одни, удалившиеся к прихожей, но Драко их не заметил.