На перекрёстках весны

Фьёргюн стояла у зеркала и придирчиво разглядывала себя со всех сторон. В своем новом синем платье, с распущенными по плечам белокурыми волосами она выглядела бы хорошенькой, если бы Один дал себе труд хоть иногда смотреть на нее. Они только что вернулись из ресторана, где с друзьями отмечали годовщину свадьбы, и она, конечно, ждала продолжения приятного вечера. Один остановился за её спиной, не приближаясь. - Ты иди, – предупреждая ее реплику, сказал он. – Я сегодня лягу в гостевой комнате – не хочу дышать на тебя перегаром. Их взгляды в зеркале встретились. Глаза Фьёргюн метали негодование, но она смолчала и, прикусив губу, ушла наверх. Один занял ее место у зеркала – собрал распущенные волосы в хвост и осмотрел себя с нескрываемым самодовольством: костюм отлично сидел на нем, глаза его блестели и придавали всему облику живости. Кажется, он становился всё менее ветреным в любви и всё более приверженным сексу с одним партнёром. К большой досаде Фьёргюн, этим партнёром была не она. *** - Один, о чем ты думаешь? – спросил Мимир терпеливо. Кажется, дед что-то говорил ему перед этим, но Один прослушал. - Э... Прости. Ни о чём, – ответил он. - Я заметил, – подтвердил дед хмуро. – А пора бы уже задуматься. О будущем. О карьере. О детях. - Детях? – повторил Один эхом. – А зачем мне дети? - Тебе лично, может быть, и незачем. Но это часть карьеры. Чтобы двигаться в политике, ты должен производить впечатление благополучного члена общества. Обзаведись потомством. Начни проявлять интерес к детским вопросам. Вступи в какую-нибудь общественную организацию или учреди собственную. Ты уже не мальчик, пора браться за ум. Ты подготовил доклад? - Не совсем, – промямлил Один. - У тебя было двое суток. Чем ты занимался?! - Ну... если помнишь мою теорию о Девяти мирах... Я тут посидел над одной рукописью... – начал Один, и Мимир поднял руку, призывая его умолкнуть. - Выбрось из головы всю эту ерунду. Я ничего не хочу слышать. Если тебя привлекают псевдо-фантастические бредни, можешь с чистой совестью заниматься ими... на пенсии! А сейчас соберись. Я даю тебе ещё одни сутки. Завтра в этом же часу мне нужен от тебя готовый доклад. Ты всё понял? – дождавшись кивка, Мимир удовлетворенно хлопнул себя по коленям и поднялся: – А теперь ступай. Советы деда всегда были дельными и безукоризненно точно вели вверх по служебной лестнице, пока Один механически следовал им. Но с тех пор в механизме что-то вышло из строя. Вот и сейчас, вместо того, чтобы перелопачивать список общественных организаций Асгарда, который вручил ему Ньёрд, он бездумно колесил по городу. Весна была в самом разгаре, цвели и благоухали липы. Он остановился в каком-то крошечном переулке, опустил стекло и подставил лицо теплому ветру с ароматами цветов. Он столько лет прожил канцелярской крысой, а потом познал радость другой жизни, и радость та была столь велика, что отказаться от нее было сродни тому, чтобы отрезать себе руку. Поэтому, поразмыслив, он отправился не в архив, чтобы подготовить доклад, и не домой, чтобы выслушать очередной град упрёков от супруги, а в Ледовый дворец. Новое здание из голубого стекла и бетона, достопримечательность и гордость Асгарда, поднимало свою островерхую крышу над кронами цветущих деревьев. Бросив автомобиль под одной из лип, Один легко взбежал по ступенькам, пересек холл, в эту пору пустынный, и прошёл в зал. От двери сразу плеснуло холодом. Внизу, на льду, всего несколько фигур, каждая в своем углу, выделывали пируэты. Лафея в черном трико и водолазке он заметил сразу и невольно замер, любуясь его ладной фигурой и уверенными движениями. Некоторое время он разрешил себе просто смотреть, а потом сбежал вниз, к бортику. - Лафей! – позвал он, и тот, обернувшись на голос, поспешил к нему. Полозья его коньков стучали о лёд гулко, как любящее сердце. - Ты всё-таки приехал, Один! – сказал Лафей, улыбаясь. Его волосы, влажные от пота, завивались колечками на лбу и висках, и это зрелище всегда бросало Одина в жар, с той самой ночи их первой близости. - Я соскучился, – сказал Один, привлекая его к себе через невысокий бортик, отделяющий каток от зрительских кресел, и поцеловал. – Ты закончил тренировку? Поужинаем? - Давай. Поедем к "Трюму"? – Лафей нетерпеливо провёл рукой по волосам, отидывая их назад. – Подождешь меня? Мне нужно 10 минут, чтобы переодеться. - Хоть все одиннадцать, – великодушно разрешил Один. – Я буду ждать тебя на улице. Выйдя из промороженного зала под жаркие лучи весеннего солнца, Один некстати подумал, что Фьёргюн копалась бы целый час, если бы им предстоял выезд в свет (пусть даже этим светом была обыкновенная кафешка-погреб). Не означало ли это, что Лафей незаметно заразил его своей предубежденностью против женщин?.. *** - Люблю этот сюжет, – сказал Один, кивнув на "Похищение Ганимеда". В ожидании официанта он от нечего делать разглядывал картины на стенах. – Зевс взял то, что захотел. Вот что значит быть богом: пока другие лишь робко желают, этот получает всё. - Завидуешь ему? – поддразнил Лафей. - Нисколько, – возразил Один. – У меня уже есть свой мальчик, и покрасивее Ганимеда. Лафей опустил ресницы. Один с удовольствием отметил, что все еще способен вызвать своими словами краску смущения на его бледных щеках. - Выходит, бог здесь не он, а ты? – сказал Лафей. - Выходит, я, – согласился Один, склоняясь к его губам. – Он должен завидовать мне!.. Я и сам себе завидую, – добавил он, забирая у официанта тарелки. – Над чем работал сегодня? - Над тройным тулупом, – ответил Лафей гордо. Губы его были еще влажными после поцелуя и магнитом притягивали взгляд Одина к себе, но сам Лафей уже смотрел не на него, а на большую пиццу на доске, занявшую едва ли не половину стола. - Придешь ко мне на соревнования? – спросил Лафей. – Мы разработали сложную программу, успеть бы только выучить. - Как назовешь ее? – спросил Один, убирая с его лба вьющуюся прядь волос. Он все время ощущал тактильный голод - ему хотелось касаться Лафея. - Это будет нечто выдающееся, – пообещал Лафей с хитрой улыбкой, принимаясь за пиццу. – "Сон Одина". По сюжету, юноша засыпает в саду и грезит неведомыми мирами, дальними странствиями и таинственной любовью, которая ждет его где-то в пути. - У этой истории счастливый финал? – спросил Один. Лафей покачал головой. - Его надеждам не суждено сбыться. Он открывает свою душу для счастья, но любовь проникает туда как отрава – ведь скоро его ждёт пробуждение. Он осознаёт, что всё было лишь сном. Его сердце в этот миг разрывается от горя, и он падает замертво. - Ты жесток к своему герою! – воскликнул Один. - Он слаб, потому что не готов жить в реальном мире, – возразил Лафей. – Бегство в грёзы – не выход, но только там он способен быть счастливым. Смерть становится для него избавлением от бремени, в ней он соединяется со своей мечтой. Оба помолчали. - Я приду, – сказал наконец Один. – Не могу пропустить такое зрелище. - Знаю, – самодовольно отозвался Лафей, позволяя ему увлечь себя в очередной поцелуй и не утоляя, а лишь сильнее разжигая его чувственный голод. *** После ужина они поехали к Лафею, и Один начал раздевать его прямо в подъезде, а Лафей посмеивался, говоря: "Какой ты нетерпеливый!" и "Твоё счастье, что после тренировки я сходил в душ". "Я бы трахнул тебя и в душе!", – прорычал Один, прижимаясь к нему всем телом, пока Лафей отпирал дверь. В прихожей ключи полетели на пол, Один избавил Лафея от остатков одежды и усадил его на тумбочку, сам еще полностью одетый. Ему нравился контроль и то, как Лафей подчинялся ему каждый раз. Расстегнув ремень и приспустив брюки вместе с бельем, он достал возбужденный член и прижал к животу Лафея, удобно устраиваясь у него между ног. У Лафея сбилось дыхание, и от этого Один чуть не кончил. Стараясь вернуть себе контроль над остатками разума, он взял оба их члена, сжал их и задвигал рукой. В момент подступающего оргазма он поймал ртом приоткрытые губы Лафея и жадно смял их. Он нарочно вел себя грубо, чтобы не показать свою слабость - на самом деле ему хотелось нежных поцелуев, хотелось медленно распалять Лафея, роняя над ним слёзы счастья. У него даже сейчас, несмотря на показную жёсткость, немного щипало глаза. Наверное, Лафей хотел того же. После разрядки он уткнулся в плечо Одина вспотевшим лбом и прошептал: - Останься со мной сегодня. Он был таким тихим, таким податливым и покорным, что Один сразу лишился воли – словно из него вынули хребет. Он взял Лафея за руку, увлекая его вглубь квартиры, к постели, и на ходу снимая с себя то, что еще не успел снять. Он старался отогнать мысль о том, что скажет завтра Фьёргюн и какую сцену она опять ему устроит... Как бы ей не пришло на ум пожаловаться Мимиру... Но в этот момент Лафей опустился на него всей тяжестью своего разгоряченного тела, и сознание Одина сразу очистилось ото всего, что осталось за стенами этой комнаты.