Vivat, Цирк!

      Яков обставляет празднование юбилея с размахом. Редкий случай – в арендованном зале ресторана собирается абсолютно вся труппа, без исключений. Отабек походя делает комплимент Миле, выглядящей сногсшибательно в кроваво-красном платье с открытой спиной. И все одеты в лучшие наряды. Даже Юра, несмотря на то, что не изменяет любимым узким джинсам, меняет леопардовые кеды и привычную толстовку на чёрный пиджак поверх майки и нейтральные чёрные ботинки. Тосты за здоровье Фельцмана и новые творческие успехи, звучный голос ведущего, усиленный микрофоном, танцы и дурацкие, по мнению Юры, которое тот озвучивает Отабеку на ухо, конкурсы создают расслабленную атмосферу. Они привыкли жить в вечном празднике и создавать его для тысяч зрителей, отдавая им всё. И потому сейчас особенно приятно, что можно просто отдохнуть, понаблюдать за тем, как осторожно Яков ведёт в танце Лилию, как лихо отплясывают Мила и Слава, посмеяться над умело гнущимися, чтобы пройти под планкой в конкурсе, Стивеном и Микеле. Сжать Юрину руку, игриво поглаживающую бедро под надёжным прикрытием длинной скатерти. Кто сейчас вообще застилает столы такими? Отабек не против поддержать игру, но не здесь, не у всех на виду. Даже несмотря на то, что Юра вернулся из Штатов всего неделю назад с триумфом и хочется наверстать каждую секунду, потерянную за время его отсутствия. – Позже, – тихо шепчет он. Юра вздыхает. Отабек понимает, Юре наскучил праздник. Несмотря на то, что ведущий вовсе не так плох, как говорит Юра, и он искренне наслаждается танцами, когда Мила или Сара с Мики уводят его на импровизированный танцпол. Он уже не раз говорил, что не очень любит такие общие сборища, считая их тупыми. И лишь из глубокого уважения к Якову и по просьбе Отабека согласился сегодня быть паинькой. А теперь нужно быть начеку, потому что от скуки Юра привык избавляться довольно радикально.       Но Отабек всё же допускает оплошность – отвлекается на Славу, который подсаживается выпить за здоровье Якова ещё раз – и не замечает, куда исчезает Юра. Именно поэтому от тёплого прикосновения к бедру он вздрагивает. Широкие ладони гладят от коленей к паху, большой палец с нажимом проходится по ширинке, и дыхание сбивается. От возбуждения и совсем немного от возмущения. Он перехватывает запястья под столом, не позволяя продолжать. – Что ты там делаешь? – Юра громко фыркает. Хорошо, что рядом никого нет и, кроме Отабека, этот звук в шумном зале никто не слышит. Плисецкий выворачивается из хватки и продолжает ласку. – Просто расслабься, – доносится из-под стола и, одновременно с этими словами, он тянет вниз собачку молнии.       Отабек тяжело вздыхает и делает глоток воды из стакана. Хотелось бы ему в самом деле расслабиться, когда Юра, надёжно скрытый от посторонних глаз плотной тканью скатерти, освобождает член и вот так ласкает, то сжимая пальцами у основания, то отпуская вовсе, лишь гладит пальцами головку, обводит подушечками серёжки. Так странно не видеть его лица, не знать, что он на самом деле задумал. Они рискуют быть раскрытыми в любой момент, и это заводит сильнее, чем Отабек от себя ожидает. Он вслепую находит пальцами мягкие губы, гладит нижнюю, и Юра без слов понимает, чего он хочет. И стоит невероятных усилий удержать лицо, ничем не выдать себя, когда горячий язык проходится по головке и Юра вбирает член в рот, пока неглубоко, поддразнивая, играя с пирсингом и слабо посасывая. Отабек знает, что нельзя ни прикрыть глаза, ни отпустить короткий стон, ни даже прикусить губу, чтобы не вызвать подозрений. Настоящее испытание для выдержки. И пока он выдерживает его с честью, но каждое движение Юриных губ по стволу рождает в голове всё новые изощрённые идеи того, как он накажет его за эту шалость. – Хэй, с тобой всё в порядке? – Отабек вздрагивает и смотрит на подошедшего Лео. – У тебя выражение лица какое-то странное. – Да, всё в норме, – он слабо улыбается и салютует бокалом. – Просто немного задумался. Чего он никак не ожидает, так это того, что Лео усядется на соседний стул. – Слушай, я понимаю, ты сейчас не хочешь разговаривать о работе, но можно спросить у тебя совета?       Отабек кивает и пытается слабым тычком колена в плечо дать Юре понять, чтобы тот прекратил. Пока он ещё в состоянии удерживать власть над своим лицом и голосом хоть немного. Но всё без толку. Юра выпускает член изо рта лишь для того, чтобы приласкать языком яички, и Отабеку едва удаётся скрыть судорожный шумный выдох за притворным кашлем. – Точно всё хорошо? – озабоченность в голосе Иглесиа непритворная. Отабек кивает. – Да, всё в норме. Так о чём ты хотел спросить? – Я по поводу Кассия…       Следующие пятнадцать минут становятся самыми долгими в жизни Отабека. Юра, будто намеренно, делает всё, чтобы быть обнаруженным. От ласки пальцев, губ, языка, от обжигающего дыхания на чувствительной коже путаются мысли, а вопросов по дрессировке у Лео по-прежнему много, и Отабек удивляется, как вообще в состоянии говорить ровно и не нести чушь в ответ на них. Но именно это и держит на грани, не даёт отпустить себя и до конца поддаться безумию, которое творит Юра под столом. И, лишь когда Лео окликают и он, поблагодарив за советы, уходит, Отабек запускает руку под стол, грубо стискивая в кулак Юрины волосы и, несколько раз с силой толкнувшись в горячий рот, кончает глубоко в его горло, не позволяя отстраниться. Позволяя себе прикрыть глаза и беззвучно длинно выдохнуть. Отабек успевает немного отдышаться, и тихий музыкальный звон в ушах стихает, пока Юра возится с его брюками. Он точно знает, что не будет ждать до дома. Юра заслужил наказание и получит его прямо сейчас. ***       Юра чувствует, что задыхается, когда вылезает из-под скатерти, облизывая губы, и встречает взгляд Отабека. Опасный и тёмный, полный такой ярости, что по спине бегут мурашки. Он машинально хватается за протянутую ладонь и охает, почувствовав, что пальцы на мгновение безжалостно стискивают, почти до хруста. – Пойдём, – тихо, угрожающе. Плисецкий не спрашивает, куда Отабек направляется, послушно следуя за ним. В джинсах мучительно тесно. Хочется чего угодно, хоть быстрой дрочки в кабинке туалета, лишь бы дать выход полыхающему в крови вожделению. В туалет Отабек его и приводит. Хотя в ресторане других мест для уединения и нет. Щёлкает замок, отрезая от шума продолжающегося праздника, по телу проходит сладкая дрожь предвкушения. Он, храбрясь, опирается о псевдомраморную столешницу, обрамляющую раковины, вызывающе демонстрируя, как натягивает узкие джинсы эрекция, и выжидающе смотрит на Алтына. Но тот не делает ничего, только смотрит, всё так же тяжело и зло. – Развернись, – наконец отрывисто произносит он. Смуглые пальцы разводят в стороны полы пиджака и ложатся на пряжку широкого армейского ремня. Значит, дрочка отменяется, его ждёт куда более изысканное удовольствие. Юра ухмыляется и, поворачиваясь к Отабеку спиной, успевает призывно вильнуть бёдрами, плотно обтянутыми чёрной джинсовкой. – Джинсы, – вовсе не хочется сопротивляться низкому голосу, который привык повелевать. Тиграми, львами, им самим. Ему нет нужды повторять дважды. Юра нарочито медленно стягивает с бёдер плотную ткань, демонстрируя жадному взгляду отсутствие под джинсами белья. Не то чтобы Отабек этого не знает, но Юра видит в отражении, как тот сглатывает и ласкает взглядом светлую кожу на ягодицах. Хочется потереться об него, попросить о прикосновении или поцелуе. Но Отабек опережает, решительно освобождает из брючных шлевок ремень, взвешивает в руке, и внутри вдруг всё замирает от испуга. Неужели… Первый удар обжигает ягодицы, точно калёным железом, вырывая из горла громкий болезненный вскрик. От него хочется уйти, избежать неминуемой жгучей боли, но впереди только столешница, больно врезавшаяся в живот, и зеркало, отразившее его исказившееся от боли лицо. – Тише, Юра, тише. Ты же не хочешь, чтобы все сбежались? – бархатистые, ласковые интонации не могут его обмануть, Юра знает, что Отабек настроен серьёзно. Удары следуют один за другим, в медленном, чётком ритме, он успевает в кровь измочалить зубами губы и, кажется, на животе должен проступить огромный синяк. Он больше не кричит, только хнычет и сжимается, когда под тихий резкий свист грубая кожа ремня встречается с мягкой плотью. И чувствует, как с болью и жаром от порки нарастает возбуждение. Ненормальное, но всепоглощающе яркое. Слова Отабека доносятся до него, словно сквозь вату. Юра вообще не сразу понимает, что они обращены к нему. – Не смей, – удар. – Больше так делать, – удар, сильнее предыдущего.       Отабек говорит слишком спокойно. Юра в эту чушь не верит, он видит, что Алтын в бешенстве. Похоже, на это раз он действительно перегнул палку, проверяя пределы его выдержки. Но кто же знал, что Лео приспичит подсесть поболтать в самый неподходящий момент, когда уже не было ни сил, ни желания останавливаться. И сейчас, когда Отабек порет его, безжалостно, с такой страстью, что кружится голова и глаза застилает слезами от боли, вовсе не хочется просить его прекратить, невзирая на то, что с каждым ударом становится всё больнее, и всё труднее сдерживать стоны и рыдания. Алтын прекращает экзекуцию сам. Ремень ложится на столешницу, Отабек с силой проводит по особенно болезненному рубцу большим пальцем, так, что Юра стонет в голос, не сдержавшись. Широкие ладони гладят истерзанные ягодицы, ласково, так резко контрастируя с недавними хлёсткими и болезненными ударами, что Юра на секунду забывает, как дышать, и чувствует, как подкашиваются ноги. Отабек медлит, гладит бёдра, живот под майкой, не касаясь члена, лишь подогревая желание ещё больше. И смотрит, гипнотизирует тёмным жгучим взглядом, даже в отражении. – Бека… – Юра сам не знает, о чём просит. Что угодно, лишь бы погасить пожар в крови. Он прогибается в пояснице ещё сильнее, подставляясь, бесстыдно предлагая всего себя, прикрывая глаза, чтобы не видеть всех граней собственной слабости перед Отабеком. Охает, когда Отабек с силой тянет за волосы, наматывая длинные пряди на кулак. – Не закрывай глаза, – низко и безумно возбуждающе, прямо на ухо, в следующее мгновение прихватывая мочку зубами. – Смотри на меня.       Юра послушно распахивает глаза, как губка впитывая каждую деталь. Он сам, полыхающий щеками, с поплывшим взглядом, с запрокинутой до боли головой. В расстёгнутом пиджаке, задравшейся майке и без штанов. И Отабек, нависший над ним, возбуждённый, но всё ещё слишком одетый и собранный, обжигающий безумным вожделеющим взглядом.       Задыхается стоном, когда Отабек, повозившись со своей ширинкой, освобождает член и, наконец, прижимается к полыхающим болью и жаром ягодицам. Дразнит ощущением горячей и влажной кожи, металлом пирсинга, кажущейся сейчас слишком грубой тканью брюк. Удерживает его судорожно дёрнувшиеся бёдра. – Снимай полностью, – всё так же на ухо, задевая ногой болтающиеся в районе коленей джинсы. Отстраняется, пока Юра нетерпеливо стаскивает ботинки и выпутывается из узких штанин. Не дав и мгновения опомниться, подхватывает под бедро, вынуждая устроить колено на гладком мраморе, и застыть так, растянутым, раскрытым перед ним. Гладит от колена к бедру, пуская по всему телу волну колючих мурашек, ласкает полыхающую болью ягодицу и, неожиданно хлёстко, без замаха шлёпает ладонью. Вспышка боли настолько сильна, что Юра едва не прокусывает губу насквозь, в попытке сдержать рвущийся из горла крик.       И снова рука в волосах, властная, требующая подчинения. Пальцы другой касаются губ, гладят, оттягивают нижнюю. Ему и говорить ничего не нужно, Юра понимает, чего от него хотят. Открывает рот, пропуская настойчивые пальцы, сам вбирает глубже, старательно вылизывая широкие фаланги и дурея от того, насколько развратно это выглядит в отражении. Хочется жмуриться и стонать, но Отабек запретил закрывать глаза, а проверять его реакцию на неповиновение сейчас вовсе не хочется – таким взбешённым он на памяти Юры ещё не бывал. Потому остаётся только постанывать и притираться саднящими ягодицами к твёрдому члену, больше всего желая, чтобы Отабек сделал хоть что-то. – Вот так. Хороший мальчик, – тихий хриплый выдох в ухо пускает по спине новую волну мурашек. – Какой ты всё-таки испорченный, Юрочка. Нравится, когда тебя наказывают? Юра сдавленно стонет. Он готов согласиться с чем угодно, лишь бы Отабек продолжал толкаться пальцами в его рот, нажимать на язык подушечками и тихо нашёптывать на ухо восхитительные непристойности. Но лучше, чтобы прекратил мучать и перешёл уже к делу. Алтын не разочаровывает. Их обоих заводит эта игра, и вскоре влажно блестящие от слюны пальцы покидают его рот, переместившись между ягодиц, сначала дразня, покружив вокруг ануса, а после непреклонно толкаясь в его тело, преодолевая сопротивление. Сразу два, выдавая его злость и нетерпение. Грубовато, резко, безошибочно упираясь в простату, так, что ноги отказываются держать и, если бы не уверенная рука в волосах и столешница под локтями и коленом, Юра сполз бы на пол, не в силах устоять. Он знает, что будет больно, что у Отабека точно нет с собой даже презервативов, а он и вовсе не готовился ни к чему. Но, когда Алтын убирает пальцы, оставляя тянущее чувство пустоты, и, сплюнув на ладонь, растирает слюну по члену, это становится совершенно неважным. Юра видит только, как движется рука, но воображение дорисовывает всё в деталях: как блестят в электрическом свете увлажнённые слюной и смазкой металлические шарики пирсинга, как красиво смуглые пальцы движутся по тончайшей нежной коже. Недовольно хнычет, когда Отабек отпускает его волосы и видит его слабую усмешку. Но широкие ладони ложатся на ягодицы, раздвигая, сжимают так, что он не может сдержать новый стон. Тело поддаётся вторжению неохотно, чуть болезненно, но несравнимо с болью в безжалостно исполосованных ремнём ягодицах. Отабек осторожничает только с самого начала, позволяет немного привыкнуть к размеру, а после пальцы снова путаются в светлых прядях, а движения обретают жёсткий ритм. Алтын явно не заботится о том, чтобы не было больно, вколачивая его в быстро нагревающийся тёмный мрамор, резко, грубо, тянет за волосы, вынуждая запрокидывать голову, до боли напрягая шею, которую покрывает засосами и укусами. Со вкусом вылизывает багровеющие следы, завитки ушной раковины, прикусывает хрящик и тихо гортанно рычит, так, что Юру колотит. От ощущений уносит так же стремительно, как из-под купола к земле. От всего: от рычания, от горячих губ на шее, от мощных резких толчков бёдер, которым он начинает неловко и слабо подмахивать почти неосознанно. От безошибочно проезжающейся по простате головке с гладкими шариками пирсинга. От горячей влажной ладони, сжимающейся на бедре. Его взгляда глаза в глаза в отражении, затягивающего пугающей глубиной с плещущимся в нём безумием. Он понимает, что не заслужил сегодня ласки, поэтому Отабек не целует и не касается истекающего смазкой изнывающего члена. Но от каждого яростного, сильного вторжения возбуждение накатывает всё сильнее. Юра уже не заботится о том, чтобы вести себя тихо, стонет, вскрикивает и хрипит, полузадушено, когда сильные пальцы смыкаются у основания члена, безжалостно сдавливая. – Не смей кончать, пока я не позволю, – так низко, с такой угрозой в голосе, так возбуждающе, что, даже несмотря на безумный дискомфорт от пальцев, на горящие ягодицы, на всё неудобство их позы, он готов кончить сию секунду. Или умолять, униженно, поскуливая от невыносимого горячего тянущего ощущения внизу живота, о разрядке, о том, чтобы Отабек прекратил мучения. Отражение плывёт, глаза застилают слёзы, злые, отчаянные. – Пожалуйста… – это его голос? Юра не может поверить, что позорный тоненький скулёж принадлежит ему. Дёргается, ещё сильнее насаживаясь на член, пытаясь двинуться в плотном кольце пальцев, но терпит поражение – рука Отабека не сдвигается ни на миллиметр. – Отабек, блядь, пожалуйста… ты ёбаный садист, позволь мне кончить… – Какой грязный ротик, – обманчиво мягкая усмешка трогает губы. Эти охуенные горячие и твёрдые губы, которые хочется целовать, кусаясь и вылизывая тонкую кожицу. От ощущения которых на члене его каждый раз уносит в космические дали. Но пальцы, вопреки дикому взгляду и напускной строгости, ослабляют хватку, проходятся лаской по стволу, не касаясь головки. Движения замедляются, обретают новый, тягучий и размеренный, темп. – Хочу, чтобы ты кончил для меня без рук.       Юра готов хоть в узел завязаться, лишь бы только Отабек прекратил истязать, оттягивая разрядку. В паху всё горит, словно огнём, внизу живота собирается горячий тяжёлый ком, а губы саднит от укусов. – Да-а…       Отабек мягко хмыкает ему на ухо и убирает ладонь с члена, снова устраивая её на бедре, удерживая его в растяжке. И в одно мгновение задаёт такой бешеный темп, что Юра едва успевает ухватиться слабеющими пальцами за край раковины. Слишком много… Шумное дыхание, сдавленные стоны, шлепки бёдер по горящей коже, и выжигающее изнутри удовольствие, ещё более острое от того, что приправлено яркими вспышками боли. Ему хватает каких-то пары минут, чтобы с хриплым стоном спустить прямо на тёмный мрамор. И почувствовать, как Отабек напрягается и кончает с шумным выдохом, впиваясь пальцами в его бёдра. Успеть увидеть, как напрягается его шея, как ещё больше заостряются высокие скулы и пару мгновений он жмурится, почти страдальчески, разрывая зрительный контакт. В голове воцаряется звенящая пустота, хочется сползти прямо на тёмный плиточный пол и сидеть, пока перед глазами не прекратит расплываться реальность. Но Отабек отпускает его лишь спустя маленькую вечность. Коротко сухо целует плечо, помогает опустить немного затёкшую ногу. Юра тяжело опирается о столешницу, чувствуя, как трясутся руки и рассеянно наблюдает, как Отабек пальцами размазывает светлые капли спермы по гладкой поверхности. Явно о чём-то глубоко задумавшийся, растрёпанный, в спущенных штанах, но зато в пиджаке и рубашке. Даже галстук не ослабил.       Они приводят себя в порядок, хотя багровеющие на шее засосы и выдают Юру с головой, и возвращаются в зал. И до самого окончания празднования Плисецкий не находит себе места. Ткань джинсов трётся об истерзанную кожу, причиняя боль. Он старается изо всех сил не ёрзать слишком явно, и мысленно проклинает мстительность Отабека. Юра почти уверен, что к возвращению домой Алтын успокоится, и сам же будет целовать и мазать болезненные рубцы заживляющей мазью. Но сейчас он даже не смотрит в его сторону, лишь уголок губ иногда подрагивает, выдавая, как его забавляет шумная возня рядом.       Юру не злит его веселье. Подчас наказания от Отабека куда слаще ласки. И он уже знает, что хочет получить в подарок на свой приближающийся день рождения. А сразу после него их ждёт поездка в холодный весенний Ижевск, на фестиваль. Он рад, что на сей раз Отабек тоже едет как участник, со всем своим шумным и диким зверинцем, и совершенно не важно, кто ещё там будет. Юрино внимание будет приковано к тусклому блеску прутьев и двум фигурам в окружении хищников, а сердце тревожно замирать от опасных маленьких трюков. Он будет знать, что один-единственный взгляд из темноты будет следить за ним, парящим под куполом в потоке света и музыки. Юра с самого училища мечтал попасть в труппу Московского Цирка, работать под началом Якова Фельцмана и Лилии Барановской. Но не знал, что, добившись своего, получит гораздо больше, чем просто престижную работу и титулы. Обретёт вторую дружную и шумную семью, настоящих друзей и, наконец, самого дорогого человека, чья полуулыбка дороже любого титула и важнее всех самых престижных наград.