Необыкновенное лето

В этот раз тишина в доме воцарилась на несколько часов позже обычного - все обитатели были взбудоражены, каждый по своим причинам. Музыкальная гостиная словно пробудила эти глухие замшелые стены - и по-прежнему тут и там то вспыхивал свет, то звучали шаги - хотя гости уже разъехались, хозяева все еще никак не могли угомониться. Локи беспокоился об Одине, с которым очевидно происходило что-то неладное, но стычка с друзьями Тора настолько выбила его из колеи, что он совершенно забыл о премьер-министре, и вспомнил о нем только когда уже пожелал Тору доброй ночи и направлялся к себе, чтобы принять душ и лечь спать. Мысль о том, что Одину, возможно, еще несколько часов назад нужна была помощь, снова уколола его, - он в нерешительности постоял в коридоре перед своей дверью и, наконец, спустился в сад. Было уже совсем темно, только в высоком летнем небе рассыпались гроздями звезды, да тонкий рожок месяца выглядывал из-за темных верхушек акаций. Локи прислушался - было совсем тихо, не считая перешептываний листвы. Пахло ночной свежестью, травой и остывающей после теплого дня землей. Локи отругал себя за рассеянность, потом - за то, что не догадался взять фонарь. Разумеется, Один был взрослым человеком и не нуждался в пристальной заботе, но Локи по-прежнему чувствовал свою ответственность за него, потому что единственный во всем доме видел на лице премьер-министра эту бледность и затаенное страдание. По некотором размышлении он решился поделиться своим беспокойством с Нанной, надеясь, что та еще не легла, но, обойдя дом, увидел, что в окне кабинета Одина горит свет. Стало быть, беспокоиться не о чем. С облегчением вздохнув и поежившись - только теперь он почувствовал, как ночной ветер пробирается под тонкую рубашку - Локи поспешил домой. Но, стоило только переступить порог комнаты, как открывшаяся ему картина тотчас согнала с него остатки сна: на подоконнике, сверля его взглядами, сидели близнецы, которым давно уже полагалось быть в постели. - И что это значит? - поинтересовался Локи. - Вы знаете, который час? - Знаем, - подтвердил Хельблинди. Бюлейст лишь молча механически кивнул. - В таком случае, почему вы все еще не спите? - спросил Локи, рассчитывая придать голосу грозности, но вышло устало и вымученно. - Ждем тебя, - тотчас отозвался Хельблинди. - Где ты был? - Гулял в саду. Я вам не нянька, чтобы вы не могли без меня почистить зубы и переодеться в пижамы, - нахмурился Локи. - Пижамы никуда не убегут, - отмахнулся Хельблинди. - А у нас к тебе разговор. - Что еще за разговор? - невольно усмехаясь серьезности их вида, спросил Локи. - Иди сюда. Это секрет, - Хельблинди заговорщицки вытаращил глаза и прикрыл рот обеими руками. Локи вздохнул. - А ваш секрет не может потерпеть до утра? Лафей накажет вас, если узнает, что вы не ложитесь спать вовремя. И мне заодно достанется. - Это очень срочно, - не сдался Хельблинди, и Локи подошел и устроился рядом с ними. - Ну, говорите. Хельблинди толкнул локтем Бюлейста, тот толкнул брата в ответ, и оба наклонились к Локи, будто кто-то здесь мог их подслушать. - В общем, - Хельблинди вздохнул, словно набираясь духу, хотя на самом деле блестящие глаза выдавали его, - мы видели вас на террасе. Тебя и Одина. - И что? - озадаченно спросил Локи. - И то. Мы думаем, он к тебе неровно дышит. - Кто, Один? - уточнил Локи, думая, что ослышался. - Ну да, он. Мы думаем, он на тебя запал. - Втюрился. - Втрескался. - Рехнулся. - Крышей поехал. - Да хватит уже! - воскликнул Локи с досадой. - Сами вы крышей поехали. Он нам в отцы годится. - Ну-ну, - не сдался Хельблинди. - А помнишь того урода, который шел за нами от школы до самого дома? И говорил, что он тебя... - Ладно, - совсем рассердился Локи. - Что за чушь?! Один - не такой. - С чего ты взял? - С того, что... - Локи задумался. - С того, что Лафей не доверил бы нас такому человеку. Но, раз у вас возникли подозрения, я пойду и поговорю с ним. - Что, прямо так пойдешь и спросишь? - в благоговейном ужасе спросил Бюлейст. - Прямо сейчас?! - Нет... – поразмыслив, решил Локи. - Не прямо сейчас. Завтра. А теперь спать. Близнецы не двинулись с места, во все глаза глядя на старшего брата. - А если он скажет, что это правда? Если он действительно такой? - тоненько спросил Хельблинди. - Что ты тогда будешь делать? Станешь целоваться с ним? Как на террасе? - Я ни с кем не целовался на террасе! - возмущенно воскликнул Локи. - Хватит болтать глупости. Или вы немедленно ложитесь, или я всё рассказываю про вас Лафею. Близнецы, ворча, подчинились. Локи постоял под горячим душем и тоже лег в постель, но сон не шел к нему, несмотря на измотанность. Пресыщенный событиями день дал слишком много пищи сознанию, и оно никак не могло прекратить свою напряженную работу. Он думал об асах, с чьей открытой враждебностью столкнулся сегодня впервые в жизни, о Торе, о том, как тот держал его за плечо, словно не давая сорваться в пропасть... думал об Одине и о словах братьев... Там, в зале Локи действительно ощутил, что между ним и премьер-министром есть какая-то невидимая глазу связь - по тому, как Один смотрел на него. Словно Локи оправдал какие-то его надежды. Это было странно, но так радостно, как бывает радостно найти в ком-то сопереживание в тот момент, когда ты сам взволнован и твоя душа открыта и уязвима – особенно если этот кто-то тебе небезразличен. Теперь с этих чувств постепенно слезала краска. Сам того хорошенько не осознавая, Локи начал проникаться настороженностью и страхом Бюлейтса и Хельблинди. И только мысль о том, что отец никогда не оставил бы их в полной власти человека, который может оказаться дурным или имеющим враждебные намерения, не давала ему окончательно скатиться в панику. *** За завтраком братцы снова пялились на Локи как на чумного, и он под перекрестным огнем их взглядов с досадой чувствовал, что краснеет каждый раз, если Один обращался к нему с каким-нибудь вопросом. Тор был мрачен и молчалив, и то и дело хмурил лоб, словно решал в уме какую-то непростую задачу. После завтрака Один уехал, хотя все знали, что он официально в отпуске. Локи и Тору это было даже на руку: на днях они отыскали на чердаке старый, но еще рабочий радиоприемник и решили усовершенствовать его, заказав по интернету некоторые детали. По подсчетам Тора, заказ должны были доставить уже сегодня. Он предупредил Хеймдаля о том, что ожидает посылку, но лишний раз вызывать вопросы у собственного отца не хотел. Тем более, что основной целью, ради которой всё затевалось, был сам Один. Локи рассказал Тору, как однажды у себя в Етунхейме, подкручивая колесо настройки своего приёмника, случайно попал на частоту исследовательской станции, расположенной в пятидесяти милях севернее их поселка, и некоторое время слушал непонятные переговоры полярников. - Если повезет, мы и на мобильник твоего отца сможем настроиться, - сказал он, желая поддразнить Тора, но тот фанатично уцепился за эту идею: как бы он ни изображал из себя бунтаря и воителя, вскрыть кабинет Одина ему бы все-таки не хватило смелости. Выход с радиоприемником был идеальным для него, это пахло настоящими шпионскими играми, и Тор с упорством маньяка взялся за осуществление своего плана. Локи уже и сам был не рад тому, что выступил инициатором, но любопытство как всегда пересилило все опасения. Почти сразу после того, как автомобиль Одина выехал за ворота, в столовую спустилась Фригг и была изумлена известию, что у мужа появились какие-то срочные дела. Она, должно быть, всерьез рассчитывала после своего вчерашнего успеха, что он захочет сделать музыкальные гостиные традицией в их доме или хотя бы выскажется об уже состоявшемся концерте. И уж последнее, чего она ожидала - что он сбежит куда-то, сказавшись занятым, и не обсудит с ней то, что было для нее так важно. Наивно было думать, что Один разделит ее радость от того, что в доме снова много людей, шум, свет огней - по случаю концерта в холле зажгли ту самую огромную хрустальную люстру, которую так полюбили близнецы, и которая зажигалась только по очень большим праздникам... Увы, Один и в радости, и в горе был всё так же далёк от своей жены, как в первый день их супружеской жизни - тогда она думала, что со временем сможет понять его, разгадать его душу, научить его доверять ей... Нет, ничего не вышло. Он по-прежнему не чувствовал ее волнений, не слышал те беззвучные мольбы, с которыми она к нему обращалась. В день, когда ей нужно было его одобрение, его поддержка, он уехал по своим делам, в очередной раз напомнив ей, что семья в его жизни - лишь довесок к работе. Именно сегодня получить очередное напоминание об этом оказалось для Фригг особенно болезненно. Она поспешно наклонилась над своей чашкой, чтобы скрыть слёзы, которые против ее воли набегали на глаза. - Как вам концерт? - спросила она деланно веселым голосом у детей, доедавших сладкое. - Самый лучший в мире! Я так хлопал, что все ладони отбил! - с неподдельным восторгом воскликнул Хельблинди. - Я хлопал даже громче тебя! - заверил Бюлейст и с обожанием уставился на Фригг. - Нет, я громче! - тотчас возразил Хельблинди, который никак не мог допустить, чтобы прекрасная дама подумала, будто он менее достоин ее благосклонности, чем младший брат. - Я так хлопал, что слышно было даже в Ванхейме! - А я - так, что в Етунхейме! - тотчас принял вызов Бюлейст. - А я так - что в Мидгарде! - А я - так, что в Муспельхейме! - А я - так, что в Нифльхейме! - А я... а ты вообще дурак! - как всегда первым, сдался Бюлейст и схватил свою ложку, намереваясь запустить ею в брата, так что Локи едва успел перехватить его руку. Их шутовская перепалка, впрочем, развеселила Фригг, и она искренне рассмеялась. - Это был отличный концерт, потому что у меня самые лучшие в мире зрители! - сказала она и по очереди поцеловала в макушку каждого из близнецов, поскольку те традиционно сидели по обе стороны от нее и никого не пускали на это место. Как ни странно, это соперничество двух мальчишек за ее сердце, получив которое, они бы и сами не знали, что делать, оказывало на Фригг какое-то особенное воздействие: рядом с ними она действительно чувствовала себя прекрасной дамой, какой и была на самом деле, той первой красавицей Асгарда, на которую с восхищением оборачивались незнакомые люди на улицах. В браке с Одином она постепенно начала забывать об этом. Как тонкая чувствительная натура, она оказалась совершенно задавлена величием - и холодностью - своего мужа, который считал любые проявления эмоций досадным излишеством и никогда особо не интересовался, в каком настроении она спустилась к завтраку, рассеянно скользя по ее лицу взглядом из-за своей газеты или подшивки документов. Даже рождение ребенка не заставило Одина относиться к ней, как к женщине. Она была винтиком огромной машины, и механичность ее существования медленно, но верно убивала ее. Конечно, заговори Фригг об этом с Одином, она была бы удивлена узнать, что он и сам чувствовал себя таким же винтиком, и, возможно, именно отсюда выросло бы постепенно их взаимопонимание, - но Фригг никогда не осмелилась бы признаться мужу, что несчастлива - из опасений, что это вызовет в работе машины какой-нибудь сбой, а взять на себя ответственность за весь Асгард она была не в силах. С появлением в доме гостей Один по крайней мере перестал читать за завтраком газеты, и в глазах его все чаще появлялось теперь выражение, свидетельствовавшее о том, что он не витает в своих мыслях, а осознает свое присутствие среди домочадцев - выражение, которое Фригг видела у своего мужа, как правило, только по телевизору или в газетах, потому что дома он всегда скользил рассеянным самопогруженным взглядом по всему, что видел вокруг себя - с одинаковым равнодушием как по мебели, так и по лицам своих близких. По сути, Фригг давно могла прибрать дом к своим рукам, Один даже не заметил бы, что она установила в нем свои порядки, но она была воспитана властным отцом и не привыкла оспаривать авторитет мужчины, от которого зависела. Ее разочарование - в себе, в уготованной ей роли - росло с каждым днем, но страх всякий раз останавливал ее от того, чтобы попытаться изменить заведенный здесь порядок. Рождение ребенка, который, по ее представлениям, должен был добавить ей значимости в глазах мужа, на деле оказалось столь же незначительным событием в жизни Одина, как и прочие домашние "происшествия" вроде мелкого ремонта, стрижки газонов или чистки ковров. Более того, ребенок сделал Фригг еще более зависимой и уже совсем заточил ее в доме. Если бы не Нанна, казалось, прекрасно понимавшая, что происходит с ее молодой хозяйкой, Фригг, должно быть, уже сошла бы с ума. Она словно угодила в какой-то дурной сон, в котором одни и те же события неизменно повторяются каждый день, а таинственный кукловод периодически меняет декорации за окном с летних на зимние и наоборот, создавая иллюзию движения времени. Этот уклад гипнотизировал ее, и она стала как будто впадать в полудрёму, грезя наяву. Плач сына раздражал ее, любой шум раздражал ее - ей казалось, будто она живет в коробке с ватой, а кто-то сверху пытается стучать по крышке. Появление в доме чужих, шумных детей внезапно оказалось подобно звонку будильника, который выдергивает спящего из его кошмара, где тот успел за несколько минут прожить целую жизнь, наполненную мучением и ужасом, и теперь внезапно возвращается к реальности, ощущает под своей щекой шершавость подушки, видит стены своей спальни и понимает, что всё дурное было только сном. В старый дремлющий дом как будто снова вдохнули жизнь. Когда в столовой Иггдрасиль-холла появился круглый стол вместо того громадного уродливого безобразия, что стояло тут испокон веку, Фригг была изумлена, как человек, пять раз сходивший в кинотеатр на один и тот же фильм и на шестой раз увидевший там сцену, которой прежде в нем не было. Она видела перемены в Одине - они были незаметны и одновременно стремительны: видела, как меняются его интонации, как оживает и теплеет его взгляд... Дети его приятеля оказались реактивом, попавшим в нейтральную среду и вызвавшим горение. Увы... ни одна из этих перемен не коснулась Фригг: Один по-прежнему был холоден с ней, холоден с Тором. Но самым сильным впечатлением для Фригг все-таки оказался визит самого "приятеля". Фригг была с первого дня предубеждена к Лафею, и это впечатление еще усугубилось личным знакомством с ним. С крупными чертами лица, каждая из которых не содержала в себе никакой красоты, но в сочетании они вдруг оказывались гармоничны и оттого красивы, - их обладатель словно был камнем, которому все равно, где лежать и какие ветры овевают его - он вызывал восхищение и одновременно какой-то иррациональный ужас, потому что, как казалось Фригг, в нем было еще меньше человеческого, чем в ее муже. Ей подумалось, что такие люди, как Лафей, способны переступить через что угодно, какое бы испытание ни уготовила им жизнь - даже в Одине она не ощущала такого несгибаемого упорства. На миг она представила себе, что было бы с Асгардом, если бы во главе его встал такой человек, как Лафей, и пришла к мысли, что страшится даже подумать об этом всерьез. Меж тем, Лафей действительно производил впечатление человека с самыми нескромными устремлениями. В джинсах и водолазке он умудрялся вести себя так, словно носил королевскую мантию, - это было не самодовольство, не самоуверенность, а что-то более глубокое, глубинное - он знал себе цену и покровительственно снисходил до простых смертных, с которыми его свели необходимость и случай. За ужином Фригг решилась заговорить с ним не столько из вежливости, сколько из страха. Бывает, что от ужаса внутри тебя вдруг раскрывается такая головокружительная пустота, что просто необходимо говорить, для того, чтобы увериться, что ты еще жив, не ослеп, не оглох и не потерял рассудок. Так, должно быть, Дон Жуан говорил со статуей Командора. Но и не это поразило Фригг больше всего в тот вечер. Самым сильным потрясением для нее оказался взгляд - тайный, едва заметный взгляд, брошенный на Лафея Одином. С места, где сидела Фригг, открывался слишком хороший обзор - и поэтому она словно зритель в партере театра могла наблюдать, как ее муж и гость рассеянно переглянулись, как люди, которые настолько хорошо знают друг друга, что им достаточно краткого разговора глазами, без единого произнесенного вслух слова. Как путник, который каждый день ходит по одной и той же тропе, знает на ней каждую кочку и овражек, и потому не замечает ее, не осознает как нечто, отдельное от своего внутреннего времени и от подошв своих башмаков, - так их взгляды нашли друг друга и разошлись в стороны, а затем Лафей тряхнул головой, откидывая волосы со лба жестом, доведенным до автоматизма и, вероятно, ничего конкретного не означавшим, и в этот миг в глазах Одина промелькнула нежность и немой вопрос, в чем он сам вряд ли отдавал себе отчет. Этот странный, непонятный, пугающий человек, о котором Фригг ни разу даже не слышала до этого лета, значил для Одина больше, чем всё вокруг - ибо ничему и никому прежде не доставалось такого взгляда, от которого лед, застывший в глазах премьер-министра, внезапно подтаял. И Фригг предпочла малодушно сбежать с поля боя. Всю ночь и весь последующий день она промучилась головной болью, которую невозможно было победить никакими средствами - казалось, что ее сознание, спавшее в коробке с ватой, пробудилось и не может угомониться. Старые декорации словно истрепались, и сквозь их истончившуюся поверхность стала всё яснее проглядывать задняя стенка балаганного сундука и руки кукольника. Живой внешний мир начал проникать в коробку - и все эмоции стали ощущаться острее, болезненнее и ярче. Фригг увидела, что Один способен на чувства – и увидела также, что сама не способна вызвать их в нём. В ней шевельнулась ревность, которую она все эти годы старательно уничтожала в себе, понимая, насколько важно и ответственно то, что делает ее муж, и насколько большой эмоциональной отдачи это от него требует. Если иногда в ней и просыпалось еще ее женское начало, желание быть любимой, то одного равнодушного взгляда оказывалось достаточно, чтобы погасить ее порыв… Ее красота оказалась невостребованной, потому что Одина отделяли от нее листы утренней газеты. У Лафея не было прекрасных золотых локонов, выразительных синих глаз, тонкой талии и нежного мелодичного голоса, - у Лафея вообще не было решительно ничего, кроме троих детей и невесть откуда взявшегося самомнения, но, чёрт побери, Один терял контроль над собой в его присутствии, и это было настолько очевидно, что этого не заметил бы только слепой. И это, разумеется, не добавляло Лафею очарования в глазах Фригг. Тем не менее, даже после открытого столкновения с ним, она нисколько не переменилась по отношению к его детям. Напротив, она даже стала немного больше сочувствовать им, видя, что они унаследовали характер, очевидно, от своей матери. Искренняя радость, с которой они каждое утро приветствовали ее, была столь подкупающей, что Фригг не хотела даже думать, что будет, когда гостям придется покинуть их дом. Своей теплотой и благожелательностью, предназначавшейся именно ей (поскольку по сути своей эти дети не были особенно благожелательными) они сделали то, чего, должно быть, не смог сделать для Фригг и сам Один - они продлили радость от вчерашней музыкальной гостиной и вывели ее на какой-то новый уровень, придав этому чувству законченность и монолитность, благодаря которым концерт как событие поместился в сознании Фригг таким светлым пятном, что никакие дальнейшие негативные события не смогли бы омрачить его - напротив, любой мрак заставил бы эту радость сиять еще ярче и ослепительнее. *** Получив от своей дамы знаки благосклонности, близнецы тотчас угомонились и горделиво посматривали на Тора и Локи. Тор тоже мельком высказался о том, что праздник получился отличный, - они с Локи решили ничего не рассказывать взрослым о вчерашнем инциденте, но на его душе это оставило неприятный осадок, которого он не смог хорошенько скрыть, - и поспешно встал из-за стола. С Локи он не обменялся ни словом - от вчерашней легкости, с какой они говорили друг с другом, не осталось и следа. В дверях он замешкался, оглядываясь, и Локи достался его смущенный взгляд - но от чего было смущаться могучему и отважному Тору? Что за намек скрывался в его глазах, в вопросительной улыбке, лишь на миг тронувшей его губы? Локи выждал некоторое время и направился следом за приятелем, намереваясь всё узнать из первых рук. Однако у него ничего не вышло - комната Тора оказалась заперта, и, сколько Локи ни стучался, из-за двери не донеслось ни звука. Локи не знал, что ему думать, поэтому предпочел уйти к себе, и, устроившись на подоконнике, открыл первую попавшуюся книгу. С террасы доносились веселые выкрики: Фригг и близнецы играли в карты. Бездумно скользя глазами по строчкам, Локи мучительно завидовал беспечности своих братьев и чувствовал, что мир вокруг стал как-то чересчур сложен. В особенности же его удивляло поведение Тора, с которым в последние две недели они были почти неразлучны: после завтрака вместе слушали фортепьянные упражнения Фригг, потом сидели в саду и разговаривали обо всем, что на ум придет, после обеда искали в интернете предложения по шпионской аппаратуре и прочей ерунде, играли в видеоигры или в футбол, иногда уходили до ужина на пруд или забирались на чердак - и ни разу еще не было такого, чтобы Тор, не сказав Локи ни слова, убежал куда-то без него. Природная мнительность довольно быстро привела Локи к соображению, что Тор сожалеет о ссоре с приятелями и считает, что Локи недостаточно хорош, чтобы променять на него всех своих старых друзей. Эта мысль занозой засела в сознании Локи, и через некоторое время он с досадой бросил книжку, понимая, что не может прочесть ни строчки. Слова расплывались перед глазами, буквы скакали, как чертенята, и словно издевались над ним. Так иногда случается, если пытаешься читать при высокой температуре - зрение слабеет, а воспаленный мозг порождает странные, непонятные образы, в которые можно бесконечно долго вглядываться, смаргивая выступившие от напряжения слезы, чтобы в результате увидеть лишь размытые очертания чего-то неопределенного, чего, может, никогда и не существовало в природе, потому что образы эти - не что иное, как порождение твоей болезни. По гравию прошуршали шины, затем на лестнице раздались шаги и тихо стукнула дверь в самом конце коридора - это вернулся Один. Локи соскользнул с подоконника и решительно вышел из комнаты. Ему хотелось поскорее развязаться с этим делом, чтобы после уже целиком заняться вопросом того, что творится в голове у Тора. Дверь кабинета Одина была приоткрыта, и Локи заглянул внутрь. Премьер-министр был у себя - подсев к столу, он разбирал какие-то бумаги, напряженно вглядываясь в тонкие желтоватые листы. Локи подрастерял свою храбрость, едва переступив порог, но отступать было не в его правилах. Тем более, что премьер-министр улыбнулся ему со всей возможной теплотой и дружелюбием, и, отложив свои занятия, поднялся ему навстречу. - Могу я поговорить с вами? - спросил Локи, стараясь держаться свободно, хотя внутри него тугой пружинкой скручивался страх. Один указал на диван и сел рядом с ним. Расстоянием между ними было совсем маленькое и мешало сосредоточиться. Локи взял одну из небольших расшитых подушек, тем самым невольно отгораживаясь от Одина. Он хотел бы разобраться в своих ощущениях, но там сейчас царила смута, которую поселили в его душу домыслы, и с которой он все равно не смог бы сосуществовать дальше. - О чем ты хотел поговорить, детка? - спросил Один с участием. Он говорил так подкупающе искренне, что Локи снова на миг усомнился, стоит ли вообще начинать этот неприятный тягостный разговор. Но, как бы Локи ни был напуган и сбит с толку, он не ощущал от Одина никакой опасности - подобно тому, как никогда не воспринимал всерьез угрозы Лафея выпороть кого-нибудь из них - отец не поднимал на своих отпрысков руку, даже в том случае, когда шалость, может быть, требовала более серьезного наказания, чем простой выговор. То, что вчера Локи почувствовал в Одине, было чем угодно, но не страстью и не похотью - насколько Локи вообще мог оценивать похоть и страсть. Если бы он всерьез задумался над подходящим сравнением, то, вероятно, пришел бы к мысли, что премьер-министр смотрел на него так, как смотрят на поверхность оконного стекла, слегка разрисованного инеем, стараясь через эти естественные узоры, как через неизбежное препятствие, разглядеть то, что происходит снаружи, - взгляд невольно скользит по узорам, в которые превратилась и причудливо застыла вода, но, преодолев их и не цепляясь за завитушки ледяных цветов, уже следует дальше, стараясь мысленно и вовсе избавиться от стекла, которое сейчас выступает лишь помехой на пути. Во всяком случае, сейчас, при свете дня, Один казался уравновешенным, слегка задумчивым и, в общем, – таким, как всегда. - Я хочу спросить... Скажите, я вам нравлюсь? - выпалил Локи, сильнее сжимая подушку. Это, должно быть, выглядело очень по-детски, но ему необходима была помощь извне, пусть даже такая. - Конечно, нравишься, - кивнул Один. Он сопроводил свои слова озадаченной улыбкой, от которой Локи почувствовал себя спокойнее. Он подумал, что с такими простыми открытыми эмоциями нельзя говорить о чем-то грязном. Может быть, следовало прямо сейчас закончить на этом и, выдав какие-нибудь общие банальные фразы, удалиться, но Локи решил не оставлять между собой и премьер-министром никаких недомолвок. - Простите, но я все же должен уточнить, - сказал он, поднимая глаза и стараясь говорить как можно тверже. - Я вам нравлюсь просто так или в этом смысле? Произнести это оказалось даже проще, чем он думал. Один немного нахмурился, совсем как Тор сегодня утром - словно пытаясь поймать за хвостик ускользающее от него решение трудной загадки. Либо он действительно так искусно притворялся, либо был совсем глуп в делах сердечных. - "Просто так или в этом смысле"? - переспросил он озадаченно. - Я не совсем понял тебя, Локи. В каком "этом" смысле? - Ну, в обычном... - ответил Локи, страдая. – Вы... - он на мгновение умолк, думая, какое бы подобрать слово, и наконец, так ничего и не решив, сказал прямо: - ...ко мне клеитесь? - Что? - воскликнул Один и непроизвольно отодвинулся. - Что ты такое говоришь? О, Боги Асгарда... Локи! Как ты мог подумать такое?.. Что я сделал, чтобы заставить тебя считать, будто я?.. Он встал и, потирая лоб, нервно прошелся по кабинету. Локи наблюдал за ним с дивана, не двигаясь. Наконец Один взял себя в руки и снова сел рядом. - Послушай, Локи, - сказал он взволнованно, но твердо. - Я пока не могу объяснить тебе всех причин, по которым я чувствую к тебе столько симпатии, но уверяю тебя, - мои помыслы чисты. Я знаю твоего отца... Лафея... примерно с твоего возраста... Для тебя не секрет, что он мне очень дорог... На тебя также распространяются эти чувства. Ты мне как сын. Даю тебе слово, что никогда не допустил бы в твой адрес никаких дурных намерений или даже мыслей. Ты в совершенной безопасности в этом доме, - добавил он. - Ты веришь мне? Вряд ли он лгал. Во всяком случае, его слова звучали куда более правдоподобно, чем версия Бюлейста и Хельблинди. Поэтому Локи вполне искренне кивнул и поднялся. - Мне жаль, что я огорчил вас, - сказал он. - Я должен был спросить, потому что мы с вами договорились быть друзьями, а между друзьями не должно быть сомнений, правда? - он подумал про Тора и про его странное поведение этим утром и ощутил, как отступившая было тревога снова охватывает его. Один тоже встал, но теперь не делал попыток коснуться Локи или хотя бы подойти к нему ближе. - Ты поступил правильно. И нет, ты не огорчил меня, - сказал он негромко. - Я очень сердит на себя самого, за то, что заставил тебя беспокоиться и переживать. Видишь ли, - сказал он, отворачиваясь и бездумно перекладывая бумаги на своем столе, - есть разные виды любви, Локи. Какие-то из них задействуют темную сторону нашей души, какие-то - светлую. Тёмная любовь не приносит счастья тому, в чьем сердце вспыхнул ее огонь. Светлая, напротив, дарует покой и утешение. Но тёмная приходит сама, а светлую надо заслужить... Когда я смотрю на тебя, Локи, в мою душу приходит свет. Лафей тоже был таким... Он и сейчас такой. Но я пока так и не смог до конца поверить, что заслуживаю этот свет... Очевидно, проблема в этом. Он поднял голову, и в этот миг показался Локи глубоким стариком - усталым и одиноким. Может, виной тому был полумрак, вечно царящий в этом кабинете, потому что уже в следующее мгновение премьер-министр снова стал собой прежним. Он устремил на Локи задумчивый рассеянный взгляд, словно вглядывался в темноту, торопя зрение скорее выхватить из непроглядной плотной завесы очертания знакомых предметов, чтобы на их основании достроить привычный окружающий пейзаж. - Когда Лафей приедет в Асгард, мы все вместе обсудим эту ситуацию, - сказал он наконец. - Ты совершенно прав, - между друзьями не должно быть сомнений. Эти слова успокоили Локи окончательно и принесли ему удовлетворение, как от доведенного до конца трудного дела. Он повторил их про себя, когда закрыл за собой дверь кабинета и на миг прислонился к ней спиной, решая, что ему сделать теперь - надавать тумаков братцам или отправиться на поиски Тора. Если уж он с самим премьер-министром Асгарда смог объясниться, - Тор определенно должен ответить ему за свое странное поведение этим утром. *** Приятель отыскался в саду - закинув ногу на ногу и подложив сцепленные в замок руки под голову, он лежал на траве и, судя по морщинам на лбу, продолжал свою непростую интеллектуальную деятельность. Ощутив тень на своем лице, он приоткрыл глаза, взглянул на Локи из-под ресниц и снова зажмурился. - Посылка пришла, - сообщил он. Голос его не был враждебным или недовольным, поэтому Локи пока отмёл утреннюю версию о том, что Тор сожалеет о ссоре с приятелями. Поскольку других версий у него не было, следовало получить больше информации у Тора. - Хорошо, - сказал Локи ровно, садясь рядом с ним на траву и взглядывая в сторону дома. Он только сейчас почувствовал, что после разговора с премьер-министром его немного потряхивает, и постарался расслабить напряженные плечи и перевести дух. - Пойдем чинить приемник? - Нет, - сказал Тор, по-прежнему не открывая глаз, хотя поза его несколько изменилась – теперь он обхватил себя за плечи, словно испытывал физическое неудобство от этого разговора. - Ее принимал Хеймдаль, и сказал, что не отдаст мне, пока тщательно не проверит. Понятия не имею, какая муха его укусила. - Ну, это же, наверное, входит в его обязанности - проверять посылки? - предположил Локи. - Когда мне привезли игровую приставку, Хеймдаля здесь вообще не было, - возразил Тор. – Он возил отца в министерство. Хёд принял ее и принес мне, упаковка была целая, и он даже не полюбопытствовал, что внутри. А этот уже с детектором взрывчатки ходит вокруг коробки, - договорил он обиженным голосом. - Значит, у него появились какие-то причины, - рассудил Локи и тоже улегся на спину рядом с Тором. - Попробуй включить дедуктивный метод. Сам же знаешь, обычно все просто и лежит на поверхности, надо только присмотреться. - Ага, надо, - рассеянно ответил Тор и перевернулся на бок, приподнимаясь на локте и глядя Локи в лицо. - Чем занимался? - спросил он, так, словно им больше не о чем было поговорить, а приличия или еще Хель его знает какие причины принуждали его поддерживать беседу. - А ты? - парировал Локи. Он хотел было добавить что-нибудь колкое по поводу того, что люди, которым нужна компания, обычно не прячутся в самом дальнем конце сада, но у Тора был необычно смущенный блуждающий взгляд, так что Локи вдруг расхотелось с ним ссориться. - Я был здесь, - сообщил Тор медленно. - Сидел на траве... Потом лежал. Слушай, я... - он принялся тереть лоб, как делал его отец, когда волновался. - Фригг вроде бы предлагала поиграть в карты? Пойдем? И, не дожидаясь ответа, вскочил и поспешно направился к дому. Локи недоуменно сморгнул. Наверное, он слишком вымотался за последние дни, потому что сейчас, глядя вслед уходящему Тору, он хотел заплакать от злости и даже почувствовал, как щиплет глаза, но усилием воли сдержал свои эмоции. "Дыши ровно, - приказал он себе. - Все асы - неотесанные грубияны". Но это было лукавством, в котором Локи тотчас же уличил самого себя. Тор больше не подходил под категорию "неотесанных грубиянов", "беспечных дураков" и даже просто "асов" - как Локи привык снисходительно о нем думать. Что-то изменилось между ними вчера, а может, это произошло раньше, но только вчера Локи получил этому подтверждения - и сегодня ему сделалось больно при мысли, что эти перемены произошли только в его собственном сознании. Равнодушие Тора задело в Локи - нет, не гордость, не самолюбие - оно задело всю его душу целиком, возмутило те чувства, которым Локи сам еще не мог подобрать названия. Он впервые оказался в ситуации, когда кто-то был нужен ему сильнее, чем он сам был нужен кому-то, в ситуации, когда его потребность в ком-то оказалась настолько велика. Ему понадобилось некоторое время, чтобы справиться с собой. Он чувствовал себя почти больным, почти разбитым от того, что Тор так легко сбежал, предпочтя карточные игры его обществу. Прежде он думал, что может вертеть Тором, как захочет, но ему было по большому счету плевать на эту свою власть - теперь он все отдал бы за то, чтобы найти в себе силы сказать Тору: "Нет, я не хочу играть в карты, мы не пойдем туда, останься" - и Тор послушался бы его. Но Тор ушел - не вкладывая, казалось, в этот поступок ничего, кроме желания развлечься, и тем самым давая Локи понять, что общества последнего уже недостаточно для этих целей. Если бы Локи мог, он ненавидел бы его сейчас... Но он только сглотнул подступивший к горлу комок, поднялся и пошел следом.