Необыкновенное лето

Очередной понедельник начался для премьер-министра объединенного государства Асгард из рук вон неудачно. Накануне ночью он почти не сомкнул глаз – у его младшего сына болел животик, и ребенок плакал так громко, что, казалось, тряслись стены резиденции. Над Бальдром прыгали молодая мать и двое нянек, но малыш никак не мог успокоиться. Под его крики Один ворочался с боку на бок в своей постели и закрывался одеялом и подушкой в тщетной попытке уснуть хотя бы ненадолго – но стоило лишь дремоте опуститься на веки, как тишину снова разгоняло жалобное хныканье. В коридоре было темно, но, когда Один выглядывал из комнаты, он видел пробивающуюся из-под двери Тора полоску света и слышал шум работающего телевизора. Лишь под утро он догадался спуститься на первый этаж, где и заснул прямо в гостиной, накрывшись чехлом, сдернутым с одного из кресел. Утром в столовой, когда он, совершенно разбитый, под звуки национального "Гимна Солнцу" Вагнера допивал вторую чашку крепкого кофе, к нему присоединился помятый отчаянно зевающий Тор. - Собираешься на занятия? – спросил Один, подвигая сыну кофейник. - Пропустил бы, да ты не позволишь. - Верно. Они обменялись еле заметными улыбками – их отношения нельзя было назвать особенно дружескими, но совместно пережитые трудности всегда сближают. Один потрепал сына по плечу и назидательно произнес: - Не следует привыкать к поблажкам, потому что.... -... придет время, когда их не станет, – кивнул Тор, подавляя очередной зевок. – Подбросишь меня до школы? Один хотел было прочесть лекцию о пользе пеших прогулок, но, взглянув на сына, сжалился: - Собирайся. До школы они, впрочем, так и не доехали – на полдороге Тор заметил своих приятелей и попросил остановить машину. Махнув отцу рукой на прощание, он умчался к ребятам с беспечностью, словно и не было бессонной ночи. Один же весь день клевал носом. Кофе был выпит в немыслимом количестве, но все равно на вечернем докладе министра сельского хозяйства он едва не отключился. Ньёрд обладал удивительной раздражающей манерой монотонно бубнить себе под нос. Прежде Один не придавал этому особого значения, но сегодня где-то между посевами овса и достижениями в отрасли рыболовства он прервал своего подчиненного и, велев приготовить все данные в читабельном письменном виде, спустился в кафе. Часы над барной стойкой показывали начало пятого – в помещении никого не было, все уже пообедали и разбрелись по своим кабинетам. Скучающий бармен протирал стаканы. Один взял себе еще кофе и направился за свой любимый столик в углу. Каково же было его удивление, когда он заметил, что место занято. Единственный во всем зале посетитель сидел, закрывшись газетой, на краю стола перед ним стояла пустая чашка. Рядом лежала фетровая шляпа – не новая, темно-серая и совершенно нелепая. Мода на такие в Асгарде прошла уже лет десять как, тем самым выдавая в ее хозяине либо скрягу, либо бедняка, либо приезжего. Почти сразу же Один получил подтверждение последней версии – незнакомец читал газету "Етунхейм сегодня", которую во всем Асгарде выписывал только сам премьер-министр, да и то скорее по необходимости, чем из любопытства. С Етунхеймом у Одина была связана одна история юности, финалом которой стала данная себе самому клятва никогда не переступать границ этой богами забытой провинции. Пятнадцать лет он был верен своей клятве, но именно сегодня все должно было рухнуть, когда, привлеченный звуком шагов, незваный оккупант выглянул из-за своей газеты. Бледная до голубизны кожа, почти светящаяся даже в полумраке зала, изобличала в нем северянина, но в остальном он ничем не отличался от коренных жителей Асгарда, и, если бы не дурацкая шляпа, Один не обратил бы на него внимания. Но их взгляды встретились – и Один узнал его. Он узнал бы его, даже если бы прошло не пятнадцать лет, а все пятьдесят. Узнал бы в толпе на главной городской площади, а не то что в этом пустом зальчике министерского кафе. Узнал бы, даже если бы был пьян, или болен, или погружен в сколь угодно далекие отсюда мысли. Эти глаза, светлые у зрачка, темные по ободку радужки, пристальные, способные, кажется, прожечь насквозь всё, на чем остановятся, нельзя было бы забыть даже через пятьдесят лет. Они оставались прежними, пусть с лица исчезла юношеская худощавость, а на висках поблескивала седина – глаза все еще способны были метать огонь. Именно это они сейчас и делали, и Одина словно на миг окатило горячей волной. - Лафей, – прошептал он, и тот перевел взгляд на его руки: чашка накренилась, и кофе лился на полы пиджака. Поспешно поставив чашку на стол, премьер-министр извлек платок и принялся оттирать пятно с пиджака, под все таким же пристальным взглядом. - Ты позволишь? – спросил он наконец, и, когда Лафей жестом предложил ему сесть, опустился на стул напротив. Некоторое время они смотрели друг на друга. Один снова первым нарушил молчание. - Если ты хотел затеряться в толпе, следовало оставить дома эту шляпу. В ней тебя за сотню миль видно. - Она мой талисман, – сдержанно ответил Лафей. Кое в чем он совершенно не изменился – остался точно таким, каким Один его помнил: хмурым, немногословным, себе на уме, в своем вечно застегнутом на все пуговицы пальто, плотном, несмотря на весеннее солнце. С ним всегда было сложно разговаривать, но сейчас он демонстративно сложил газету, и Один воспринял это как приглашение к диалогу. - Какими судьбами ты здесь? – спросил он, быстро оглянувшись, не видит ли кто их вместе. Лафей заметил это и – судя по вертикальной складке, появившейся на его переносице, верно истолковал значение нервозности собеседника, но никак не прокомментировал это. - Согласовываю проект, – откликнулся он. – С тех пор, как вся документация стала проходить через Асгард, волокита разрослась до немыслимых масштабов. Малый бизнес задыхается, – договорил он почти обвиняющим тоном, будто Один был в ответе за проблемы регионов. – Я здесь уже в третий раз. Все что-то рассматривают, изучают, но не подписывают, гады. - И не подпишут, – заверил Один. – Знаю я твои проекты. - Да, ты большой знаток в делах, которые тебя не касаются, – огрызнулся Лафей, становясь на мгновение точь-в-точь тем импульсивным мальчишкой, каким Один знал его прежде. И от этого почему-то вдруг стало легко, и Один искренне рассмеялся. - А ты – большой любитель пролезть сквозь игольное ушко, – откликнулся он в ответ на недоумение на лице собеседника. – Приятно знать, что кое-что в мире не меняется. У тебя и в остальном все так же? Что твой скверный старикашка? Он еще жив? И вы с ним по-прежнему в контрах? Лафей смерил его уничижительным взглядом. - У нас с отцом прекрасные отношения, – холодно сообщил он. – Они наладились сразу после того, как из нашей жизни исчез главный источник раздражения. - Какой же? Лафей склонил голову к плечу и произнес как нечто само собой разумеющееся: - Ты. Один хмыкнул и хлопнул себя по коленям. - Нашли виноватого! – воскликнул он. – А между тем, я довольно быстро сообразил, что его косность не преодолеть никакими способами, и оставил его в покое. С тобой же, помнится, у нас не было никаких особых противоречий... особенно поначалу. - Если я не высказывал тебе своего раздражения, это не значит, что его не было, – возразил Лафей, раскладывая и снова складывая газету. - А я раздражал тебя? – уточнил Один, взглядывая, как руки собеседника терзают ни в чем не повинную бумагу. - Неимоверно. - Жаль. Газета с треском порвалась, и Лафей, отбросив ее в сторону, в упор посмотрел на Одина. - Чего тебе жаль? – буркнул он. - Того, что ты был не до конца искренен со мной, – Один тоже уставился на него. – Возможно, все сложилось бы иначе, если бы ты тогда сказал мне всю правду. Лафей прищурился – и отвел глаза. - Для чего? – спросил он равнодушно. Одина взбесил этот тон – разумеется, дело было в усталости, иначе он никогда не позволил бы себе таких эмоций. Но сейчас слова срывались с языка быстрее, чем он успевал подумать. - Не притворяйся, будто не понимаешь! – повышая голос, возмущенно произнес он. – Я искренне относился к тебе и, кажется, имел право на ответную искренность. - А я искренне терпел тебя, – в тон ему откликнулся Лафей. – Чем же ты недоволен? - Ты лгал мне! - Да как ты смеешь обвинять меня – во лжи? – Лафей побледнел, и с его лица исчезла маска показного равнодушия. – Ты был женат, а я едва не разрушил свою жизнь, чуть не порвал отношения с кровными родственниками, и все это во имя сомнительной радости изредка встречать тебя на нейтральной территории, чтобы... - Ты прав! – перебил Один, поднимая руку вверх в одновременно защищающемся и успокаивающем жесте. – Ты прав во всем, но забываешь одну деталь. - Какую еще деталь?! - Я любил тебя. Оба замолчали. Один медленно отодвинул от себя остывшую чашку и потер лоб. - Когда ты уехал, – тихо заговорил он после паузы, – у меня внутри как будто сломалось что-то. Все стало неважно. Моя семья, карьера... Я всегда, всю жизнь делал то, чего от меня хотели – родители, учителя, наставники... Они выбирали за меня, они предопределили каждый мой шаг, и только ты... Только ты был моим выбором, только благодаря тебе я осознавал себя живым человеком, а не функцией, запускающей в действие некий механизм... Только с тобой... - Да ладно, – перебил Лафей. На его лице снова появилась гримаса скуки. – К чему эти откровенности? Ты искал, как бы развлечься, – и нашел меня. Но я не подписывался быть твоим карманным шутом, и ты до сих пор не можешь простить мне этого. Тебе скучно управлять Асгардом? Поговори об этом со своим психоаналитиком. А прошлое оставь прошлому. Сейчас это уже неважно... Ничего уже неважно. И мне пора на поезд. Он поднялся, и Один, вскочив следом, ухватил его за рукав. - Лафей, послушай... – он судорожно облизнул губы, пытаясь вспомнить, как это – просить кого-то. Уже давно рядом с ним не было никого равного, даже своими домочадцами он привык командовать, и они сами тоже к этому привыкли – но сейчас этот метод никуда не годился. Лафей не был его домочадцем, он был другом, пусть и бывшим, но единственным за всю жизнь... И Один понимал, что, если сейчас во второй раз позволит ему уйти, – потеряет что-то важное, возможно, единственно важное, что дала ему судьба. Он чувствовал, как начинает саднить старая сердечная рана – оказывается, она до сих пор не затянулась до конца. И он видел, как маска Лафея дала трещину, всего на миг – но и этого оказалось достаточно. И потому Один сказал: - Давай хотя бы выпьем вместе. За встречу. Когда еще увидимся? И я отвезу тебя на поезд. Идет? - Разве ты не торопишься домой? – холодно поинтересовался Лафей. – Помнится, было время, когда твоя супруга контролировала твое возвращение чуть ли не с секундомером в руках. Если она все так же щепетильна... - Она давно умерла, – негромко перебил Один. – И мой второй брак тоже разваливается. Лафей некоторое время задумчиво разглядывал его и наконец наклонил голову и, аккуратно сняв пальцы Одина со своего рукава, снова вернулся за столик. Один перевел дыхание и подозвал официанта. *** Время в ожидании заказа они провели в гробовом молчании, но стоило только отпить по глотку пива, как у Одина снова развязался язык. Конечно, дело было только в отлично сваренном напитке, а вовсе не в том, что рядом был Лафей – ведь Один давно научился держать свои эмоции под замком. - Так что у вас нового? – спросил Один, сдувая пену. – Я регулярно читаю вашу прессу – он кивнул на истерзанный номер "Етунхейма сегодня" и снова перевел взгляд на Лафея. – Но кроме достижений в сфере рыболовства и новостей из области мелкого криминала ничего не нахожу. - А что ты хотел бы там найти? – Лафей удивленно поднял брови. – Это Вальгалла – культурная столица, а ты привык видеть мир из окон своего кабинета. Но даже на окраинах Асгарда уже давно царствуют выходцы из Ванхейма, которых, поверь, интересует лишь урожай, выросший на их полях, а вовсе не то, какую оперу дают сегодня в Большом театре... и на день открытых дверей в вашу Национальную библиотеку они не явятся – у них посевная в самом разгаре... Чего же тогда ждать от Етунхейма? Разве ты забыл, что изначально эти земли колонизировали для добычи полезных ископаемых, и направляли туда преимущественно каторжников и их надсмотрщиков? Нам некогда млеть от восхищения шедеврами культуры наших предков – нам приходится выживать, и наш завтрашний день зависит от того, сколько рыбы мы сегодня выловим. Как давно ты в последний раз работал физически? Он раздраженно поставил на стол пустую кружку, и Один сделал официанту знак принести еще. - У каждого свое дело, – произнес он. – Отвечая на твой вопрос – недавно я вскопал жене клумбу под цветы. Но умственная работа подчас не проще физической. Ты отвечаешь за себя – а я отвечаю за тебя, себя, своих близких, весь Асгард, весь Етунхейм, Ванхейм и так далее... Иной раз я думаю, что все отдал бы за возможность жить уединенно на берегу реки и заниматься рыболовством. Но я не могу выбирать. А ты можешь. И все твои земляки тоже. Вы все можете выбирать, кем вам быть – оставаться рабочими-каторжниками, или принести культуру на вашу землю и жить осознанно... в конце концов, у вас ведь есть школы, библиотеки... Молодежный театр... - Ты это прочел в рубрике криминала или достижений рыболовства? – язвительно спросил Лафей, принимаясь за вторую кружку пива. - В разделе "разное" на последней странице мелким шрифтом, – Один вздохнул. – Насколько я понимаю, у вас образование не в моде. - Ты все понимаешь неправильно, – покачал головой Лафей. – "Мода" – это понятие из твоей жизни, той, где нет ничего сложнее, чем вскопать жене клумбу. Но даже если ты не вскопаешь ее, никто не умрет, верно? У нас все по-другому. Видишь ли, Етунхейм богат золотыми и алмазными приисками, но ни золото, ни алмазы не годятся в пищу. Ими нельзя растопить печь – а у нас довольно холодно. Ими нельзя осветить улицы – а у нас почти все время темно. Мы сидим на несметных сокровищах – но не можем воспользоваться ими, потому что Асгард сделал нас дойной коровой, сырьевым придатком... - Ты все тот же революционер, – не мог не заметить Один, но Лафей лишь скривился. - Я не тот же, – заверил он, выпивая залпом сразу половину своего стакана. – Раньше мне нравилось произносить эти речи, потому что я по наивности считал, будто каждое мое слово – это кирпич в фундаменте нового мироздания, которое я способен построить. Сейчас я просто констатирую данность. В молодости мне хотелось борьбы, баррикад... И я принадлежал сам себе. Куда что делось? Теперь я погряз в заботах, на мне семья. Старикам и детям не интересны ни мир во всем мире, ни прочие высокие материи, о которых пишут в книгах. Они хотят есть, понимаешь? И постоянно хворают. Им необходима пища и лекарства. Романом или оперой сыт не будешь. Поэтому, когда я слышу от своего сына рассуждения, подобные тем, что я сам высказывал в его возрасте, я стараюсь пресечь их на корню. Чем раньше избавится от мечтательности, тем лучше. - От сына? – переспросил Один, отрываясь от третьей или четвертой по счету кружки. Это слово врезалось в его сознание так, что даже разогнало начавший было одолевать сон. - В чем дело? – спросил Лафей, и Один энергично потряс головой. - Ты сказал, "сын"? Ты что, женат? - Был женат некоторое время, когда потребовалось... прикрытие для моих дел. Как только мой бизнес лопнул, я послал ее ко всем чертям. Сам знаешь, я считаю женщин бессмысленнейшими существами. Ваши хотя бы производят потомство, у нас же с этим прекрасно справляются и мужчины. Кроме того, женщины глупы и капризны. Три года, что я был женат, отняли у меня тридцать лет жизни, – Лафей произнес это без тени улыбки и даже немного пафосно. Один покачал головой. - Поверить не могу. Ты – семейный человек. А говорил, будешь всегда один. - Хотел бы я, чтобы все в мире происходило так, как мы говорим. - И ты отец? – Один снова недоверчиво уставился на Лафея. – Откровенно говоря, давно не слышал новостей забавнее... Нет, все в порядке... Просто прежде ты утверждал... - Многое изменилось, – Лафей поджал губы. – В жизни происходят события, о которых не пишут в "достижениях рыболовства"... - ... и в криминальной хронике, – Один накрыл руку Лафея ладонью. – Ты должен рассказать мне о нем. Он быстро убрал руку, потому что возле них возник официант с новой порцией пива. Дождавшись, когда он уйдет, Один снова вопросительно посмотрел на Лафея. Тот сидел неподвижно, лишь угол рта странно дернулся. - Ты же знаешь, я не рассказчик. - Но все же? - Его зовут Локи. Ему пятнадцать. Он... – Лафей задумчиво отхлебнул из кружки, – самый красивый ребенок в Етунхейме. Отбою нет от поклонниц. - Весь в тебя, – хмыкнул Один. - Да? Не помню. - Зато я помню. Ты и в Асгарде нравился многим женщинам... У него есть подружка?.. - К нам ходит какая-то девица. Но не думаю, что это серьезно. Она страшная и глупая, как все местные, – Лафей сделал еще глоток, и взгляд его затуманился. – В Етунхейме для Локи нет достойной партии, – продолжал он хмуро, но не очень внятно. – Он умный и честолюбивый мальчик... Читает с трех лет... Отлично учится... Староста школы. Только болеет часто. Даже теперь, а уж в детстве... Это все кровь асов. Она делает его слабым. В Етунхейме им тяжело выжить... Не знаю, что его ждет. Либо погибнет... Либо пробьется к свету. Остается лишь надеяться на второй исход... Должно быть, так... У него большие перспективы... Если он взял хоть что-то от отца. - Ты всегда был сама скромность, – заметил Один. - Я... говорил о тебе. - Что, прости? – Один отодвинул стакан. У него странно шумело в голове, и этот шум усилился, когда Лафей вперил в него загадочный, но до обидного трезвый взгляд. - Что слышал, Один. Мой ребенок... от тебя. Мы двое – его родители. - Подожди... Ты хочешь сказать... О боги! Неужели... Эти ваши етунские штучки!.. - Эти наши етунские штучки, – перебил Лафей, бледнея, – не сравнимы с вашими... асы! – последнее слово он выплюнул с нескрываемым презрением. Один схватил бокал и осушил его до дна. Ему надо было подумать, но алкоголь и усталость делали свое дело – мозги отказывались работать. Сжав голову руками, он уставился на Лафея – тот сидел задумчивый и водил пальцем по ободку своего стакана. - Он знает обо мне? – спросил Один тихо. - Нет, – не глядя на него, устало отозвался Лафей. – Он ни о чем не знает. Считает своей матерью мою бывшую. Наверное, даже иногда скучает по ней. Не удивлюсь, если это так. Глупый ребенок. - Могу я... увидеть его? Лафей нахмурился. - Возможно. - Когда? - Я напишу тебе, – он поднялся. Один хотел последовать его примеру, но почувствовал, что ноги не держат. Лафей хмыкнул: – А ты так и не научился пить. Скажу бармену, чтобы вызвал тебе такси. - Постой, – Один снова попытался встать, но, махнув рукой, оставил это. – Я... Ты мог сказать мне и раньше. - Я сказал, когда счел нужным, – Лафей с деланным спокойствием пожал плечами. – Благодари, что я ничего не требовал от тебя все это время. Но в следующем году он заканчивает школу. Надеюсь, ты понимаешь, что я сделал это не ради тебя, а ради него. - Понимаю. Я тоже готов сделать для него все, что в моих силах. - О, я запомню эти слова, поверь, – Лафей церемонно поклонился, нахлобучил шляпу и исчез за дверями, растворившись в темноте опустившегося на город вечера.