На перекрёстках весны

Возвращение Лафея произошло так же внезапно, как и его отъезд. Очередное письмо Один получил уже из Асгарда, в нём содержалось только предложение встретиться и поговорить, на что Один ответил запиской, состоящей из одного слова: "Согласен". И в этом слове было столько чувств, что, если бы бумага способна была передавать эмоции, она должна была бы вспыхнуть и сгореть у Лафея в руках. Они снова встречались в "Трюме". День был самым обычным, мир не перевернулся, просто всё это время Один был как будто пятым колесом невесть куда мчащейся по бездорожью телеги, а в тот момент, когда Лафей вынырнул из полумрака кафе ему навстречу, он словно попал в привычную колею. Его приятель выглядел повзрослевшим, – он вытянулся и как будто еще сильнее похудел. Но чёрные кудри и улыбка были прежними. И он по-прежнему сжимал руку Одина в своих руках чуть дольше, чем того требует официальное приветствие. Момент их встречи был похож по ощущениям на то, как Один распечатывал конверт с очередным письмом из Етунхейма – но только сейчас это было ещё ярче и острее. В "Трюме", где он не был с тех самых пор, как получил записку от Лафея, ничего не поменялось: вечер вступал в свои права, звучала живая музыка, на танцполе уже кружились редкие парочки. Один принёс напитки и подсел на диван к Лафею. Как будто и не было этих месяцев расставания – и всё же Лафей неуловимо изменился. Оба молчали, искоса разглядывая друг друга. - Не самое лучшее место для разговоров, – сказал Один после первого глотка. - Пожалуй, – согласился Лафей, щурясь. – Поднимемся на крышу? - Поднимемся. Лафей подошел к бармену и, перегнувшись через стойку, обменялся с ним парой слов, после чего получил ключ и сделал Одину знак идти следом. По темной железной лестнице они вскарабкались на чердак, и Лафей привычным движением отыскал замочную скважину. - Держись за перила, – предупредил он Одина. - Как ты умудряешься что-то видеть в такой темноте? – пропыхтел тот. - Я же етун, – откликнулся Лафей и распахнул двери. Свежий ночной воздух бросился им в лицо. Крыши соседних домов пригибались под тяжестью опирающегося на них высокого звездного купола. Один и Лафей подошли к краю и, облокотившись на перила, некоторое время смотрели вниз на поток автомобилей и фигуры спешащих по улицам пешеходов. Никто не поднимал головы и не знал, что за ними сейчас наблюдают сверху. - Поневоле задумаешься, какие мы все крошечные, – пробормотал Один. - Да, это хорошо прочищает мозги. Раньше я часто забирался сюда. Помогало справиться с тоской по дому. - Ты тосковал? – удивился Один. – Мне казалось, Асгард легко принял тебя. - Легко, – подтвердил тот. – Теперь мой дом здесь, и я точно так же скучал по нему там, в Ётунхейме. По "Трюму", по липовым аллеям... и по тебе, – Лафей смотрел теперь на Одина, потеряв всякий интерес к жизни города. Один тоже перевел взгляд на его бледное сосредоточенное лицо. - Я рад, что ты вернулся, – сказал он мягко. – В какой-то момент мне показалось, что я потерял тебя насовсем. - Теперь ты всегда сможешь найти меня, – ответил Лафей, улыбаясь странной кривой улыбкой. - Достаточно просто позвать меня моим тайным именем, – с этими словами он приблизился к Одину вплотную и, касаясь дыханием его уха, прошептал: – Наль. Он отстранился, и Один одними губами, так, чтобы слово не прозвучало вслух и не было подхвачено ветром, повторил: "Наль". Он опустил руку поверх руки Лафея, лежащей на перилах, и слегка сжал его холодные пальцы. - Красивое имя, – сказал он тихо. – Это что-то значит? - Это значит "игла", – ответил Лафей хрипло. Руку он не убрал. - Очень подходит тебе, – сказал Один. Он сам приблизился на шаг, так что теперь они снова оказались очень близко друг к другу. – Теперь моя очередь, – добавил он, не меняя тона. – Моё имя Вотан. Глаза Лафея расширились. - Ты... мог не говорить мне, – произнес он тихо. - Я хотел этого, – возразил Один. – Теперь мы по-прежнему на равных. Он неохотно выпустил руку Лафея из своей. Они смотрели друг на друга теперь совсем иначе. Обмен тайными именами был знаком наивысшей духовной близости. Один никому прежде не называл свое имя, и потому чувствовал себя радостно и немного растерянно. Они как будто побратались: но младшие братья Одина были ему и вполовину не так дороги, как Лафей. *** Что-то происходило, что-то витало в воздухе, и Один опять последовательно набирался. Они выпили за встречу, за Асгард, за Етунхейм, за первомайскую солидарность всех земледельцев, за электрификацию всей страны, потом все тосты смешались, потом Лафей сказал, что им обоим уже достаточно, и заказал чай. Потом они шли в обнимку по ночному городу, и Один всё более невнятно излагал свои взгляды на современную науку, перекладывая на Лафея весь свой немалый вес. На очередном повороте они оказались на какой-то маленькой улочке, под цветущими липами, что бросали на мостовые в свете фонарей неверные узоры из сплетений своих круглых листьев. Запах ударил в нос, и Один замер, глубоко дыша и принуждая Лафея также остановиться. - Я не хочу домой, – сказал он наконец не слишком разборчиво – судя по тому, как Лафей посмотрел на него с вопросительным выражением на лице. – Не хочу домой! - повторил он. – Давай будем бродить до утра! - Бродяга из тебя сейчас никудышний, – заметил Лафей. – Пойдем ко мне. Здесь недалеко. С ощутимым усилием они преодолели еще пару кварталов и остановились у небольшого двухэтажного особнячка в старинном стиле, чей фасад украшала лепнина из цветов. Этот же мотив повторялся в решётке полукруглого балкона. Казалось, здание только ждало подходящего момента, чтобы перетечь из каменных форм в живые и подвижные. Лафей отворил дверь и, придерживая Одина за плечи, увлёк его вверх по лестнице. - Будь как дома, – пропыхтел он, когда они ввалились в его жилище. Лафей оказался обладателем чудесной уютной квартиры с высокими потолками и большими окнами, за которыми шелестели листвой деревья. Занавески трепетали на сквозняке им в такт. В центре комнаты красовалась огромная кровать, и Один вновь, как когда-то прежде, ощутил укол ревности и вдруг подумал, что решительно ничего не знает о личной жизни Лафея, несмотря на то, что они так плотно переписывались всю зиму и весну. На эту самую кровать Лафей и сгрузил его, после чего потянулся с видимым облегчением. - Если нужно, ванная комната там! – показал он на дверцу, скрытую за плотной шторой, а сам скользнул в другую дверь и загремел там тарелками. – Хочешь чего-нибудь? У меня есть остатки пиццы, салат... и... хм... коробка пончиков. - Нет, я не в силах больше смотреть на еду, – заверил Один, кое-как сбрасывая ботинки и заворачиваясь в покрывало. – А у тебя тут миленько. - Отец был недоволен. Сказал, что слишком дорого и пафосно. И далеко от училища. Но я настоял, – Лафей появился из кухни, ловко удерживая в руках две кружки и несколько тарелок – должно быть, наловчился носить такое количество посуды, работая у Трюма. – Не хотел жить в общаге. Туда не вернешься во сколько захочешь... в компании кого захочешь! – договорил он. В сердце Одина вонзилась еще одна игла ревности. - И часто ты приводишь сюда кого-то? – выпалил он, пытаясь за резким тоном скрыть страдание. Лафей оценивающе посмотрел на него. Наверное, сейчас, завернутый в покрывало, с всклокоченными волосами и лихорадочным блеском в глазах, Один представлял из себя смехотворное зрелище. Но Лафей не засмеялся. Он просто сгрузил тарелки на постель и протянул Одину стакан. - Залпом до дна, – посоветовал он. – Вкус дрянной, зато эффект практически моментальный. Один послушно проглотил жидкость, вернул стакан и откинулся на подушку. Потолок, украшенный по периметру и центру затейливой лепниной, был покрыт потёками и мелкими трещинами. Дом был стар и нуждался в ремонте. Но Лафей удивительно гармонично вписался в этот интерьер, влился в тёплый свет лампы под старинным абажуром с кистями... В таком неярком свете обнаженное тело должно выглядеть точно бархатное. Скольких девушек приводил сюда этот хитрец? Что он плёл им? Как касался их? Как расстёгивал на них блузки, поднимал юбки, стягивал с ножек чулки?... Один посильнее натянул на себя покрывало – по телу прокатилась волна возбуждения, но при мысли вовсе не о женской ножке, а о ласкающих её тонких пальцах Лафея. От этого он стремительно протрезвел и ужаснулся сам себе. Цверги бы побрали его неуёмное воображение! К счастью, его легендарная выдержка была все ещё при нём и помогла ему подавить стыдное желание коснуться себя под одеялом. Наконец в запахе цветущих лип и под тихое шуршание Лафея чем-то в глубине квартиры Один погрузился в сон.