Необыкновенное лето

Солнце пекло по-летнему, когда Один стоял на перроне в ожидании поезда. В кармане его брюк лежала зачитанная до дыр телеграмма "Второго июня. Полдень. Третий вагон. Лафей". Всего шесть слов – и вот он уже отменяет очередное совещание и едет сюда. Удивительно. Никогда прежде дела семейные не стояли для Одина выше общественных. Ни разу, сколько ни просили его Фьёргюн или Фригг, он не возвращался раньше с работы по случаю дней рождения детей или ради еще каких-то домашних мероприятий. Он даже на школьные концерты Тора никогда не приходил. На перроне было совершенно пустынно. Поезда с севера вообще редко могли похвастаться встречающими – в них люди приезжали не в гости, а на заработки, и в основном высаживались в Ванхейме, что находился в нескольких днях пути от конечной станции – Асгарда. Один смотрел на чахлые кустики, на пробивающуюся сквозь плиты перрона молодую травку и ощущал, как от волнения внутри всё скручивается тугим комком. Тощее деревце акации неподалеку роняло на землю белые цветы. Один нагнулся, подобрал один цветок и задумчиво поднес к носу. Запах был нежным и тонким, в нем затаилась робость лета, еще не вступившего в свои права. И внезапно все это – осыпающаяся акация, и завитки на решетке, отделяющей перрон от основной части вокзала, и эта трава между плит, и солнце, и резкие фиолетовые тени от урны и от скамейки – вдруг оказалось таким ярким, словно Один впервые вышел на улицу после долгой болезни. Он почувствовал, как горло сжимается от слёз – и это были слёзы счастья. Достав платок, он украдкой вытер глаза и сел на лавочку. Вокруг было по-прежнему пусто, и время тянулось мучительно медленно. Чтобы как-то скоротать его, Один попытался представить себе, как выглядит его сын. В письме, полученном от Лафея в прошлом месяце, говорилось, что климат в Етунхейме нездоровый и что Локи не помешало бы провести недельку-другую на асгардском солнце. Значит, вид у мальчика скорее всего болезненный. "Ему пятнадцать – он на два года младше Тора и, конечно, пониже его ростом, – рассуждал Один про себя. – Вряд ли хорошо развит физически, зато отличник и староста школы – значит, усидчивый и ответственный. Судя по некоторым оговоркам Лафея – мечтательный и ранимый. Обидчивый – если пошел характером в Лафея. Целеустремленный – этого у обоих его родителей не занимать... И, самое главное, – мой. Каким бы он ни оказался, он мой сын". Он повторил последние слова дважды, будто пробовал их на вкус. Ни рождение Тора, ни появление на свет Бальдра не вызвали в нем особых эмоций, и сейчас ему было даже немного стыдно перед ними обоими за то, что он любил какого-то незнакомого мальчика сильнее, чем их. Что с таким воодушевлением и беспокойством ждал встречи с ним. Так волновался, подбирая слова, которые ему скажет. Лафей в письме предупредил, чтобы Один ни при каких обстоятельствах не сообщал пока Локи всей правды. "Не раньше, чем я позволю", – написал он. Один был с этим согласен – такие новости нельзя выкладывать с бухты-барахты. Они с Локи должны сначала получше узнать друг друга. Но в глубине души он отдал бы все министерство вместе с сотрудниками и мебелью – за одну лишь возможность через пять минут сказать своему сыну: "Я твой отец, Локи. И я пятнадцать лет ждал тебя". Нет, разумеется, так нельзя. Он ждал пятнадцать лет – подождет и еще пару недель. В конце концов, теперь им некуда торопиться. Эти мысли прервал отдаленный гул поезда – и над кронами деревьев в конце платформы появился густой дым: "Биврест-экспресс" из Етунхейма до сих пор ходил на угле, поскольку большая часть северного края оставалась не электрифицированной. Один глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, и поднялся со скамейки. Цветок акации по-прежнему лежал на ладони, он поспешно сунул его в нагрудный карман пиджака и подошел к краю платформы. Закопченый паровоз с большой звездой на носу – когда-то она была синей, но теперь совершенно потемнела – нехотя тащил за собой вагончики, похожие на сараи самых бедных крестьян Ванхейма. Они громыхали так, словно того и гляди должны были рассыпаться в щепки. В некоторых купе окна были открыты, в других – выбиты, а номера вагонов – подписаны краской прямо на дверях. Это все, что Один успел заметить, прежде чем перрон потонул в клубах дыма, а поезд с ужасающим лязгом остановился и затих. Некоторое время ничего не происходило, а потом дым постепенно рассеялся, и Один увидел на платформе мальчика. Тот стоял, глядя по сторонам, и у его ног лежали два потрепанных чемодана. С сильно бьющимся сердцем Один подошел ближе. Мальчик уставился на него – без страха и любопытства. Лицо с грубыми чертами выдавало в нем типичного етуна - светлокожий, темноволосый, темноглазый... Один смотрел на него и не чувствовал никакой симпатии. Он совсем не так представлял себе встречу с сыном. Предчувствие редко обманывало его, но сейчас он видел, что ошибся во всем. Ребенок не был похож ни на него самого, ни на Лафея. И он вряд ли был таким уж умным, судя по пустым глазам. Зато, похоже, любил поесть, о чем говорили круглые щеки и кулек в руках, из которого мальчик периодически выхватывал горсть жареных орехов и отправлял в рот. Подавив желание сбежать, пока не поздно, Один остановился рядом с ним. - Здравствуй, – сказал он, стараясь говорить как можно дружелюбнее. – Ты приехал один? Я ждал тебя с отцом. Мальчик, не переставая активно работать челюстями, махнул рукой в сторону вагона. Из открытых дверей как раз вылетел третий чемодан и плюхнулся на перрон. Следом за ним появился Лафей, в своей ужасной шляпе, и злой, как сотня етунов. - Хельблинди, Хель тебя забери! – заорал он. – Я же велел принимать багаж. Принимать, ты знаешь это слово? Разве ты не выучил его, когда вы воровали тыквы у мистера Фарбаути? Он отвесил мальчику звонкую оплеуху, которая, впрочем, не произвела на последнего особого впечатления, и протянул руку Одину. - Ты пришел. - Согласно инструкциям, – Один механически ответил на рукопожатие, все еще слегка ошеломленный. - Ах, да, телеграмма? Я не помнил точно, указал ли там время... Познакомься, мой сын Хельблинди. Хельблинди, это мистер Один. Да прекрати жевать, это невежливо. Мальчик под суровым взглядом отца стушевался и неуклюже попятился. - А вот и Бюлейст, – заметил Лафей: к их небольшой группе на перроне присоединился второй мальчуган, как две капли воды похожий на первого. Один в изумлении оглядел обоих и обернулся к Лафею. - А эти двое, что... - Близнецы, – хмыкнул Лафей. - Нет, я имел в виду, они... - Нет, не твои. - Слава Одину! - Скромно, – заметил Лафей. – Мальчики, отойдите от края. И где ваш брат, Хель побери этот курятник?! Локи, живее!.. Ты что, на этого подумал? – спросил он у Одина, глядя, как на лице у того проявляется облегчение. – Брось, низко же ты себя ценишь. Это сыновья моей бывшей. Оба в мать. Такие же недалекие, но, в сущности, беззлобные ребята. - Ясно, – машинально отозвался Один – "беззлобные ребята" как раз схватились из-за кулька орехов: один вцепился зубами в плечо другого, а тот выдирал у брата волосы. – Я полагаю... - Локи! Ты выйдешь сейчас же, или тебя увезут обратно в Етунхейм! – крикнул Лафей. Словно в подтверждение его словам паровоз издал угрожающе громкий гудок, а вслед за этим из дверей вагона на уже окончательно очистившуюся от дыма платформу выпорхнуло нечто и приблизилось к ним. И Один утратил дар речи. Потому что перед ним стояла точная копия Лафея в юности – такие же острые скулы, каре и кудряшки на висках, хмурые брови, такая же, едва заметная, вертикальная морщинка на переносице, наглухо застегнутое приталенное пальто, слишком тёмное для летнего сезона... Такие же кошачьи движения... Всё такое же, только глаза... Глаза оказались светлыми, как вода в горной реке, как небо на горизонте в морозный солнечный день, как жемчуг в свете свечи... и такими пронзительными, словно весь мир был лишь диковинной бабочкой, посаженной на булавку этого острого взгляда. Юная копия Лафея подошла ближе, и теперь Один мог разглядеть некоторые отличия - прямой нос, слишком тонкие губы и нездоровую бледность щек, словно никогда не видевших солнечных лучей. Он по-прежнему не мог выговорить ни слова, так что Лафей невольно выручил его, набросившись на сына с упреками: - Что ты там возишься? Снова любезничал с проводницей? - Ты же знаешь, папа, я не позволил бы себе скомпрометировать даму недостойным поведением, - ответил Локи, и Одина словно громом поразило – он узнал эти вкрадчивые, лафеевские интонации, от которых, казалось, на всех близлежащих кустах начинали самопроизвольно расцветать цветы, а на небе появлялась радуга. На Лафея, правда, этот тон не подействовал. - Такая дама сама с удовольствием скомпрометирует и тебя, и всех твоих дедушек до седьмого колена, – заверил он. - Впредь не заставляй себя ждать... Позволь представить тебе, Один... Мой старший сын Локи... И – на пару слов, – без перехода договорил он, схватил Одина за рукав и потащил за собой. - Что ты сказал своей жене? – спросил он шепотом, когда они отошли на приличное расстояние от детей. - Что нужно приготовить гостевую комнату. Больше ничего. - А ты суров, – заметил Лафей глумливо. – Домашний тиран? - Послушай... - Это шутка, – перебил Лафей, осклабившись. – Теперь к делу. На какой срок ты сможешь принять их? Кстати, надеюсь, тебя не стеснит, что их трое вместо обещанного одного?... Видишь ли, мои дети очень привязаны друг к другу и никогда не расстаются... Оба оглянулись – Локи разнимал дерущихся братьев, забытый кулек с орехами валялся на земле. Один вздохнул. - Нет проблем, – сказал он. - Я так и подумал, – Лафей снова изобразил подобие улыбки, но вышло чересчур издевательски. – Значит, буду рассчитывать на тебя до конца лета. Этого времени мне как раз хватит, чтобы наладить свое дело... А тебе – чтобы подружиться с Локи. Можешь использовать свое обаяние – оно многим дурило головы. Ну, все, мне пора. У меня сегодня две встречи с потенциальными заказчиками... Я позвоню через неделю-другую. Счастливо оставаться! Один недоверчиво посмотрел на него: от внезапности поступков Лафея он за эти годы уже успел отвыкнуть. - Ты даже не дашь им напутствий? - А чем, по-твоему, я занимался все пять дней в дороге? – возмутился Лафей. – Да ты не волнуйся, они смирные. Когда спят. Он снова хохотнул и направился к воротам, ведущим с платформы в город. - Пока, разбойники! – крикнул он, и, дождавшись нестройного, на три голоса, "Пока" – исчез, оставив после себя хаос. Как всегда. Должно быть, сама судьба связала их с Одином, чтобы поддерживать баланс мироздания. Именно об этом думал премьер-министр, когда звонил своему секретарю с сообщением, что сегодня в министерстве уже не появится, а потом домой с распоряжением приготовить еще две гостевых комнаты. Именно об этом он думал, пока они шли через вокзальную площадь на парковку. И пока он пересчитывал детей и помогал им убрать чемоданы в багажник. И во время заминки, пока близняшки толкали друг друга, борясь за первенство сесть в машину, в то время как Локи уже обошел ее с другой стороны и забрался внутрь. А потом он вдруг решил, что вся его прежняя жизнь, такая взвешенная, размеренная и правильная, не стоила бы и гроша, если бы в ней не случилось этого удивительного июньского дня – и снова, как недавно на перроне, почувствовал, что мир гораздо больше и ярче, чем он привык считать. - Домой, Хеймдаль, – скомандовал он шоферу, когда все, наконец, расселись, и поймал в зеркало заднего вида пристальный, изучающий взгляд Локи. Знакомство не обещало быть легким, но Один готов был на любые жертвы, – потому что все они, в конечном итоге, будут принесены во имя любви.