***
– Юра, давай ещё раз. Не отвлекайся. Повнимательнее! – Да хорош орать! Юра растирает ноющее запястье. Словно при вывихе, косточки неправильно встают и никак не хотят вернуться в физиологическое положение. До одури хочется хрустнуть, но страшно: вдруг, правда, вывихнет. Они с Виктором уже больше двух часов качаются под куполом, попеременно с близнецами передавая друг другу трапеции. Это всё Никифоров виноват. Рано заходит, всего доля секунды – и Юра не успевает вовремя среагировать, ухватиться как следует, и пальцы выскальзывают. Он едва не срывается и уже видит стремительно приближающуюся страховочную сетку, но Виктор успевает уцепиться за его кисть и вытянуть наверх. Нет, он точно ему там что-то сдвинул. – Юра, ты где летаешь? – кричит ему с противоположного края Сара. – Да что не так-то? – орёт он и машет рукой в сторону Виктора. – Это у него проблемы, чё он ломанулся раньше времени? – Так, перерыв десять минут! – объявляет Микеле, вытирая пот со лба и помогая Саре спуститься. – Юра, я же тебе подал знак, – начинает нудить Виктор. – Отвали, педрила! И так каждый раз. Для идеального выступления им нужно убрать все лишние эмоции. Только холодная голова и сухие ладони, никаких психов и полное взаимопонимание. И кто бы мог подумать, что эти двое постоянно орущих друг на друга людей на представлениях преображаются до неузнаваемости? Юра спрыгивает в мягко пружинящую сетку, проигнорировав последние несколько перекладин лестницы, хватает с барьера свою толстовку и исчезает под трибунами. Он знает быстрый выход на улицу тёмными лабиринтами под ними. На ходу вынимает пачку сигарет. Его, конечно, придушат, если узнают, но Юра и не злоупотребляет сильно. Так, на пару раз затянуться. Успокаивает. Юра верит, что с дымом из головы выходят все негативные эмоции. Дрессировщик ещё этот. Чего он так пялится постоянно? Может, заметил, что Юра трусов не носит под тренировочными штанами? Но не будет же он объяснять кому попало, что ему не нравится, когда что-то сковывает движения. Он толкает дверь наружу. На минуту замирает, дыша воздухом, вставляет сигарету меж губ. А потом до него доходит, что он забыл зажигалку. Блядь. Хлопает себя по карманам толстовки, а в узком тренировочном трико их точно нет. Уже хочет с досадой выплюнуть сигарету, как вдруг рядом с ним щёлкают зажигалкой и подносят к его лицу. Юра вздрагивает, но чуть склоняется, придерживая фильтр у губ и глядя, как пламя лижет кончик сигареты. Бумага с тихим шипением начинает обугливаться. Юра поднимает глаза на закуривающего напротив Отабека Алтына. – А ты чё тут забыл? – звучит довольно резко, но Юре плевать. – Я думал, здесь никто больше не ходит. – Мне этим путём до вольеров ближе. Чётко и по делу. Юра нервничает. Мало они с Виктором разругались, теперь он точно с него не слезет, если узнает, что Юра курит, и будет везде за ним ходить, нянчить. – Не бойся, я никому не скажу, – слышит он и смотрит на дрессировщика. Прищурившись, Отабек глядит в ответ сквозь дым. – Да пофиг вообще, – Юра пожимает плечом. Голову начинает кружить из-за того, что, задумавшись, он делает слишком глубокие затяжки. Или не хочет показаться перед Отабеком неопытным курильщиком? Они курят в тишине, до них доносятся только порыкивания и неясное успокаивающее бормотание недалеко за углом. Юра поглядывает на Отабека, словно забывшего о его присутствии. Длинные волосы приглажены и забраны наверх в перевязанный надвое хвост, виски выбриты. Дикарь, словно только вернувшийся с охоты. Может, поэтому зверюги его слушаются? За своего вожака принимают. При дневном свете Юра вдруг замечает кое-что необычное. То, что почти вся кожа на руках у него испещрена шрамами, Юра уже знает. Всегда с содроганием думает о том, как и кем они были нанесены. Но теперь он обращает внимание, что в целом все эти затейливые линии образуют некий геометрический узор. Будто специально нанесённый поверх ран, полученных от его питомцев. Шрамирование? – Красиво, – вырывается у Юры прежде, чем он понимает это. – Что? – дёргает тот бровью, отвлекаясь от чего-то и вновь повернув к Юре голову. – Тигры, говорю, у тебя красивые, – в последнюю секунду выходит тот из неловкого положения и отворачивается. – Сам растил. Юра хмыкает в ответ, слыша улыбку в его голосе. А потом тушит сигарету и уходит молча, не попрощавшись. Отабека он замечает сразу, как только начинает работать у Якова и Лилии. Юра часто ошивается поблизости, делая вид, что ему безумно интересно наблюдать за большими кошками. И, если главный дрессировщик их труппы, Ростислав Бабичев, сражает всех своим позитивом и неиссякаемой энергией, Отабек спокоен и невозмутим. Однако, слушаются его хищники не хуже. Кажется, он умеет одним взглядом подчинить себе. Подсматривая за их репетициями, Юра не раз замечает за собой, что во время выкрика Отабеком команды сам готов покорно сложить лапки и ждать похвалы. А однажды он случайно застаёт его за тем, как тот возится со своими питомцами. Осматривает их лапы, когти, заглядывает в пасть и ласково треплет за уши. И те так смиренно терпят, даже, кажется, удовольствие получают. Юра уверен, подойди он ближе, услышит урчание. Смотрит, как ловко Отабек нажимает на кажущиеся издалека мягкими подушечки на лапах, стрижёт обломанные когти, приговаривая что-то игриво и ласково, щекочет и ерошит густую шерсть между подушечками. Тигры в ответ лижут его ладони и бодаются, как коты, напрашиваясь на ласку. И Юра в ужасе думает, что лапы, которые Отабек бесстрашно держит перед глазами, размером с его лицо, а когти – длиной в палец. А ещё думает, что, если бы с его убитыми руками кто-то возился так же, как Отабек со своими котами, он бы сам лизался в благодарность за это. Ему после этого снятся до крайности развратные мокрые сны, где он сидит с ногами голый на тумбе. А Отабек ходит кругами, глядя на него тяжёлым взглядом, Юра может ощутить его, он словно забирается ему под кожу. Просыпается от щелчка хлыста, словно он звучит не в голове, а рядом с ним. Но общение у них не задаётся сразу. Отабек в самые первые дни в труппе очень сильно его напугал. Юра ошивался тогда у вольеров. Его особо не интересовали спящие в клетках львы и тигры, он увлечённо переписывался в телефоне, не слыша и не замечая ничего вокруг. В зверинец лишний раз никто не заходит, а значит, и не помешает втыкать в телефон. Как вдруг его резко схватили за локоть. – Ты охуел? – орал он, выронив телефон на землю. Отабек выглядел тогда очень злым. – Не перепутал меня со своими грызунами? – Я дрессирую тигров, – холодно ответил Отабек, подавая ему поднятый телефон. Юра едва не с пальцами его оторвал. – Но они же грызут тебя? – Смешно. – Ага, оборжаться. – Юра, пожалуйста, отойди от клетки, – с нажимом на каждое слово произнёс тогда Отабек таким тоном, что Юра настороженно замер на месте. – Ты стоишь слишком близко. И только обернувшись, он заметил, как, буквально в метре от него, заинтересованно просовывает морду между прутьев проснувшийся от его криков тигр. Юра едва не налетел спиной на Отабека, когда шарахнулся от клетки. Тот придержал за плечи. Но Юра вырвался и, послав дрессировщика ко всем тигриным матерям, ушагал прочь. Он старается с тех пор держаться на расстоянии и от него, и от его зверей. Но понимает, что его будто тянет непреодолимой силой подсмотреть тайком за репетициями, скрывшись в темноте на трибунах. Да и, как назло, они постоянно где-то сталкиваются. Хотя, даже находясь среди коллег, предпочитают отмалчиваться или перебрасываться общими фразами. Впрочем, Отабек и с остальными не больно-то разговорчив, даже с Бабичевыми. Юра вспоминает об этом, возвращаясь тёмными лабиринтами, которые за год изучает настолько, что может пройти уже вслепую. Получает нагоняй за то, что задерживается. А то, что куревом от него пахнет, так это не он, это рядом курили. Юра встряхивает кистями, сжимает-разжимает кулаки. В голове легко и пусто. Идеально. Через неделю у него начинается долгожданный отпуск. Сначала он планирует на пару дней съездить домой в Питер, очень уж по деду скучает. А после вместе с коллегами собирается в Сочи: поваляться на пляже, искупаться в море. Кажется, с выпускного класса не был нигде, кроме как на гастролях, но разве это отдых? Может, даже получится закрутить с кем-нибудь короткий курортный роман. Конечно, не особо надеется на что-то серьёзное. Определившийся ещё с училища в собственной ориентации, о своих особых сексуальных предпочтениях он привык умалчивать. На него ведутся многие, но, узнав о его пристрастиях, надолго не задерживаются. Пугаются. Боятся причинить боль, не понимая, что Юра только этого и хочет, и может на самом деле вынести многое.***
По окончании рабочего дня, поздним вечером, Юра торчит у себя, переодевшись и зависая с планшетом на диване. Просматривает новые видео на канале, думая, что можно было бы почерпнуть для себя из их номеров, когда в дверь настойчиво стучат. Так, как может только один человек. – Юра, долго ты ещё будешь на меня обижаться? – слышит он. Юра молчит, не собираясь отвечать. Он не обижается и даже уже не злится. Он просто хочет побыть один немного перед тем, как ехать домой. – Юра, открой, я не хочу просить Серёжу выламывать дверь. – Вы там охуели совсем?! – Он вскакивает, поправляя сбившийся эластичный бинт на обоих запястьях. Распахивает дверь, с ненавистью глядя на широко улыбающегося Виктора и виноватого Сергея, мол, я тут ни при чём, но тебе лучше пойти с нами. – Нехорошо игнорировать нас, мы же уезжаем завтра, – говорит Витя. – Где логика? Тебя-то я буду видеть каждый день, и твоя рожа мне ещё надоест за две недели! – Юра, я имел в виду твоих коллег, которые здесь остаются и будут скучать. Прояви хоть каплю уважения к этим людям, которые так тепло приняли тебя в свой коллектив... – Да понял я, господи, ты мёртвого заебёшь, – Юре ничего не остаётся, как захватить толстовку – к вечеру на улице заметно холодает – и отправиться следом за ними во внутренний дворик, где обычно зависают каскадёры и дрессировщики, а сегодня собралась потусить добрая половина их труппы. Юра обходит стороной подобные посиделки и шумные компании. Нет, он любит и уважает своих коллег, но, видимо, просто не умеет проявлять это. Или чувствует себя лишним. На половине пути он пытается незаметно свалить, отстав от Виктора с Сергеем. Но его буквально ловят за руку и тащат за собой. Настроение портится ещё сильнее, когда он видит, насколько большая компания собирается в гараже. А потом замечает Отабека. Но, когда тот улыбается ему так, как ещё никогда не улыбался, злится на себя и свою реакцию. Садится в самый дальний угол, игнорируя протянутую Гошей бутылку пива, и старается слиться с обстановкой. Слишком громкие разговоры раздражают, шутки идиотские. Все уже прилично подвыпившие, только Отабек крутит в руках свою бутылку, не слишком часто прикладываясь к ней. И на Юру никто особо не обращает внимания. Вот и зачем надо было его тащить? А потом Отабек вдруг встаёт и идёт на выход. – Юрочка, солнце, обрати же уже на нас своё внимание, – певуче растягивая слова, произносит Виктор, лежа головой на коленях у своего партнёра. Юра со злостью переводит взгляд с Отабека на него. Но тот уже отвлекается на любимого, начав ему рассказывать, что непременно будет слать ему с отдыха фотографии. Ага, порнографические, думает Юра и вдруг решает, что напиться сегодня – не такая плохая идея. Но пиво не идёт: слишком крепкое и с горечью прокатывается до самого желудка. И, воспользовавшись тем, что Ростислав начинает очередной рассказ, а все внимательно слушают, потихоньку, по стеночке Юра продвигается к выходу. Однако, отойдя на пару метров, в последний момент передумывает сбегать и смотрит в спину курящего на углу Отабека. *** Если бы кому-то пришла в голову идея спросить Отабека, что он думает о Юрии Плисецком, то он сказал бы, что с самого первого дня тот был для него словно красная тряпка для быка на корриде. От Юры невозможно спрятаться, отгородиться, сделать вид, что новенького невыносимо притягательного гимнаста в труппе нет. Плисецкий всегда поблизости. Маячит неподалёку на общих собраниях труппы, встречается с ним взглядом на репетициях – Яков будто нарочно ставит репетиции воздушных гимнастов и дрессировщиков друг за другом, и, пока они с Ростиславом заканчивают со своими питомцами, Виктор и Юра как раз разминаются и ждут своей очереди. Даже в коридорах или в просторных помещениях зверинца, всегда полных шума, возни, лая, писка и недовольного ворчания огромных кошек, Отабека словно преследует его звучный голос. Наяву или в фантазиях – он не возьмётся судить. Плисецкий – воплощённое искушение. От светловолосой макушки до мысков леопардовых кед, в которых он ходит даже в самые суровые морозы, обдавая волной ледяного свежего ветра, когда стремительно проходит мимо, спеша в тепло собственной гримёрки. Манит к себе золотом длинных волос, гибкостью сильного стройного тела, ядовитой зеленью глаз, кажущейся неестественной. Дразнит тёмными серёжками в аккуратных ушах, искусанными губами, почти неприлично узкими джинсами с неизменными прорехами на коленях и манерой резко реагировать на любой выпад в свой адрес. Отабек уже давно понимает, что пропал. Может, не с первого взгляда и даже не с первой стычки. Но всё-таки пропал, позволил себе влюбиться в волшебное видение, парящее на головокружительной высоте под куполом. Безнадёжно, без малейшего шанса на то, что откройся он Плисецкому – получит в ответ что-то, кроме презрения. Он, как никто, напоминает тигра: ершистого, дикого, шарахающегося от протянутой раскрытой руки и зло шипящего в ответ на попытку приблизиться. Нетерпимый, с бунтарским духом и острый на язык. И всё-таки желанный, как всё несбыточное. Алтын привык считать день, когда после выступления к нему подошёл улыбчивый парень, представившийся Ростиславом Бабичевым, своим счастливым. Далёкий теперь день в родном Алматы, в родном цирке, куда попасть было ох как непросто. Не потому даже, что никто не хотел брать ответственность за пятнадцатилетнего пацана, едва закончившего девять классов и страстно желающего работать дрессировщиком. Он приходил тогда каждый день, просил, стоял на своём, показывал документы о поступлении в цирковое, и руководитель труппы всё-таки оценил его рвение, дав шанс проявить себя. Сложнее было с родителями. Отец грозил выставить из дома, мама плакала и умоляла одуматься. Старший брат смотрел с презрением. Только Сабира с детской непосредственностью робко просила показать ей тигров, когда он станет взаправдашним укротителем. Да дед, как ни странно, встал на его сторону, сказав, что хоть у одного внука будет достойное мужчины занятие. Они продолжали давить на него, даже когда он стал после занятий ездить на работу. Практически жить в старом здании цирка с гулкими полутёмными коридорами, в полном незнакомых запахов и звуков зверинце. Работал до седьмого пота, чистил клетки, готовил для хищников еду, стоял с пожарным шлангом за бортом манежа, помогал с реквизитом и мотал на ус премудрости, которые ему понемногу начали рассказывать дрессировщики. Он и сейчас может ощутить ту эйфорию, которую испытал в тот день, когда его привели к клетке с совсем маленьким тигрёнком и сказали, что это будет его первый воспитанник. С Фантиком он проработал в номере пять лет. Вырастил из малыша, который жался в угол клетки, царапался и шипел, послушного дружелюбного увальня Фанта, который не очень-то жаловал других дрессировщиков, зато был не опаснее домашнего кота для Отабека. С ним было безумно жалко расставаться. С каждым из них, кого воспитывал с самого приезда в цирк. И всё-таки Ростислав стал счастливым билетом. Он был дрессировщиком во втором поколении и прибыл в Алматы с женой. Рыжеволосая красавица Мила приехала поучиться искусству джигитовки, а слава группы их цирка долетела даже до Москвы. И, пока она пропадала на репетициях, Слава уговаривал Отабека. Он предлагал не просто работу в Москве, но избавление от безумного нервного напряжения, которое неизменно поддерживали родители. Пусть он и жил отдельно, но звонки не прекращались. Они не смогли смириться ни с его образованием, ни с его ориентацией, которая принесла матери новое горе и окончательно отвратила от него отца, ни с его работой – не приносящей ни больших денег, ни большого почёта. Только потеху публике и глубокие рваные раны, которые со временем образовали причудливую сетку шрамов на коже. Он уехал с лёгким сердцем, стоило только завершиться сезону. И вот уже четыре года работал здесь – в самом сердце Москвы, в таком же старом здании с гулким эхом, разносящимся по коридорам, дуэтом с Ростиславом, который прикрывал спину надёжнее гранитной стены. Обзавёлся маленькой съёмной квартирой – спасибо многочисленным родственникам Бабичевых – за весьма умеренную плату. Подержанным байком Кавасаки, который пришлось восстанавливать чуть ли не с нуля. Подработкой диджеем в ночном клубе, которая приносит не только доход, но и удовольствие. Новыми друзьями, новыми питомцами, без которых теперь не смыслит жизни. И год назад здесь же он нашёл свою персональную зеленоглазую Немезиду в лице Юрия Плисецкого. Словно наказание за три года свободы, за три года коротких романов, которые заканчивались, едва начавшись – плохо или хорошо, но неизменно быстро. И всё же Отабек ни о чём не жалеет, когда едет, обгоняя ранние пробки и предвкушая новый рабочий день и очередную встречу с Плисецким, какой бы она ни была. В такую рань в старом здании особенно гулкое эхо. На посту только вахтёрша, да самые ранние пташки – дрессировщики и их ассистенты. В одной на троих гримёрке вкусно пахнет свежим кофе: Мила не жалеет денег, чтобы баловать мужа, а Отабека её заботой задевает по касательной. Из таких вот мелочей и складывается вся его жизнь в Москве. Из утреннего чуть хмурого приветствия вахтёрши, из сонных улыбок Бабичевых и уже второй год ассистирующего им со Славой Лео де ла Иглесиа. Из других приветствий – без слов, но с урчанием и жаждой ласки – от огромных зверей. Из ежедневного ритуала с четырьмя кружками кофе на видавшем виды столике в гримёрке. Из запахов и звуков зверинца. Покормить, почистить клетки, найти для каждого своё слово и жест, чтобы день начался хорошо, и прошли без сучка и задоринки дневные репетиции. Особенно в дни представлений, когда риску подвергаются не только они сами, но и сотни людей по ту сторону тонких, слишком тонких, чтобы на самом деле удержать взбесившегося хищника, прутьев клетки. Всё ради эмоций, восторга и страха, которые они вызывают у взрослых и детей, ради грома аплодисментов, которым их встречают как в родных стенах, так и далеко за их пределами, на бесконечных гастролях. И ради если не любви, то, по крайней мере, смирения в умных карих или голубых глазах. Даже если ради этого раз за разом приходится преодолевать собственный страх и кровью платить за свои ошибки и характер подопечных. Мартин сегодня не в духе. Значит, и репетиция нервная. Приходится поминутно одёргивать решившего показать характер тигра, то окриком, то слабым ударом хлыста или пики. Каспер – ленивый, но хитрющий белый лев, бесспорный любимец Ростислава, тоже того и гляди выкинет какой-то фокус. Они привыкли друг друга дублировать, каждое движение, каждую команду. Иначе никак. Пусть даже Лео всегда наготове, но надеяться только на воду и эффект от холостых выстрелов нельзя. Нужно каждую минуту, каждый миг держать ситуацию под контролем, подтверждать свой статус вожака. Поэтому, когда репетиция номера завершается, Отабек вздыхает с облегчением. Обошлось на сей раз. Можно потрепать Магду и Персиваля между ушами, прижаться лбом ко лбу Фантины – молоденькой тигрицы, которую назвал в честь первого своего подопечного, и проводить их в клетки. Ассистенты пока ещё неуверенно улыбаются, кивают и вяло перешучиваются. Минут через двадцать, когда каждый из полосатых артистов будет возвращён в своё жилище и накормлен, в зверинце снова воцарятся обычные разговоры и смех. – А я не хочу на твоей крови поскользнуться, – голос Виктора Никифорова, бессменной звезды среди воздушных гимнастов в труппе, многократного и заслуженного, как его пренебрежительно зовёт Мила, ввинчивается в уши, возвращая в реальность, словно разбив невидимый купол. – Иди разминайся. – Иди сам свою жопу разминай, – хриплый раздражённый голос в ответ заставляет сердце пропустить удар, и Отабек позволяет себе фыркнуть, мгновенно оказываясь под прицелом тяжёлого взгляда. Выдерживает. Отмечает, что Юра сегодня лохматый, словно, выбегая из дома, не успел привести в порядок волосы. В косе они уже доходят ему до лопаток, а в небрежном хвосте опускаются почти до середины спины и вызывают желание запустить в них руки, пропустить сквозь пальцы, взвесить на ладонях, узнать, действительно ли золотистые пряди такие тяжёлые, как на вид. – Чё смотришь, кошачий повелитель? Он молчит, хотя на язык просится с десяток ответов, один другого откровеннее. Машинально тянет с рук перчатки, хотя с этим можно и подождать, и вновь смотрит на Плисецкого. Не может не смотреть и чувствует ответный взгляд в спину, пока идёт на выход. Улыбается, слыша глухой звук удара и тихое ругательство. И задерживается всего на десяток-другой секунд у дверей, походя здороваясь с близнецами Криспино, спешащими на манеж. Наслаждается тем, как легко и грациозно высокая изящная фигура виснет на кольце, без труда подтягивает ногу в продольный шпагат. И крутится, без музыки, но Отабек и так хорошо знает её. Столько раз слышал за этот год, часто наблюдая за выступлением Юры под куполом, в слепящем свете разноцветных прожекторов, что кажется, она звучит в его голове, вторя движениям гимнаста. Уходить не хочется, но дольше задерживаться нельзя. Его ждут в зверинце, слишком многое нужно успеть за неделю, оставшуюся до отпуска Славы. Отабек тоже не отказался бы поехать в Сочи на две недели, вместе с доброй третью труппы, но он сам выбрал стезю дрессировщика, а оставить на две недели десяток тигров и львов на попечение Лео и подсобных рабочих сулит катастрофу. Больше они к себе никого не подпустят. Иглесиа-то приняли неохотно, почти полгода с его прихода поджидали любого удобного случая, чтобы поддеть лапой, а то и броситься со спины. Лео выдержал все проверки на вшивость с достоинством, доказав, что его желание работать в цирке – не просто блажь обеспеченного сыночка какого-то дипломата. А потому из приехавших пару недель назад котят он получает первого воспитанника. Бенгалец Кассий, диковатый, но любопытный, и поэтому быстро приспособившийся. Лео с изрядной долей восторга спрашивал, как им так легко удалось понять, что именно этот котёнок станет самым лёгким для первого опыта дрессуры. Слава и Отабек только смеялись в ответ. За десять лет Отабек научился с первых дней понимать характер животных. Бабичев, с детства возившийся с котятами, понимал ещё лучше, и у него всегда было чему поучиться. Но в ближайшие две недели Ростислава ждёт отдых на море с женой и коллегами, а им остаются заботы обо всей большой кошачьей семье. – Отабек, ты где? – Слава машет раскрытой ладонью перед его лицом. – Завис? – Задумался. О том, как мы будем тут без тебя и утреннего кофе Милы выживать две недели. – А как ты раньше без Славки и моего кофе выживал? – Мила появляется из-за вольеров. – Или тебя больше не наше отсутствие волнует? – Мила, – пытается одёрнуть жену Бабичев. – Я уж двадцать пять лет Мила, но не я пялюсь на Плисецкого так, словно сожрать хочу, – она заговорщически подмигивает. – Мы присмотрим, чтобы его не увели, не бойся. – Я и не боюсь. – Отабек рассеянно гладит Магду и медленно выдыхает, прогоняя мысль о мокром загорелом Юре в одних плавках. Едва ли она добавит ему сосредоточенности. Он надеется не встретиться с Плисецким до завтра: обычно гимнасты, закончив репетиции на манеже, пару часов зависают в тренировочном зале, сами по себе или с Лилией, а после разъезжаются по домам. Но, выйдя покурить к чёрному ходу, он снова натыкается на Юру. Тот с тихой злостью обшаривает карманы в поисках зажигалки и дёргается, когда Отабек щёлкает своей перед его лицом. Но закуривает, выдыхая сизый дым. Его хочется немедленно погладить, уже за то, как тот доверчиво склоняет голову, прикуривая. Будто на секунду удаётся приручить этого дикого зверёныша. Благодарности от него ждать, конечно, не приходится. Судя по выражению лица, Плисецкий готов убить его, как ненужного свидетеля. Отабек опережает его, уверяя, что никому не расскажет о вредной привычке. Тот делает вид, что ему всё равно. А ещё Отабек замечает, как Юра машинально потирает запястье круговым движением, обхватив его ладонью и кривя губы. И давит в себе желание взять повреждённую руку в свои и аккуратно размять. Руки у Плисецкого, конечно, убитые в хлам. Не как у него самого, в шрамах, но чернеющие мозоли от трапеции – вещь не менее неприятная. Юра курит нервно, слишком глубоко затягивается и спешит. Но сигарета, словно завершающий штрих, делает образ бунтаря цельным. Даже в такой мелочи он протестует. И снова искушает, когда истерзанные зубами губы обхватывают фильтр, и Юра вдыхает дым. Разговор у них не клеится, но Отабека молчание не напрягает. Его не гонят и не спешат уйти – уже что-то. Можно украдкой поглядывать на Плисецкого и подмечать, что тот тоже смотрит. Разглядывает шрамы на руках. Уже здесь, в Москве, один из новых знакомых в клубе, глядя на жутковатые неровные шрамы от когтей, предложил ему перекрыть их татуировками. – Реально ходишь как пиздец. Будто руки в мясорубку сунул. – Без толку. Забью одни – поверх появятся другие. Только деньги на ветер, – пожал тогда плечами Отабек. – А не хочешь шрамирование попробовать? Ну хоть не так жутко выглядеть будут. О таких украшениях тела он тогда и не слышал. Но всё-таки решился, сначала на одной руке, а после и на второй. Они всегда страдали больше всего. И поверх старых шрамов теперь змеятся правильные геометрические узоры. Но едва ли Юрий смог бы с ходу понять, что хаос светлых линий подчинён строгому порядку. – Красивые, – внезапно выпаливает он и прикусывает губу, словно успевает пожалеть о сказанном. Отабек не сразу понимает, о чём он. – Тигры, говорю, у тебя красивые. – глаза Юрий резко отводит в сторону. Отабек едва удерживается от смешка. Ну конечно же, тигры. – Сам растил, – надеясь поддержать разговор и перевести его в шутку, отвечает он. Но Юра только хмыкает и тушит сигарету, спеша уйти. Не прощаясь, даже не взглянув больше. Отабек докуривает неторопливо, наблюдая за завихрениями дыма, и лениво размышляет, выдаёт ли он желаемое за действительное, или Плисецкий только что сделал комплимент его рукам? Усмехается своим мыслям. Возможно ли, что лёд тронулся? Впрочем, кипучая цирковая круговерть не позволяет долгих перерывов, и маленький перекур подходит к концу, заставляя вновь погрузиться в мир, где превыше всего ценится умение спрятать свой страх достаточно глубоко, чтобы его не распознали ни звери, ни зрители. *** Отабек рад, что до конца недели они больше не сталкиваются так внезапно. Репетиции всё так же идут друг за другом, маленькая слабость – задержаться на минутку и увидеть, пусть всего одним глазом, как соблазнительно гнётся Юра, как обнажается полоска кожи между резинкой трико и задравшейся футболкой или натягивается ткань, не оставляя простора для фантазии – только нестерпимое желание прикоснуться. Он не в силах отказаться от этой слабости, даже понимая, что Плисецкий, с его нетерпимостью к Никифорову из-за ориентации, едва ли бросится на шею кому-то другому, выскажи тот подобное желание. Особенно ему: больше чем за год работы в одной труппе они едва ли перебрасываются и парой сотен слов. Юра живёт под куполом, в компании Криспино, Виктора, новенького Саши, которому пока не доверяют ничего, кроме участия в общем номере с трапециями. А у Отабека другая среда: дрессировщики всех мастей, да ещё мотокаскадёры. Разношёрстная компания из русских, немцев и колумбийцев, весёлая, шумная и лихая. Они в своё время помогали ему восстанавливать мотоцикл, а после затянули к себе на вечерние посиделки в отданном под гараж и мастерскую помещении за чаем, а иногда и за пивом. Поболтать вечером о новых технических примочках для мотоциклов или просто обо всём на свете – не худшее завершение дня. Попович иногда берёт гитару, молча перебирает струны или поёт что-то – у него приятный голос, – и, когда компания собирается побольше, его часто просят спеть любимые песни. Яков на эти посиделки смотрит неодобрительно, но запрещать не торопится. – Георгий, Отабек, я надеюсь только на вашу сознательность. Увижу пьяными рядом с манежем – будете искать новую работу. И пусть непросто удержать Санти или Стивена от геройства под градусом, но каждый из них знает, что Фельцман слов на ветер не бросает. Сегодня случай особый. Проводить коллег в отпуск – это почти священная традиция. Поэтому и компания больше обычной: здесь и Лео, и Слава, и даже Мики, которого явно уговаривает прийти Эмиль, теперь довольно улыбающийся и поглядывающий на Криспино, когда думает, что никто не заметит. Не замечает этого, вопреки его ожиданиям, только ленивый, и сам Мики. Отабек крутит в руках пивную бутылку и размышляет, неужели его собственные взгляды в сторону Юры настолько же очевидны. Даже когда вокруг шумная и весёлая компания, многоголосый гомон, звон стаканов и бутылок, смех и шутки, порой на грани приличия, ему не хватает присутствия только одного человека. – А я гляжу, веселье в самом разгаре, – Никифоров появляется как всегда эффектно, в обнимку с довольным Сергеем, и тащит за запястье насупленного Плисецкого. Точно. Он ведь тоже уезжает в Сочи, вместе с остальными. Яков ворчит, что могли бы уже и выездные гастроли дать такой толпой. – О, вы как раз вовремя, – Гоша принимает из рук Самохина очередную бутылку и широким жестом приглашает к сооружённому из подручных средств столу. – Располагайтесь, не стесняйтесь. Юра, ты у нас в первый раз, будь как дома, мы тут без церемоний. Плисецкий освобождает перебинтованную руку из захвата Виктора, даже не взглянув на Поповича, только неопределённо дёргает плечом в ответ и встречается взглядом с Отабеком. Тот в ответ ободряюще улыбается, но, судя по кислому выражению лица Юры, его попытка проявить дружелюбие проваливается. Это даже немного злит. Невозможность вызвать у Плисецкого хотя бы мало-мальски дружелюбную реакцию на себя. Остаётся только гадать, чем он так не угодил, и ловить на себе нечитаемые взгляды, когда его втягивают в разговоры сначала Санти, а потом Эмиль. Пристальные, тяжёлые. А может, у Отабека просто разыгрывается воображение. Во всяком случае, когда идёт перекурить и, наконец, может видеть Плисецкого, тот смотрит совершенно в другую сторону – на вольготно расположившегося на коленях у Сергея Никифорова. С такой злостью, что если бы взглядом можно было убивать, то от Виктора не осталось бы и кучки пепла. А так Никифорову и дела нет: он увлечённо рассказывает что-то Самохину, переплетя с ним пальцы и улыбаясь. Солнечно, счастливо, не обращая внимания на косые взгляды окружающих. Конечно, за Сергеем он как за гранитной стеной – никто не рискнёт подойти с серьёзными обвинениями, даже Юра. От первой глубокой затяжки чуть кружится голова, и тяжёлые мысли уходят вместе с выдохом. Незачем забивать голову чепухой. Завтра вечером смена в клубе, можно будет развеяться и, может, познакомиться с кем-то. Чтобы хотя бы на эти две недели отвлечься от мыслей о Плисецком. – Угостишь сигаретой? – Отабек вздрагивает. Он не слышал ни скрипа пружины старого доводчика, ни шагов. А Юра почти неразличим в слабом рассеянном свете от далёкого фонаря – только безликий тёмный силуэт. Отабек протягивает пачку и зажигалку, сталкиваясь с тёплыми шершавыми от мозолей пальцами в темноте. Так даже лучше. Рядом вспыхивает огонёк зажигалки, на несколько секунд выхватывая из темноты лицо Плисецкого. В глазах отражается тлеющий кончик сигареты. – Спасибо, – снова те же пальцы, оставляющие на ладони ощущение тепла. – Тебе не вредно курить? – больше в голову ничего не приходит, а стоять почти в полной темноте и тишине совсем уж неуютно. – То есть типа кому-то курить полезно, – фыркает Юра, делая новую затяжку. – Тогда зачем? – А то сам не знаешь. Помогает успокоиться. Никифоров кого угодно заебёт, а мне под куполом психовать точно вреднее, чем курить. Действительно. Гимнасту важнее холодная голова, когда под ней десять или двадцать метров пустоты. И особенно, когда Юра эффектно завершает номер на трапеции секундами свободного полёта вниз головой в страховочную сетку. Зрители задыхаются от восторга и страха каждый раз. И Отабек вместе с ними. – Ещё и притащил меня к вам за каким-то хером. Можно подумать, без свидетелей ему с Самохиным обжиматься не в кайф. Отабек пожимает плечами, пусть его жест невозможно разглядеть в такой темноте. Едва ли Виктор за этим привёл Юру на их маленький праздник. Плисецкий чурается любых собраний труппы, кроме обязательных, и многим это не по душе. Просто никто больше на него такого влияния не имеет. Разве что Яков и Барановская, но они-то точно не будут водить Юру на вечеринки за руку. Отабек же благодарен Виктору за упорство: так он может хоть издалека наблюдать за Юрой, не привлекая ненужного внимания. И за эти минуты, разделённые на двоих в тёмной тихой подворотне, и за его сигарету в загрубевших от ремней и трапеций пальцах Плисецкого тоже. Юра не возвращается на вечеринку. И не прощается, даже не кивает на прощание, просто уходит к свету, выбрасывая на ходу сигарету, на миг сверкнувшую падающей звездой. Кот, гуляющий сам по себе. Без которого цирк на две недели опустеет. Отабек не обманывается, без лениво растягивающегося на бортике манежа Юрия, втыкающего в телефон и ждущего окончания их репетиции, ему будет не по себе. Но остановить его, попросить остаться нет совершенно никакой возможности. Он подавляет вздох и возвращается к друзьям, слабо улыбаясь Стивену, призывно помахивающему початой бутылкой текилы. Вечер в самом разгаре, и, похоже, ухода Плисецкого не замечает никто, даже Виктор.