Переломный момент

      — Я знаю.       Слова прозвучали остро, с горечью сожаления, словно я насильно вытянул их из него. Но на самом деле мне потребовалось всего лишь мгновение, чтобы понять, как он отреагирует и что ответит. Выдохнув, я спросил:       — О чём?       — О том, что ты женишься. Я не против.       Я слышал его дрожащее и одновременно тяжёлое дыхание и крепче прижал телефон к уху. Мою грудную клетку будто сдавило тисками.       — Тебе грустно? — спросил я тихо. — Или ты злишься на меня?       — Ни первое, ни второе, — ответил Элио сразу же, но потом замолчал и продолжил говорить только спустя затянувшуюся паузу: — Всё вместе, — выдохнул он, сдаваясь. — Не важно.       Я закрыл глаза и откинулся на спинку старого потрёпанного дивана, который я в буквальном смысле вытащил из мусорного контейнера, ещё когда был бедным студентом. Тихим голосом я ответил с искренностью:       — Я не хочу, чтобы ты расстраивался.       — А чего ты ожидал? — сказал Элио, как отрезал. Казалось, он тщательно контролировал тон голоса, чтобы не выдать лишнюю эмоцию, точно подстреленный, стойкий солдат, который, прижимая ладонь к кровоточащей ране, делает вид, что всё хорошо. — Ты женишься, так что мы никогда больше не будем вместе. Ты не обманул меня.       Он произнёс это с такой самоуверенностью и так убедительно для себя, как будто знал меня лучше меня самого. Кто знает, может, это действительно было так.       — Но это не значит, что я не волнуюсь за тебя, — пробормотал я.       — Нет. Это значит, что ты больше волнуешься за кого-то другого.       — Элио…       — Ну же. Разве я не прав?       — Всё это очень непросто.       — И тем не менее это правда.       — Нет, это не правда. Не веди себя, как ребёнок, — о сказанном, правда, я пожалел сразу же, но было уже поздно.       — Как ребёнок? — переспросил он, и в голосе я мог отчётливо слышать возмущённое раздражение. — Ты позвонил мне, чтобы сказать о том, что женишься, и о том, что мы никогда больше не будем вместе. Никогда. И ты думаешь, что расстраиваться из-за этого — по-детски? — Элио фыркнул. — Какой, по-твоему, должна была быть реакция взрослого человека? Может, ты ещё хочешь, чтобы я спланировал твою холостяцкую вечеринку?       — Я ни на что не рассчитывал, — постарался унять его я, раскаиваясь. — Я просто… думал, ты заслуживаешь знать.       — О да. Теперь я знаю.       После этого на другом конце провода повисла тишина. Я потёр пальцами глаза. Голова болела, а потом я как будто почувствовал неясную боль чуть ниже грудной клетки и внезапно ощутил себя полностью несчастным. Я не мог не представлять Элио в этом большом итальянском доме, сидящим в коридоре рядом с телефоном. Он в смятении. Он обижен. Возможно, на его щеках уже блестят несколько слезинок. Нет, нет, нет.       — Это именно то, чего я не хотел, — нарушил молчание я с сожалением в голосе. — Боже, я никогда не хотел причинить тебе боль. Я так переживаю за тебя, Элио…       — Тогда не женись.       Эта просьба в момент вызвала во мне два враждующих ощущения. Первым было чистое обожание: всё, что я когда-либо любил в Элио. Он без сомнений готов был выдвинуть на передний план простое, но смелое требование — сказать о том, о чём другие молчали бы из-за напыщенности и гордости. Вторым ощущением было уродливое презрение вперемешку с негодованием. Это наглость — просить обручённого человека отменить свадьбу. Высокомерие. Эгоизм.       Но всем, что я смог сказать, было: «Элио…»       — Нет, замолчи. Я потратил недели… Недели, не рассказывая тебе о том, что действительно чувствовал, так что теперь ты будешь сидеть и слушать меня. Или ты можешь повесить трубку. Меня это уже не заботит. Я продолжу говорить, даже если услышу гудки.       Несмотря на ощущение полной опустошённости внутри, я не смог сдержать улыбки:       — Я не буду вешать трубку.       — Хорошо. Не женись. Выбери вместо этого меня.       Я продолжил молчать, думая, что за паузой последуют другие слова, но вскоре стало понятно, что ожидать большего не стоит.       — Поразительно. Я даже не успел повесить трубку.       — Скоро мне исполнится восемнадцать. Всего через пару месяцев я повзрослею окончательно. Я поступаю в колледж. Я могу поступить в колледж рядом с тобой. Мне всё равно, куда я подам документы, потому что единственное, что имеет значение, — это музыка, и я могу сделать это где угодно. Я могу жить с тобой или в своей собственной квартире, если тебе нужно больше пространства. Я не имею ничего против. Я только хочу быть рядом.       Я глубоко вздохнул прежде, чем смог помочь самому себе, и внутренне мне был противен собственный ответ. В очередной раз Элио обнажил передо мной свою душу, а я отступал, прячась, стараясь защитить своё собственное эго. Трус. Трус.       — Хорошая идея, — выдавил из себя я. — Но на этом всё и заканчивается, понимаешь? Это только фантазия.       — Что странного в двух людях, которые хотят быть вместе? Я предлагаю тебе отличный вариант. Ты отрицаешь его, но не говоришь, почему.       — Я обручён.       — Так расторгни помолвку.       — Это… Боже, Элио, разве ты не понимаешь, как это может навредить ей? Тебе всё равно?       — Да, мне всё равно. Я уверен, что она милая. Если ты собираешься взять её в жёны, то она, должно быть, просто замечательная. Но я не знаю её, и мне на неё наплевать. Меня волнуешь только ты.       — Элио…       — У тебя есть фортепиано?       Вопрос застал меня просто врасплох, он был совсем не к месту, но я коротко посмеялся над идеей — над возможностью иметь пианино, когда в моей квартире нет места даже для ванны.       — Нет.       — Мы могли бы его купить.       Это заявление было сказано настолько легко, что у меня даже перехватило дыхание. Это было нелепо, думал я. Здесь не было места для фортепиано — здесь его вообще ни для чего не было. Возможно, оно бы появилось, если бы я избавился от этого стеклянного шкафа. Или если бы переместил стул. В любом случае, каковы размеры пианино? Оно поместится вдоль этой стены?       Неожиданно я смог представить всё настолько ясно, как если бы Элио уже жил со мной. Проснувшись под мягкие ноты мелодии, которую Бах сочинил для своего брата, я бы поднялся с кровати и подошёл к двери, заглядывая в проём. Элио бы сидел за пианино, и проникающий в комнату солнечный свет освещал бы его обнажённое тело. Его пальцы танцевали бы над клавишами ловко, а сам он был бы окружён моими вещами — моими книгами и моей одеждой. Я бы подошёл к нему ближе, склонился и поцеловал его в щёку. Он бы подарил мне улыбку взамен, и льющаяся музыка не дрогнула бы, а потом я бы налил в стакан сок, поднёс к его губам и позволил пить, не отрываясь от игры. Сладкие губы Элио целовать было бы ещё вкуснее, и я бы не оставил без внимания ни его шею, ни плечи. Элио…       Это была прекрасная игра воображения. Настолько же красивая, насколько и абсурдная.       — Из тебя получился бы хороший адвокат, — сухо прокомментировал я. — Мы перешли от того, что ты просил меня отменить мою свадьбу, к обсуждению того, где поставить пианино в моей квартире. И всё это без моего согласия на одну вещь.       — Тебе уже не нужно ни на что соглашаться, — ответил Элио. — У тебя есть поблизости ручка и бумага?       Я осмотрелся и заметил названные предметы на рабочем столе рядом с кипой документов:       — Да.       — Хорошо. Я хочу, чтобы ты записал следующее.       Инстинктивно я был готов перебить его и начать читать нотации, но просьба была настолько простой, что не согласиться было бы уже слишком.       — Ладно, — сказал я терпеливо, удобнее устраиваясь на диване. Ручка была зажата пальцами, блокнот лежал на моём бедре. — Я готов.       Он продиктовал мне адрес медленно, чтобы я успел записать, а потом повторил почтовый индекс.       — Прочитай мне, что у тебя получилось.       Я повиновался, убеждая себя, что лишь потакаю его капризам.       — Отлично. Это адрес моего дома в Штатах. Дома моих родителей. Если ты решишь, что хочешь быть со мной, ты можешь написать мне туда.       — Элио… — начал я, но затем замолчал, удивлённый, каким печальным голосом прозвучало его имя. Само понимание того, чтобы отменить свадьбу и взять к себе любовника такого юного возраста, водить его на семейные обеды в дом моих родителей, было практически невыносимым. Здесь речь должна была идти исключительно обо мне одном, о том, кем я должен стать, и Элио совершенно не вписывался в эту картину. Для него не было места.       И ещё…       — Я скучаю по тебе, — наконец сказал я.       Когда он вздохнул, в телефонной трубке послышалось шипение, и потом он произнёс шёпотом:       — Элио.       У меня сжалось сердце. Дышать стало ещё труднее, когда он продолжил ласково повторять своё имя.       — Оливер, — отозвался я. Это было прекрасно, и опасно, и невозможно. Мне было нужно, чтобы он знал: — Я всё помню.