На перекрёстках весны

- Мне нужно уехать, – сказал Лафей и кивнул в сторону телеграммы, приколотой кнопкой к дверце кухонного шкафа. – Отец хочет, чтобы я провёл каникулы с ним. За окном липы уже во второй раз за это жаркое лето набирали цвет. Первый асгардский липовый мёд был прозрачным и таял на языке, второй - густым и терпким, почти восковым. Крохотные облачка висели в небе, не двигаясь с места. Город от рассвета до зари дремал в мареве. Экзамены были позади, и даже министерство распустили на кратковременные каникулы. Лафей и Один обыкновенно брали с собой кувшин лимонада и уезжали в лесопарк, где можно было расстелить плед и лежать в траве под густой сенью вековых сосен, тем самым спасаясь от жары. Иногда зной был таким невыносимым, что не хотелось даже добираться до парка. Тогда они включали маленький старый вентилятор и лежали на постели, в одних трусах, стараясь лишний раз не шевелиться. Так они планировали провести и сегодняшний день. Лафей готовил лимонад, Один сидел рядом без дела, просто чтобы составить компанию. Производимый вентилятором сквозняк дергал Лафея за волосы, будто дразнился. Одна прядь прилипла к его вспотевшему лбу. Как коренной северянин, Лафей не очень хорошо переносил асгардское лето – в часы самого сильного зноя его взгляд становился совсем мутным, грудь тяжело вздымалась. Тогда Один плотнее задёргивал шторы на окнах, заворачивал в полотенце кусочек льда и укладывал Лафею на лоб. Вечер всегда, каким бы знойным ни был день, приносил прохладу. Деревья начинали перешёптываться. У Лафея прояснялся взгляд. Если Один оставался до утра, их ночи были куда более жаркими, чем полуденный зной. - И когда ты едешь? – спросил Один. Лафей закончил с лимонадом, подхватил кувшин и понес в комнату. Один последовал за ним. Они устроились на постели и некоторое время лежали, разглядывая лепнину на потолке. - Не хочу, чтобы ты уезжал, – сообщил Один гипсовой яблоневой ветке. Порыв невесть откуда взявшегося ветра хлопнул рамой, надул занавеску как парус, и исчез. Снова стало тихо, только иногда шелестели шинами проезжающие за окном редкие автомобили. Один повернулся на бок и оперся на руку. Лафей лежал на спине, разметав по покрывалу свои чёрные кудри. Один потянул его за прядку, накручивая её на палец. Лафей не реагировал. Тогда Один стал легонько дуть ему на лоб и делал это до тех пор, пока тот не открыл глаза. - Перестань... – пробормотал Лафей с улыбкой. – Почему ты на меня так смотришь? - Потому что ты мой ненаглядный, – ответил Один ласково. – И потому что мне придется отпустить тебя в Утгард. - Не отпускай, – предложил Лафей, по-прежнему улыбаясь и снова прикрывая глаза. - Не могу же я приковать тебя наручниками к каминной решетке, – возразил Один. - Угу, – отозвался Лафей. – Но ты мог бы поехать со мной. - Это было бы самое романтичное путешествие в моей жизни, – хмыкнул Один. – Четверо... или сколько? Пятеро? Пятеро суток по железной дороге с одними и теми же холмами и сопками за окном, серое постельное белье с запахом дешевого мыла, паровозные гудки вместо звонка будильника, чёрный дым на перегонах... и... ох. Лафей. Ты серьезно? – перебил он сам себя. Лафей повернул к нему лицо, взглядывая из-под густых ресниц. - Так ты поедешь со мной? – спросил он тихо, облизывая губы, как делал всегда, когда волновался. - О боги Асгарда! Конечно, да! – воскликнул Один. – Куда угодно, когда угодно, лишь бы с тобой! Лафей протянул руку и мягко опустил ладонь ему на затылок, ероша волосы. - Тогда едем на вокзал за билетами, – сказал он. – Но сначала можешь поцеловать меня, если хочешь, – добавил он с лукавой улыбкой. Разумеется, Один хотел этого и много чего ещё, так что на вокзал они приехали только поздно вечером и все-таки ухитрились взять последнее свободное купе в ближайшем поезде перед самым закрытием кассы. *** Семье Лафея принадлежала небольшая одноэтажная хижина, которую делили сын с отцом, причем в последнее время, видимо, именно делили, – отношения у них были достаточно напряженными. Едва они только переступили порог, как Нарви, этот еще нестарый, крепкий ётун, в чьих черных волосах проблескивала первая седина, уставился на Одина так, словно у того во лбу росли рога или еще что похуже. - Это мой друг Один, из Асгарда, – представил его Лафей после обмена традиционными приветствиями. - И чем же занимается Один из Асгарда? – спросил Нарви с непонятной интонацией. - Разной ерундой в министерстве сельского хозяйства... Ношу бумажки из кабинета в кабинет, – попытался, как и с Лафеем, отшутиться Один, но Нарви был далеко не так прост и наивен, как его сын. - О, думаю, я даже догадываюсь, из какого кабинета и в какой кабинет, – отозвался Нарви со все более ярко выраженной иронией. – Если судить по сходству черт вашего лица с некой не последней в Асгарде персоной, можно сделать вывод, что ваши бумажки – точно не накладная на канцелярские товары. Давно служите? - Два года, – отозвался Один, чувствуя себя все более неуютно. Он так и не открыл Лафею свое родство с Мимиром, и вовсе не хотел, чтобы оно обнаружилось сейчас. Но он должен был признать, что недооценивал Нарви: невзирая на предостережения, он ожидал увидеть едва ли не простолюдина, а встретил хитрого и умного политика, чей облик совершенно не вязался с убогим антуражем приморского поселка. – Во всяком случае, я честно начинал карьеру с младшего помощника, – добавил он с вызовом. - Ах, эта лестница, усыпанная лепестками роз, – поцокал языком ётун. - Какой бы эта лестница ни была, я-то намерен пройти её всю, – вернул шпильку Один. От Лафея он уже знал, что его отец – представитель жречества, одной из древнейших и обособленных каст Утгарда. Считалось, что когда-то это было коренное население Ледяной земли, до того, как сюда стали ссылать всякий сброд. Жрецы и их потомки обитали в Храмовом городе, и то, что Нарви оказался оторван от их сообщества, свидетельствовало, что в его жизни что-то явно пошло не так. Это был грубый намёк, но Один, привыкший всем нравиться и со всеми общаться любезно, сразу вспыхнул, стоило лишь столкнуться со столь вербально выраженной неприязнью к его лучезарной персоне. - Похвальная целеустремленность, - хмыкнул Нарви. - Мы не можем оказать вам приём, к каким вы, вероятно, привыкли, но в остальном, прошу, будьте нашим гостем. Он сделал приглашающий жест, и Один, стараясь удержать негодование, в витиеватых фразах поблагодарил его за гостеприимство, хотя им тут и не пахло. Лафей с удивлением вертел головой, следя за их неявной перепалкой. Нарви с видом, говорившим о его полном безучастии к происходящему, исчез в своей комнате, предоставив сыну самому заниматься гостем. Один был уверен, что это лишь негласное начало войны, и подозрения его оправдались. *** В честь приезда Лафей взялся за приготовление национального блюда - оленины с тыквой. Чтобы быть полезным, а также занять себя чем-то до вечера, когда они с Лафеем, наконец, смогут остаться наедине, Один предложил свою помощь по хозяйству: наколоть дров, тогда как Лафей с отцом занялись обработкой мяса. Уходя в дровяной сарай, Один неплотно прикрыл за собой внешнюю дверь, и ветер распахнул ее, поэтому по возвращении, замешкавшись в сенях, он услышал слова, явно не предназначавшиеся для его ушей, и невольно затаился. Он оставлял семейство ётунов в мирном расположении духа, однако за четверть часа, что он отсутствовал, беседа между ними успела перерасти в яростный спор. Один не мог сразу решиться обнаружить свое присутствие, поэтому отчетливо слышал, как Нарви говорил: - ...привлекательный, но как человек он не хорош. Ветреник. Не видит ничего кроме себя. У вас с ним нет ничего общего. Как такое вообще могло с тобой произойти? - Ну... у него голубые глаза, – медленно отвечал Лафей. – И он... весь светится. Даже когда не в духе, все равно он светится изнутри, понимаешь? - Не валяй дурака! – взорвался Нарви. – Что за чушь?! Послушай сам себя. Лафей сердито засопел. - У нас все серьезно, – сказал он через некоторое время. – Я готов отдать за него жизнь. Нарви раздраженно фыркнул, так ожесточенно стуча ножом, словно хотел продолбить насквозь крышку стола. - Он ведь женат, – сказал он, стараясь скрыть досаду, но та все равно звучала в голосе и поневоле выдавала его состояние. - Какая мне разница? – огрызнулся Лафей. – Мы любим друг друга. И он ещё не был женат, когда мы встретились. - Это не делает его твоим, – осадил Нарви. Лафей промолчал. - Он не бросит жену ради тебя, – на это Лафей снова ничего не ответил, и Нарви повторил с нажимом: – Не бросит. А скоро у него появятся и дети. Политическая карьера обязывает. - Но он любит меня, а я люблю его. - Это будет для него последним аргументом, когда придется сделать выбор... Вот увидишь. Последние слова отца, похоже, лишили Лафея самообладания, он со стуком вонзил нож в крышку стола и воскликнул: - Ты напрасно думаешь, будто его чувства так мало весят! И я тоже могу родить ему детей! Он сказал мне своё тайное... В этот момент одно из тяжелых поленьев, которые Один держал в охапке, выскользнуло и полетело на пол, так что Одину пришлось поспешно шагнуть в дом. - Вот и мой вклад в общее дело! – сказал он, стараясь говорить весело и беспечно, хотя внутри у него все клокотало от негодования, и свалил поленья на пол возле печи. – Чем еще могу быть полезен? – он подошел к Лафею и демонстративно обнял его сзади за пояс, назло Нарви. - Уйди, грязнуля! – шутливо толкнул его локтем Лафей. – Если хочешь, сядь пока вон там и наблюдай. Один устроился у окна поодаль, выбирая приставшие к свитеру щепки. Он видел, что Нарви еще сильнее насупился, но видел также, что складка на переносице Лафея разгладилась. Они теперь украдкой переглядывались, улыбаясь друг другу. Когда мясо под золотистой тыквенной корочкой было готово, уже наступил вечер: они накрыли стол в самой большой комнате - для такого ужина и антураж требовался торжественный. Один вел себя как обычно, ничем не выдавая, что слышал тот разговор, но его неприязнь к Нарви возросла, точно так же, как и степень его симпатии к Лафею. Больше всего его раздражало, что в глубине души он признавал правоту слов ётуна. За ужином они немного поспорили о политике, Лафей по большей части отмалчивался. Посреди трапезы раздался негромкий стук в окно в прихожей. Лафей выглянул из комнаты и тотчас вернулся обратно. - Это Герд, – сообщил он. - Кто? – не понял Один. - Иди, скажи ей, меня нет дома! – обратился Лафей к отцу. - Я тебе не швейцар, – возмутился Нарви. - Но согласись, будет странно, если я сам открою ей и скажу, что меня нет дома! – тоже завелся Лафей. - Оставишь ее стоять под дверьми из-за собственного эгоизма? Или просто пожалел для нее кусок вяленой оленины? – подначил отец, и Лафей закипел ещё сильнее. - Я не звал ее сюда! Это наш семейный ужин! - Бедная девочка. Ты для нее что свет в окне. Она смотрит на тебя как на божество... И потом, семейный ужин нисколько не исключает возможных будущих родственников, – он ухмыльнулся и бросил многозначительный взгляд на Одина. Лафей продолжил терзать ни в чем не повинное мясо. Стук повторился еще несколько раз и стих. Повисла тишина, нарушаемая лишь недовольным сопением Лафея. Одину не терпелось расспросить друга о странной посетительнице, но он не хотел дать Нарви ни малейшего повода продемонстрировать свое превосходство. Впрочем, он понимал, что злокозненный ётун так просто не успокоится. Действительно, через пару минут, пропустив стаканчик грога, Нарви привязался к Одину. - Вам, наверное, непривычно ужинать в простом обществе? Уж простите, что мы не во фраках, – начал он, взмахивая пустым стаканом. – Вы, должно быть, трапезничаете всё больше среди чиновников? Может, так вам будет привычнее? – он дотянулся до журнального столика, схватил с него газету и поднял так, чтобы на месте его лица оказалась передовица с крупным портретом Мимира. - Отец! – воскликнул Лафей раздраженно. Нарви хохотнул и поставил газету шалашиком на стол. - Вот теперь у нас по-настоящему семейный ужин, – сказал он с насмешкой. – Где вы обыкновенно сидите? По правую руку от него, я полагаю? Как ближайший наследник? Бор не занимается политикой, но вы-то не разочаруете дедушку? Один открыл рот, но не издал ни звука. Лицо Лафея побледнело от злости. - О боги! Отец! Да что на тебя нашло? – воскликнул он. - Тысяча извинений! Это всё от застенчивости! – заверил Нарви глумливо, наливая себе еще. – Не каждый день имеешь честь ужинать с внуком премьер-министра Асгарда! Лафей уставился на Одина широко раскрытыми глазами. Казалось, в этот момент в его голове запустился в ход какой-то большой механизм и теперь работал так напряженно, что можно было, прислушавшись, уловить стук его шестерёнок. На кухне отвратительно громко тикали ходики. Один медленно поднял вилку, словно она весила целую тонну, наколол на нее кусочек мяса и отправил в рот. - Я нечасто бываю на банкетах, – заговорил он, прорываясь сквозь заполнившую комнату вязкую тишину. – Для этого у меня слишком маленькая должность. Но одно могу сказать с уверенностью – никогда в жизни я не пробовал ничего вкуснее этой оленины с тыквой. Я хотел бы поднять бокал за хозяев дома и за этот ужин, – добавил он, откладывая газету на край стола, словно она служила источником раздора. – Я как-то говорил Лафею, что мечтаю побывать у него на родине, и сегодня эта мечта, наконец, осуществилась. За вас! Лафей словно очнулся от транса и тоже взял свой бокал, а уж Нарви и вовсе был не дурак выпить, и готов был повторять эту процедуру даже без тостов. Они пригубили обжигающе-терпкий грог, Один принялся рассказывать историю о большой попойке в Ванхейме после Первомайской конференции, и напряжение, возникшее в гостиной, как-то незаметно сошло на нет. Правда, Лафей еще несколько раз взглядывал на Одина с нескрываемым изумлением, но тот сделал вид, будто не понимает значения его взгляда, а один раз даже послал ему воздушный поцелуй. Так что ужин завершился без происшествий, а потом они с Лафеем вдвоем перемыли всю посуду. *** Перед сном, раздувая меха маленькой комнатной печи – по ночам в доме было холодно, – Лафей спросил: - Так ты правда внук Мимира? Один вздохнул, гадая, что за этим последует, и с тяжелым сердцем ответил: - Да. Правда. Снова повисло тяжелое молчание. Один мысленно ругал хитреца Нарви последними словами. Лафей прикрыл заслонку и обернулся к нему, словно рассчитывал обнаружить на лбу какой-нибудь знак принадлежности к властьимущим. Один приглашающе поднял край одеяла, и Лафей забрался в постель. Немного повозился, удобнее устраиваясь под боком у Одина, и сказал совсем не то, чего тот ожидал: - Значит, ты действительно женился из-за карьеры? Это дед тебе приказал? Такой поворот событий был весьма неожиданным, но выгодным для Одина, и он тотчас подтвердил: - Дед. Я делаю всё, как он велит, следуя его плану. Это называется политикой. Игры, построенные на лжи и двуличии. Единственное настоящее, что есть у меня в жизни, это ты, – добавил он и с облегчением увидел, что Лафей ему верит. - Что ж. В таком случае, мне очень жаль, Один, – сказал Лафей и продолжил, отвечая на немой вопрос друга: – Скорее всего, тебе придётся похоронить ту научную теорию, которой ты собирался посвятить жизнь. Слишком уж она... не вписывается в систему. - Я не собираюсь отказываться от нее. Как и от тебя! – заверил Один. – Даже Мимир не может меня заставить... - Бунтарь, – подначил Лафей, позволяя себя обнять. – За Мимиром – Асгард. Что же ты, пойдешь против всего Асгарда? - Если потребуется, – отозвался Один. Лафей затих. - Ты уже спишь? – спросил Один через некоторое время. - Нет, – пробубнил из-под одеяла Лафей. – Думаю. - О чём? - У меня что-то не складывается. Как она могла узнать?.. Мы ведь только что приехали. - Она? – переспросил Один, и в тот же миг понял, о чем речь. – Герд! Кто она такая? Твоя знакомая? - Что-то вроде того. Жили по соседству ещё детьми. Голос Лафея звучал так равнодушно, словно на всём свете не было темы скучнее этой. - Она тебя любит? – догадался Один. - Я не знаю этого. И знать не желаю, – Лафей вывернулся из его объятий и выглянул из перин. Кудри его встали дыбом. – Я считаю женщин лживыми существами! - произнес он пафосно. – Никогда не имею с ними дел. - У тебя никогда не было отношений с женщиной? - уточнил Один. - Меня всегда больше привлекали мужчины. Но мой отец... Он не хотел отпускать меня в Асгард... Думал, я женюсь, осяду здесь, с ним рядом... в этой глуши, ха-ха. Нет уж, – пробормотал Лафей себе под нос и пояснил: – Мой отец – однолюб, он так и живёт в одиночку после смерти мамы. Я не сторонник таких консервативных взглядов. Он считает брак атрибутом стабильности и зрелости характера. Так что я для него сплошное разочарование. - А мне нравится, что ты такой, – сказал Один с улыбкой. – Нравится твоя независимость, твоя смелость в обращении с традициями. Зачем цепляться за нафталин? Мир давно изменился. - Возможно, не так уж сильно он изменился, – вздохнул Лафей. – Ладно. Давай спать. Завтра, если распогодится, возьму тебя на подлёдную рыбалку. Это наша национальная забава. - Доброй ночи! – сказал Один, гладя его по волосам и рассчитывая, что разговор про сон был уловкой на случай, если отец Лафея подслушивает под дверью. Но Лафей откатился в сторону и снова с головой нырнул в перины. Вероятно, слова отца расстроили его сильнее, чем он показывал. Один решил не торопить его, дать время примириться с самим собой. Это оказался стратегически верный ход: утром, когда он будил Лафея поцелуями, тот ответил на его ласку с прежним пылом. Что ж, этот тур у старого ётуна Один всё-таки отыграл. Конечно, Нарви был прав во всём, но Один не готов был отпустить Лафея. Он эгоистично хотел видеть его рядом, говорить с ним, встречать его тихую улыбку, ощущать жар его тела, погружаться в него, обладать им безраздельно. Какими бы ни были планы Нарви на сына, он собирался помешать им. *** Лето в Утгарде сильно отличалось от того, что было принято называть летом на родине Одина. Здесь погода стремительно менялась несколько раз в день - небо, с утра чистое, к обеду заволакивали тучи, которые могли либо уйти, не выбросив никаких осадков, либо принести дождь, а иногда и снег. Направление ветра могло также поменяться несколько раз за день. Заниматься в рабочем поселке было решительно нечем - небольшая площадь, клуб да несколько улиц. Из-за особенностей погоды не развлекало ни купание - речка текла с гор, и вода в ней была ледяная, ни прогулки по лесу. Так что основным видом досуга было сидение в четырех стенах. Правда, в доме нашлась небольшая библиотека, еще у Лафея был проектор, и они, завернувшись в пледы, крутили на чердаке старые фильмы. Когда установилась более-менее ясная погода, они рискнули погулять по окрестностям поселка. Вскоре за домами начинался хвойный лес, чем-то похожий на их асгардский парк, только сосны здесь были более мощными, узловатыми, словно замершими в напряженном ожидании стужи. Они бродили, то и дело сбиваясь с тропы, и держались за руки, как школьники. Иногда Один вспоминал о Фьергюн - он сказал ей, что уехал на конференцию, и его поездка затягивалась уже неприлично долго, но он не мог найти в себе силы (и желание) вернуться домой. Впрочем, и его пребывание в Утгарде едва ли не с первого дня было весьма двусмысленным. Нарви продолжал корчить недовольные физиономии, и уже перед самым отъездом Один слышал, как он прошипел, обращаясь к сыну, будто в продолжение какого-то затянувшегося спора: - Счастью твоему срок – полгода, не больше. - Пусть будет так, – ответил ему Лафей. Когда срок выдуманной командировки подошёл к концу и надо было возвращаться в Асгард, Лафей провожал его на поезд, и Один демонстративно поцеловал его на перроне, бросая вызов всему Ётунхейму. Остаток лета он провёл в нетерпеливом ожидании: его беспокоил Нарви, беспокоила Герд, но когда Лафей наконец приехал и они встретились после недель разлуки, Один понял, что переживал напрасно. Лафей по-прежнему смотрел на него так, будто Один был всем его миром. Вопреки пророчествам старого ётуна, ни через полгода, ни через год их чувства не ослабели. Напротив, они как будто крепли с каждым днём. Лето сменилось теплой осенью, осень – короткой снежной зимой, потом снег растаял и вновь зацвели сады. Лафей легко вписался в компанию Одина, легко нашел общий язык с его друзьями: в его присутствии даже Идунн стала замечать кого-то ещё, кроме своего обожаемого Браги. Лафей встроился в жизнь Одина, в его быт, в его вечера, в его ежеминутные мысли. Лафей был его отдушиной. Куда бы ни вели их дороги, им по-прежнему было по пути. Один уверовал, что был рождён под счастливой звездой и что так будет всегда.