Последнее пророчество

- То есть как это ты никуда не поедешь? – спросил Лафей. Все семейство сидело за ранним завтраком. Ветер как будто немного стих, и снежинки падали неторопливые и крупные. В гостиной, превращенной в это время дня в столовую, остались только свои: Фарбаути "вышел в окно", как едко заметил Нарви, – чтобы покормить собак и пригнать оставленный на краю поселка комбайн. Локи тоже не участвовал в трапезе – он был еще слаб, и Лафей отнес ему завтрак в спальню. Так что семейный совет было решено провести без его участия. На повестке дня стоял всего один вопрос о скорейшем отъезде из Етунхейма, да и тот Лафей поднял больше формально, не ожидая никаких протестов, поэтому категоричность отца привела его в растерянность. - У меня было время подумать, – объявил Нарви, – и я принял решение, которое вы, молодые люди, должны уважать. Я стар, и перемены мне в тягость. - Нарви, послушайте, – вмешался Один. – Вчера я излишне сурово говорил с вами, и если мой тон как-то повлиял... - Да брось, сынок, – перебил старый ётун. – Моему решению уже несколько дней. К тому же, ты всё сказал правильно, а на правду обижаются лишь глупцы. - В Асгарде вы сможете вернуть себе всё, что утратили, – попробовал зайти с другой стороны Один. – Любая ваша прихоть... - Мне хочется покоя. Вот моя единственная прихоть, - сказал Нарви. - Я привык к этой земле и даже... пожалуй, люблю её. Стоит ли в таком случае начинать всё заново? Да, и ещё вот что – Хельблинди и Бюлейст останутся со мной. Им совершенно нечего делать в Асгарде. Пока, во всяком случае. Я решил предложить Герд переехать сюда, она присмотрит за домом и позаботится о сыновьях. Все разом уставились на Герд. Та слегка побледнела, но взгляд не опустила. - Полная чушь, – раздувая ноздри, прокомментировал Лафей. - Сам спроси у них, - предложил Нарви. - Если помнишь, я не возражал тебе в свое время, когда ты собрался поступать в ремесленное училище. - Так, ладно. Что, разбойники, хотите поехать со мной в Асгард? – обратился Лафей к младшим сыновьям. – Или останетесь здесь, с дедушкой и мамой? - Я хочу остаться с мамой, - сказал Хельблинди, опустошая банку с шоколадной пастой. Лафей издал звук, напоминающий львиный рык. - Ну а ты, Бюлейст? – подначил Нарви – все прекрасно знали, что Бюлейст никогда не высказал бы ничего принципиально отличного от Хельблинди. - Я тоже хочу остаться с мамой, – ожидаемо сообщил Бюлейст, исподлобья взглядывая то на отца, то на дедушку. - Ну, значит, дело решенное, – подытожил Нарви. – Герд, дорогуша, перевози сюда своё зверьё и скарб. У нас освобождаются две комнаты. Лафей промолчал, но с такой силой вонзил вилку в кусок бекона, словно хотел проделать в столе дыру. *** Когда Один зашёл проведать Локи, у того на постели уже сидел Тор. Локи был бледен и полулежал, облокотившись на подушку, но глаза его оживленно блестели. - Говорю тебе, что-то здесь не сходится, – тихо, но настойчиво втолковывал он Тору. – Нашествие мародеров можно исключить сразу – там не хранилось ничего ценного. Но уголь не завозили давно, значит, ожидали, что маяк вот-вот выйдет из строя... Один невольно замер в дверях, залюбовавшись его горячностью – Лафей тоже бывал так увлечен какой-то мыслью, что мог говорить, не замечая ничего вокруг. - Как дела? – спросил он, с сожалением прерывая речь сына. Локи бросил на него полный воодушевления взгляд, так что, вопреки первоначальному намерению справиться о его здоровье и уйти, Один прошёл в комнату. Его каждый раз подкупала эта готовность Локи к общению. Старший сын никогда, кроме того единственного раза, не обращался к нему за советом. И даже теперь на его лицо набежало небольшое облачко – словно он не хотел посвящать Одина в их с Локи секреты. Но вмешиваться он не стал, просто поднялся и отошел в сторону, уступая место отцу. - Всё нормально, – сказал Локи, прикосновением руки к покрывалу приглашая Одина сесть и присоединиться к беседе. Жест вышел неуверенным, словно Локи еще сомневался, не выглядит ли это слишком бесцеремонно. Чтобы развеять его сомнения, Один устроился на краю его кровати, так же, как недавно Тор. - Вижу, тебя что-то беспокоит, – заметил он. – Насколько я мог понять, причиной стал ваш вчерашний визит на маяк. - Я как раз говорил Тору о своих подозрениях, – тотчас ответил Локи. – Всем известно, что маяк был стратегическим объектом федерального значения. Но после пожара Храмовый город не предпринял никаких попыток восстановить его... И это еще не всё! Остававшийся в хранилище запас угля был ничтожно мал. Я теперь совершенно уверен, это был преднамеренный поджог, и он почему-то оказался на руку Храму – ведь никакого расследования не проводили. Ты думаешь, это глупо? – перебил он сам себя, пытливо взглядывая на Одина. - Нет... – отозвался Один задумчиво, и через несколько секунд повторил уже твёрже: – Нет. Это не глупо. Твои умозаключения достаточно логичны. И есть вероятность, что этот вопрос возник у тебя неспроста. Я совершенно убежден – в мире нет ничего случайного. Мне было шестнадцать, когда мой ум захватила загадка из прошлого. Сейчас что-то подобное происходит и с тобой. Возможно, с этой истории сгоревшего маяка начнутся твои поиски собственного пути. Но искать ответы тебе придется уже из Асгарда. - Мы действительно сегодня уезжаем? – спросил Локи, переглянувшись с Тором. – Это из-за того, что сказала тебе вёльва? - Нет, не из-за вёльвы, – солгал Один. – Мы с Лафеем так и планировали, что переедем к йолю. - Он сильно расстроился из-за Хельблинди и Бюлейста? – произнёс Локи осторожно. Видимо, Тор уже успел пересказать ему все утренние новости. - Он расстроился, – подтвердил Один. – Но он уважает их решение. Отдыхай. Тор поможет тебе собрать вещи. Берите с собой только самое необходимое, – он поцеловал Локи в лоб, потрепал Тора по плечу и ушел искать Лафея: судя по всему, в доме назревала гражданская война, и на нём лежала непростая миротворческая миссия. *** Лафей на кухне задумчиво протирал стаканы – прежде Один частенько видел его за этим занятием в "Трюме", но теперь эта давно забытая и внезапно вернувшаяся картина подняла в его груди волну тепла. - О чем задумался? – спросил Один мягко, подходя сзади и обнимая его за плечи. - Ты удивишься, – отозвался Лафей. Один повернул его к себе. На лице Лафея было смущение и неловкость, как в тот день, когда он рассказал, что возил детей к Герд. - Знаешь, – начал он медленно, будто с трудом подбирая слова, – я ведь так привык считать себя правым и, вроде как, несправедливо обиженным... что сам не заметил, как день за днём вымещал эту обиду на своей семье. Локи летом в пылу ссоры сказал странные слова – что мне просто нравится быть несчастным. Я тогда впервые задумался, что, если это правда? Все эти годы я был уверен, что знаю, как для кого будет лучше. И ни разу даже мысли не допустил, что могу ошибаться! Был слеп, не видел, что мальчики нуждаются в матери... И что сам я нуждаюсь – в тебе. Вёльва лишила тебя зрения, а кто ослеплял меня? Я сам! И знаешь, что самое странное? Я думал, буду сейчас злиться на детей, запру их в комнате, чтобы одумались, выставлю Герд за порог, заставлю всех сделать так, как я решил... Но вместо злости чувствую опустошение. И печаль от мысли, что и я сам, и люди рядом со мной могли бы быть счастливее, если бы не моё упрямство, – он вздохнул и договорил почти тем же тоном, что и Локи за несколько минут перед этим: – Глупо звучит, правда? Он опустил голову, и Один порывисто привлёк его к себе. - На самом деле, это очень мудро, Лафей, – сказал он с волнением, от которого сжималось горло. – Я тоже думал, ты рвешь и мечешь, и шел к тебе с белым флагом... И я рад, что моя дипломатия здесь ни к чему: ты сам пришел к лучшему и самому мудрому решению. Голос его прервался, и, поскольку Лафей тоже пока не в состоянии был ничего ответить, они просто стояли в обнимку, наслаждаясь возможностью объясняться без слов. Впрочем, уединение длилось недолго. Снаружи что-то затрещало, по лестнице застучали шаги близнецов. - Папочки, папочки, смотрите, что там! – наперебой закричали Бюлейст и Хельблинди, врываясь в кухню. - Я знаю, что это, – поморщился Лафей. – Этот звук меня ещё долго будет преследовать в кошмарах. По переулку триумфально катился снегоуборочный комбайн. Вскоре всё стихло, а затем на крыльце послышалась возня. Лафей пошёл отпирать дверь и впустил в дом растрепанного и раскрасневшегося Фарбаути. - Весь посёлок замело! – отчитался ётун. – На автостанции уверяли, что автобусов не будет несколько дней. Но я обещал им расчистить шоссе, так что к полудню они откроют рейс до платформы Северной. - Отличная работа, – похвалил Лафей. – Заходи, скоро будем обедать. - Да я перехватил кое-что, пока кормил собак, – заскромничал Фарбаути. – Зато привез свежую прессу! Взгляните, прямо на первой полосе! Он протянул Одину изрядно помятый листок. Половину страницы занимала размазанная фотография типичного утгардского поселка. "Северная звезда зажглась", – прочел Один вслух. – Н-да, поэтично... "После многолетнего молчания маяк Северного Порта снова горит. В департаменте по инженерным сетям и эксплуатации стратегических объектов не смогли прокомментировать ситуацию. Очевидцы отмечают, что маяк, не функционировавший более десяти лет, светился примерно с полуночи до семи утра... Напомним, накануне на территории Утгарда была объявлена чрезвычайная ситуация... Наибольшее количество осадков за последние 10 лет... Уездные и губернские власти не проявляли должного интереса... Трудно назвать простым совпадением... Выдвигают гипотезу об участии шаманов... Храм пока не подтвердил и не опровергнул..." Хель забери этих писак! – в сердцах воскликнул он, опуская газету. – Лучше бы и дальше занимались достижениями рыболовства... Как скоро местная пресса попадает в центр? - Не раньше полудня, – сказал Лафей. - Значит, сегодня к вечеру нас здесь быть не должно. Он передал газету Лафею и достал телефон. Меньше всего ему хотелось выходить сейчас на связь, но риск был оправдан. - Хёнир, – сказал он, едва дождавшись ответа. – Возьми карандаш и пиши. Нужен пассажирский состав на маршрут "Утгард, Северная – Асгард, главная". Нет, постой. Это слишком заметно. Сделай "Асгард, сортировочная". Сегодня, через два часа. Достань где хочешь, хоть из-под земли выкопай. Некогда объяснять. Он нажал отбой и обернулся к Лафею и Фарбаути, те читали газету, лицо фермера было полностью непроницаемым, Лафей закусил губу от досады. - Дипломатия уже вряд ли поможет, – пробормотал он. - Ба, кто это тут натащил снега в дом! – воскликнул, появляясь из комнаты, старик Нарви. - Лез через сугробы, – извиняющимся тоном объяснил Фарбаути. - Безобразие! Дороги вообще не чистят! – воздев руки, воскликнул Нарви. – Я напишу куда следует! Хельблинди! Неси мои очки и письменные принадлежности! - О боги, отец... И кому ты напишешь? – вмешался Лафей. - Премьер-министру Асгарда! Все переглянулись, Один нервно рассмеялся, через некоторое время к нему присоединились и остальные. - А это вам, – сказал Фарбаути, доставая из-за пазухи и вручая близнецам бумажный пакет, из которого пахло апельсинами. Близнецы тотчас затеяли короткую потасовку, кому распоряжаться подарком. - Это еще зачем? – удивился Лафей. - Ребята вчера жаловались, что мать выкинула из шкафа их пахучие корки, – пояснил Фарбаути, топчась на месте. - Ремня бы им, а не апельсинов, – произнёс Лафей с чувством. – Что нужно сказать? – прикрикнул он на детей. Бюлейст и Хельблинди тотчас хором протянули: "Спасибо". - Чтобы в следующий раз без напоминаний! – проворчал Лафей. - А вы возьмете нас покататься на том здоровенном тракторе? – спросил Хельблинди, дергая Фарбаути за рукав. - Я больше предпочитаю снегоход, – сказал Фарбаути, и, поймав взгляд Одина, кашлянул. – Схожу, почищу снег во дворе, – он отыскал в прихожей лопату и ретировался за порог. - Похоже, этот веселый фермер и правда в тебя по уши влюблен, – заметил Один с досадой, пользуясь тем, что близнецы и Нарви отвлеклись на апельсины. Он и сам не ожидал, что его так скоро захватит очередной приступ ревности. Лафей уставился на него с удивлением, ясно свидетельствующим: никогда в жизни он не думал о Фарбаути как о возможном партнере. От этого на душе у Одина стало легче, и он испытал легкое чувство вины, которое следовало немедленно заглушить каким-нибудь простым и разумным занятием. - Пойду-ка и я... поработаю. Он схватил вторую лопату и вышел на крыльцо. На улице было морозно. Тучи висели низко, но на долину лёг жемчужно-золотой отсвет – где-то пыталось пробиться солнце. От ворот тянулась узкая тропка, Фарбаути ковырял снег. Одину хотелось взять не в меру услужливого ётуна за шкирку, встряхнуть хорошенько, расставить все точки над "и"... Может быть, даже, для профилактики, дать ему в морду пару раз... Но он понимал, что это всё несусветная глупость и что скандал не принесет ему достойных результатов. Разве что порадует Нарви. Так что Один засучил рукава свитера и взялся за дело, вымещая на сугробах злость на самого себя, на Фарбаути, на вёльву и на весь Ётунхейм. Некоторое время они работали в молчании, постепенно со всё большим азартом включаясь в соревнование друг с другом в борьбе со снегом. Наконец от крыльца до ворот пролегла широкая удобная дорога. Оба одновременно воткнули лопаты в снег и смахнули пот со лба. С непривычки у Одина болели все мышцы и дрожали пальцы. Он неловко достал сигарету и предложил пачку Фарбаути. Тот щелкнул зажигалкой. Оба помолчали, глубокомысленно выпуская дым в воздух. - Ты хороший парень, Один, хотя и политик, – сказал наконец Фарбаути. Один поднял бровь. – Ты мне сразу понравился, – продолжал ётун. – Поэтому я скажу тебе кое-что. Не так давно Лафей встречался тут с одним пареньком... Такой беленький, на тебя был похож, только молодой... Я переживал, чего скрывать, да только разбежались они быстро. Не было у него шансов... И ни у кого нет. Да будет тебе известно, – тут Фарбаути понизил голос до таинственного шепота, – Нарви, отец Лафея, происходит из храмовников. Он сам мне говорил! Он мог бы сейчас быть у власти, но в свое время бросил всё ради сына, променял роскошь на маленькую избушку в рыбацком посёлке. Один мысленно выругался на Нарви за болтливый язык. - Это я к чему? – продолжал Фарбаути. – Лафей – он такой же. Его ничем не купишь. - Вижу, ты пытался, – заметил Один. - Пытался, – не стал отрицать Фарбаути. – Таскал его везде – на ярмарки, на рыбалку... Ты, наверное, думаешь, что в Асгарде другие возможности – все эти ваши рестораны, магазины, театры... Но ему на всё плевать, уж поверь мне. Есть только одна вещь, которая его интересует. Его дети. Он на них помешан. Любой, кто пытался быть с Лафеем, всегда оставался вторым. Даже его жена, Герд. А первыми были они, – он кивнул в сторону дома. – Это у них семейное. Он не знает иных богов, кроме своих детей. - Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил Один. Фарбаути пожал плечами. - Сберегаю тебе время. Я всегда считал, что идеально подхожу Лафею. У меня есть два качества: я уважаю его слабость и обладаю безграничным терпением. Я готов принять его со всем багажом. Что-то мне подсказывает, что он скоро оценит это. По моим прогнозам, он вернется сюда уже к весне. И я буду здесь. Я всегда здесь. Уже много лет. Вряд ли ты столь же настойчивый. - Ты даже не представляешь, – сказал Один, бросая сигарету в снег. – Но ты, вроде, хороший парень, поэтому я скажу тебе кое-что. Можешь не ждать Лафея ни весной, ни летом, ни даже осенью. - Мое терпение безгранично, – повторил Фарбаути, также бросая свой окурок. Они уставились друг на друга, и воздух вокруг них, казалось, сгустился и заискрил. Стукнула дверь, на крыльце, кутаясь в теплый платок, показалась Герд. - Мальчики, идите обедать, – позвала она, тем самым сводя тон намечающегося эпичного конфликта до уровня зарисовки из сельской жизни, – а уж в таком фарсе Одину было по статусу не солидно участвовать. Так что он бросил на Фарбаути предупреждающе-испепеляющий взгляд, и оба направилсь к дому. *** После обеда Лафей с Одином наскоро собрали свои вещи. - Ну, что такое? – спросил Лафей, касаясь его руки. – Ты с утра сам не свой. - Мне не по себе, – признался Один. – Будто что-то вертится рядом, и чрезвычайно важное, но никак не могу вспомнить, что. Ты извини меня... за Фарбаути, – добавил он. - Я думал, ты его поколотишь, – улыбнулся Лафей. И, посерьезнев, добавил: – То, что ты пытаешься вспомнить, как-то связано с Храмом? - Да, – Один потёр лоб, будто это могло чем-то помочь. – Память меня прежде никогда так не подводила – я, конечно, забывал какие-то вещи, но чтобы весь разговор целиком?! - Но ты же запомнил её слова о сыновьях? - Это было для меня настолько важно, что оказалось выше... – он поискал подходящих слов, Лафей пытливо смотрел на него. – Оказалось выше страха, – сказал наконец Один. – Все эти последствия – слепота, амнезия... Это было как... - Подсознательное бегство от травмирующего воспоминания, – закончил за него Лафей. – То, о чём ты говорил тогда применительно к истории всего человечества. Один кивнул: - Стыдно признаться, но, похоже, мне сильно не понравилось то, что она рассказала. Как видишь, Ётунхейм защищает свои тайны. Даже от меня. - Ты всё равно не успокоишься, пока не доберешься до истины, – возразил Лафей. - Да, – подтвердил Один. – Я доберусь... И знаешь, о чем я сейчас подумал? Мимир ведь что-то знал. Он всегда так тщательно обходил вопросы религии... - И так настойчиво мешал тебе изучать её, – добавил Лафей. - Да, цверг побери! – воскликнул Один. – И как я не понял раньше? Ты ведь прямо так и сказал мне ещё тогда, в нашу первую встречу! Ты как раз прочёл его книгу, его "апрельские тезисы"... Помнишь? - Совершенно не помню, о чём мы говорили, – удивился Лафей. – Обсуждали какую-нибудь ерунду... О чем вообще говорят на вокзалах? Больше двадцати лет прошло! Мне было шестнадцать, и я был глупым самонадеянным школьником. - Ты никогда не был глупым, – возразил Один лихорадочно. – Напротив, ты удивил меня зрелостью своих оценок... Но я не понимал, что в твоих словах содержится для меня важная подсказка... Как будто сама судьба вещала твоими устами. Если бы я только прислушался... Теперь, когда Мимира нет, мне придётся начинать всё с нуля. Но я непременно вернусь в Храмовый город и доведу дело до конца! – пообещал он. –Как только буду уверен, что Локи вне их досягаемости. *** - Я разом стал богат: у меня был сын, а теперь будет двое и дочь, – сказал Нарви, когда все собрались у ворот. Локи, закутанного в плед прямо поверх пальто, уже разместили в кабине снегоуборочного комбайна вместе со всеми вещами. Близнецы крутились возле, изнывая от зависти. - Если всё-таки передумаете, в Асгарде всем хватит места, – заверил Один, обнимая на прощание Нарви. - В моем возрасте больше всего начинаешь ценить тишину, – хмыкнул старик. – Это вам, молодёжи, нужен блеск и треск. Но так и должно быть. Идите, нечего тут мёрзнуть, – сказал он невестке и младшим внукам. Герд раскланялась с Одином и увела близнецов в дом. Фарбаути, которому предстояло до конца дня работать комбайнером, скромно стоял в стороне возле своего снегохода. - Хочешь прокатиться до станции со мной? – предложил он заскучавшему Тору. - Хочу, – согласился Тор и помахал Локи, привлекая его внимание. Локи поднял в знак одобрения большой палец – он и сам дорого бы дал, чтобы поехать на снегоходе Фарбаути, бывшем предметом восторга и зависти всех окрестных мальчишек, – но он был еще слишком нездоров, чтобы Лафей позволил ему вновь подвергнуть себя риску простудиться. Так что он просто радовался за Тора, сам себе удивляясь, насколько бескорыстным сделала его любовь. - Пора и нам выдвигаться, – сказал Лафей Одину, когда Тор с Фарбаути умчались вперед, подняв за собой облако снежной пыли. - Берегите друг друга, – напутствовал их Нарви. – Счастливого пути, и да благословят вас боги. Один сел за руль, Лафей забрался на пассажирское сиденье – вместе с Локи и скарбом в кабине стало совсем тесно. Мотор заревел, разрывая тишину зимнего поселения. Нарви отступил назад и поднял руку в прощальном жесте. Они тронулись, выезжая из переулка. В этот момент сквозь тучи пробилось солнце и осветило разом всю долину, и крохотные домики, и дальний лес, и горы на горизонте.